Митя - Максим Евгеньевич Жуков

Смеркалось.

В постели, прочитав вечернюю молитву Пресвятому духу, я повернулся к стене. За окном, где-то вдали, слышался редкий лай собак и стрекот кузнечиков. Постукивание глупых мотыльков о стекло дописывали картину деревенской ночи. Лунный свет падал на спинку кровати и уголок ковра, подсвечивая его узоры. Пальцем я выводил на нем буквы, как нас учили в школе, придумывая им смешные имена.

Движения моей руки заставляли старую деревянную кровать издавать неприятный скрип, и она напоминала деревянную лодку, качающуюся на волнах в ночи.

Дописывая пальцем очередную букву, я почувствовал волну неприятного прохладного воздуха, словно кто-то отворил окно. Запах был похож на пихтовый, только с гнилью. В этот же момент до меня донесся протяжный скулеж Грея, который я не слышал с тех пор, как батя пару лет назад случайно наступил ему на лапу.

По моей комнате гулял ветер, но окно и дверь были заперты. Я боялся пошевелиться и повернуться, чтобы посмотреть вокруг. Натянув одеяло на голову и поджав ноги, я услышал скрип половицы прямо у моей кровати.

Мое тело оцепенело, пальцы не слушались. Грей уже лаял так громко и остервенело, что его, наверное, слышала вся округа.

Я стал выдавливать из себя слова:

— Отче наш, Который на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Пол начал скрипеть сильнее, чем когда на нем отплясывали в праздники. Раздался звук открывающегося окна, за которым последовал хлопок, и окно закрылось.

Тишина.

Страх сдавил горло, не позволяя закричать. Лишь мое редкое прерывистое дыхание напоминало о том, что я еще жив. Отодвинув краешек одеяла, я осмотрел комнату. Все было так, как и всегда: высокий темный шифоньер, приставленный к стене, заслонял часть окна. Дальше небольшой лакированный письменный стол для выполнения школьных домашних заданий с торчащими из него, как два вывернутых кармана, выдвижными ящиками, где хранилась вся моя канцелярия, вперемешку с рыболовными крючками и блеснами.

Переведя дыхание, и скинув одеяло, я ступил на половицы. На полу, в шаге от кровати, виднелось темное пятно непонятной формы. Я отпрянул. Пятно не двигалась, а постепенно приобретало формы небольшой шкатулки. Запустив подушкой, я убедился что оно сдвинулось в дальний угол, ближе к столу. Прижавшись спиной к стене, и собрав под себя все одеяло в комок, я шепотом продолжил:

— Да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день.

Страх потихоньку отпускал, чего нельзя было сказать про любопытство. Бросать в непрошеного гостя больше было нечем. Нащупав выключатель над головой, я зажег свет. На полу лежала книга.

Глава 3

Возвращение

Звук удара молота о наковальню напоминал колокольный звон. Это утро началось с него. Дед Селиванов, Яков Николаевич, вставал ни свет ни заря, но не уезжал в лес на работу, как мой батя, а управлялся с хозяйством. А после затевал ремонт того, что под руку попадалось, и что ему несли деревенские: от рассохшегося топора, до прялки. Неугомонный старик тишины не переносил на дух, и с утра до ночи стучал да колотил, принося людям пользу, даря изношенным механизмам вторую жизнь.

Нащупав ногами пол и протерев глаза, я сразу бросил взгляд в угол комнаты, где лежала книга, но на полу ничего не было. Выдохнув, я порадовался мысли, что это был дурной сон.

— Мам? — мой голос разошелся по дому и вернулся ко мне слабым эхом. Никого не было. На столе нашей кухни стояла чашка уже остывшего супа. Из распахнутого окна до меня доносились голоса — маменька с кем-то говорила через забор.

Закончив с супом и хлопнув добрую кружку компота, я направился на улицу. Грей, как всегда, встречал меня радостным вилянием хвоста, подпрыгивал, вставая на задние лапы, и ластился у моих ног. А появился он у нас три года назад при следующих обстоятельствах.

Дед Илья, со Школьной улицы, в поисках самогона для поправки здоровья, держа за пазухой маленького щенка, бродил по улицам, предлагая обмен.

— Егор! — ударил он грязным сапогом в калитку. — Тащи пузырь, я тебе волка принес!

Батя продолжал колоть дрова, не обращая внимания.

— Смотри! — доставая из-за пазухи щенка, гордо, будто это было сердце, а он был Данко, тряс в воздухе мягким комком гость. — Литр ставлю, что на зверя пойдет!

— А если не пойдет? — равнодушно, не поворачивая голову, произнес батя.

— Ну не пойдет, так не пойдет. Вон, у тебя Граф уже старый — год-другой и сдохнет, кто лаять будет?

— Не твое дело. Ступай, куда шел.

— Ну Егор, не будь сволочью, опохмели дядьку, чай не чужие… — с обидой в голосе произнес дед Илья.

К слову, дядькой он бате не приходился, а говорил так всем, кто годился ему в сыновья. А если что-то сильно надо было, так сразу все у него становились «сынами», да «дочками». Жил он один, бабка его Богу представилась когда меня еще на свете не было. Хозяйства своего не имел, из животины был только черный кот по кличке Штепсель. Имелось у него раньше занятие, за которое его в деревне ценили и уважали — резал по дереву мастерски. Половина ставень на окнах, а у кого и ворота, в деревне были сделаны его руками. Но то ли одиночество, то ли водка сгубили его, и рубанок вместе со стамесками покрылись толстым слоем пыли на чердаке. Большую часть времени он сидел со Штепселем на крыльце своего дома, и ждал тетю Таню с пенсией.

Денег всегда не хватало, а выпить дед Илья любил, поэтому рад был подсобить кому-нибудь по хозяйству, лишь бы налили, да рассказы его выслушали.

— Хрен с тобой, старый, оставляй! В лес не пойдет — кастрирую!

— Зачем сразу так? Может щенки добрые выйдут?

— Да не его, а тебя, дурень!

— Тьфу на тебя! — с горечью пробормотал старик, медленно разворачиваясь и уходя.

Этот разговор через забор услышала бабка Селиваниха, которая по природе своей была любопытной и, как она сама считала, разбиралась во всем на свете. Самой ее из-за низкого роста за забором видно не было, только голос, удаляясь и приближаясь в нашу сторону раскрывал ее беготню.

— Ага, щас! Горилку ему! Он вам с дровами помог в прошлом году? Или на сенокос впереди всех бежал? — доносился голос из соседней ограды. — Илья, ступай по добру по здорову отсель, покуда поленом по башке не огрела. — Колотила она палкой по забору.

— Куда-а-а? На покос? Ноги-то ужо не держут! — болезненно тянул