По наклонной - Дмитрий Шестаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Времена Данкайре и Ремендадо давно прошли. Внешность современного контрабандиста, как правило, лишена романтической приметливости. Конечно, таможня оснащена самой современной поисковой техникой, роль которой переоценить трудно. И не случайно значительная часть «громких» контрабандных дел заводится благодаря умелому применению методов технического поиска. Но техника не всесильна. Годы работы в таможне научили Лескову быть и физиономистом и психологом. Она знала, чем и как невольно выдают себя люди, находящиеся в стрессовой ситуации, знала, что нарушитель с контрабандой в чемодане, даже самый опытный, всегда хотя бы чуточку взвинчен, напряжен. В считанные секунды умела по малоприметным признакам, часто лишь штрихам в поведении пассажира, «войти в образ», уловить черту, за которой начинается притворство и ложь.
Было жарко. Позади запаренных женщин, регистрирующих билеты и багаж, за зелеными фуражками пограничников, Лескова видела залитое горячим солнцем летное поле, откуда доносился приглушенный рев реактивных двигателей. На служебных стоянках белели фюзеляжи воздушных лайнеров: стремительные дельфиньи корпуса «Ту-154», похожие на гигантские торпеды туши аэробусов, приземистые «Боинги» компаний «Люфтганза» и «Финнейр». Лескова вздохнула, ей хотелось, чтобы пошел дождь. И еще больше хотелось, чтобы ее подозрения не подтвердились и чтобы эта красивая женщина оказалась честной.
Лескова увеличила масштаб изображения. На экране монитора отчетливее проступили контуры предметов в нижней части чемодана — привычные рисунки туалетных принадлежностей, босоножек, зонтика. Верх же чемодана по-прежнему оставался затемненным. Лескова остановила транспортерную ленту.
— Откройте, пожалуйста, чемодан, — попросила она.
Женщины стояли теперь лицом к лицу. Обе были одного роста, примерно одинакового возраста, обе приятной внешности шатенки. А между ними, на металлической стойке, подле раскрытого чемодана, возвышалась горка шкурок черно-бурых лисиц.
На мировом рынке наша пушнина ценится высоко. На аукционах, проводимых каждый январь объединением «Союзпушнина», иностранные фирмы охотно покупают мех песцов, соболей, горностаев. Платят твердой валютой. Естественно, что вывоз пушнины отдельными гражданами запрещен.
Взгляды женщин встретились. Инспектор глядела холодно-вопросительно. Пассажирка — враждебно:
— В чем дело? Это мой палантин. Я намерена носить его в Швеции.
— Летом?
— Да, летом. Мое дело, какую вещь когда одевать… Однако при беглом осмотре «палантина» бросалось в глаза, что шкурки сшиты между собой на живую нитку.
— Я буду жаловаться вашему начальству. — Тон пассажирки становился все более агрессивным. — Из-за вас опоздала на свой рейс. Потеряла уйму времени…
Лескова показала женщине декларацию, вверху которой значилось время, когда началось оформление:
— Вы сами не спешили, так что обижаться не на кого. Улетите другим самолетом. А теперь, поскольку время нам позволяет, примерьте, пожалуйста, свой палантин. Мне кажется, что он вам несколько великоват…
Ну а потом, после короткой беседы в служебном помещении, в присутствии двух понятых был произведен личный досмотр пассажирки.
Из досмотровки Лескова вышла с толстой пачкой зеленых долларов США.
В квартире было душно. За распахнутым окном виднелись раскаленные за день крыши старых домов, хмурящееся небо. Похоже, к вечеру ожидался дождь. Завьялова сидела около подоконника, не глядя на разложенные повсюду кипы разноцветных, броских вещей. Казалось, происходящее в квартире хозяйку не касалось. Она о чем-то думала. На вопросы, обращенные к ней, отвечала рассеянно и односложно.
…Прежде они жили в коммуналке. Мать разошлась с отцом, когда Ольге было четыре года. Тот работал механиком в автопарке, был неплохим специалистом, но пил запоем, пропивая не только свой заработок, но и деньги жены.
Время шло послевоенное, нелегкое. Ольга росла младшей и, сколько помнит, вечно донашивала за старшей сестрой то пальто, то платье. А школьную форму они носили одну на двоих, пользуясь тем, что занятия у них были в разные смены. Зато каждое лето мать вывозила дочерей в Сиверскую, где много лет подряд снимала дачу.
Сиверская издавна слыла исконно дачным местом. В начале пятидесятых кое-где еще сохранились низко осевшие, но все еще прочные затейливые дачи — все разные, несхожие, украшенные мезонинами, причудливыми копьевидными башенками, некогда выстроенные состоятельными петербуржцами. Вместе с матерью Ольга любовалась стилизованным под средневековье замком в Новосиверской. Мать ахала и восторгалась. А приехавший погостить отчим (тогда еще будущий отчим) рассказывал, будто бы дом некогда принадлежал купцам-миллионерам Елисеевым.
— Они владели магазинами, лучшими в Петербурге и Москве. Были известнейшей в России торговой фирмой. Дачи строили только в живописнейших уголках. И какие! Вообще купечество, — говорил отчим, словно назидал, — умело жить красиво. Правда, не все знали чувство меры.
Прогуливаясь в пижаме по зеленому берегу, отчим любил повторять Ольге историю о свадебной тройке, слетевшей с этого крутого оредежского обрыва и вдребезги разбившейся.
Жить лучше других, но не терять голову, как со временем выяснилось, было жизненным принципом этого человека.
Рассказы отчима действовали на пылкое Олино воображение. А мрачное здание бывшей елисеевской дачи даже снилось. Вместе с подружками она несколько раз ездила к Новосиверской плотине дивиться на замок. Девочки приезжали на велосипедах, а Ольгу по очереди везли на рамах. Своего велосипеда у нее не было. Об «Орленке» Ольга только мечтала. Она росла подвижной и темпераментной. Бегала быстрее всех мальчишек, не побоялась на спор нырнуть головой с пятиметровой вышки. Ей очень хотелось иметь велосипед, но матери такая покупка тогда была не по карману.
Родные и близкие говорили, что Олина мать второй раз вышла замуж удачно. Казалось, наметился поворот в материальном положении семьи. С отчимом они съехались, выменяв просторную квартиру на Фонтанке. Обстановку тоже поменяли, купив на смену старой мебели современную, полированную. Повесили ковры. У прежних жильцов очень удачно, почти за бесценок приобрели беккеровский, в хорошем состоянии, рояль. Трудно сказать, зачем рояль понадобился отчиму, но с ним не спорили. Инструмент занял треть самой большой комнаты, но стоял так, для мебели, — дома никто не играл.
Кроме рояля старые жильцы продали и обширную библиотеку. Впрочем, книги тоже предназначались больше для интерьера. Брались с полок редко. Чтение отчим не поощрял, следил только за одним — чтобы тома стояли один к одному, ровно и красиво.
Второй муж матери работал
