Искушение прощением - Донна Леон

Но уже через несколько лет, – продолжал он тем же тоном, – они станут мужчиной и женщиной. – Комиссар улыбнулся, словно опять пожимая ей руку вместе с этим доверительным признанием. – Отрезвляющая мысль, вы не находите?

– У вас хорошие дети, не так ли? – спросила профессоресса Кросера.

Брунетти ожидал, что она скажет что-то о своих детях, но некоторым нужно время, чтобы расслабиться и принять тот факт, что они беседуют с полицейским по собственной инициативе. Такие люди хотят убедиться в том, что разговор этот может быть несущественным, даже дружеским, прежде чем поймают нужную волну и заговорят о том, что их сюда, собственно, и привело.

– Думаю, да, – ответил комиссар. – И Паола тоже так считает. – Ему редко приходилось признавать нечто подобное, поэтому он тут же добавил, движимый едва ли не суеверным страхом: – Но боюсь, в этом случае на наше мнение лучше не полагаться.

Спрашивать о ее детях было еще рано, хотя именно это, скорее всего, и было причиной ее прихода.

– На каком факультете вы преподаете, профессоресса? – Брунетти решил зайти с другой стороны, попутно заверив посетительницу, что Паола не сообщила ему о ней никакой информации.

– На архитектурном. Но уже не на полную ставку, ведь я работаю консультантом по градостроительному проектированию. Преимущественно в Турции, но в Румынии и Венгрии тоже иногда бываю. Я вообще часто езжу в командировки.

Повисло молчание. Брунетти сидел и ждал – тактика, доказавшая свою эффективность за долгие годы работы. Человек, который к нему приходит, хочет что-то обсудить, и если дать ему волю и не грузить вопросами, рано или поздно он заговорит.

Прошло не меньше минуты, прежде чем профессоресса Кросера сказала:

– У меня тоже хорошие дети. Вот только сын… изменился.

Женщина наклонилась, и Брунетти решил, что сейчас она достанет из сумочки фотографию – либо «все еще хорошей» дочки, либо сына. Но синьора Кросера всего лишь поерзала на стуле и опять выпрямилась.

– Я беспокоюсь, – начала она было, но голос у нее снова предательски сорвался.

Посетительница зажмурилась, закрыла рот руками и покачала головой.

Брунетти отвернулся и уставился в окно – единственное, что может сделать в такой ситуации приличный человек. Начался дождь, редкий и заунывный, тот, что так раздражает городских жителей и не приносит никакой пользы фермерам. Горожанин до мозга костей, Брунетти тем не менее всегда (в любое время года!) думал о фермерах: желал им успеха, плодородной земли и хорошего урожая. На его памяти дождь сгубил немало туфель и промочил немало плащей, а однажды даже испортил потолок – и все равно Брунетти радовался ему, одобрял и испытывал почти телесное удовольствие, наблюдая за тем, как он идет.

Дождь усилился. Интересно, профессоресса Кросера оставила пальто внизу, в гардеробной? В армадио[15] он держал два запасных зонтика и мог бы одолжить ей один из них. Когда они закончат. Но как закончить, не начав?

– Я пришла поговорить о нем, – наконец услышал он голос посетительницы.

Она так и не открыла глаз, но ее руки теперь лежали на коленях.

Всплеск за окном привлек внимание Брунетти, и он снова стал смотреть на дождь.

– Думаю, я уже могу говорить, – немного спокойнее произнесла синьора Кросера. – Моему сыну… – Она посмотрела на комиссара – тот как раз повернулся и встретился с ней глазами. – Ему пятнадцать. Он учится в школе Альбертини. И дочка тоже.

Если бы Брунетти не решил, что его детям лучше учиться в государственной школе, он тоже отправил бы их в Альбертини. Дорогая частная школа, в которой бо́льшая часть предметов преподавалась на английском, находилась в палаццо возле кампо[16] Санти-Джованни-э-Паоло. Она имела хорошую репутацию и оправдывала ее: почти все выпускники Альбертини поступали в университет, многие выигрывали гранты на обучение за границей.

– Очень хорошая школа, – сказал Брунетти.

Синьоре Кросере понадобилось время, чтобы кивнуть в знак согласия.

– Сколько лет ваши дети посещают эту школу? – спросил комиссар, нарочно не заостряя внимание на сыне.

– Сандро – два года. Он сейчас во втором классе личео[17].

– А дочка? – мягко поинтересовался Брунетти, словно этот вопрос естественно вытекал из первого.

– Она в четвертом классе.

– Ваши дети хорошо учатся? – Это был самый нейтральный вопрос, который комиссар смог придумать.

– Аурелия – да, – ответила синьора Кросера быстро и с явным облегчением. – Сандро же… – начала она, и ее голос оборвался. После паузы она заставила себя закончить: – Сандро – нет. С некоторых пор.

– Он уделяет мало внимания домашнему заданию? – поинтересовался Брунетти из элементарной вежливости, одновременно перебирая в уме причины, которыми еще можно объяснить плохую успеваемость подростка.

– Он вообще не занимается, – запинаясь, пробормотала синьора Кросера. – Раньше занимался. Когда только перешел в новую школу. Но в этом году…

Ее руки нащупали твердые подлокотники стула и вцепились в них. Взгляд профессорессы Кросеры был устремлен на стол комиссара, как будто там лежали школьные табели ее сына с низкими оценками и пометкой о плохом поведении.

Брунетти тихонько кашлянул – привычная и понятная всем реакция на плохую новость, о чем бы то ни было. Комиссар предпочел бы получить информацию от посетительницы, а не вытягивать ее по крупицам с помощью хитроумных вопросов. Он продолжал перебирать в уме возможные причины, и наипервейшей были наркотики – самый ужасный родительский кошмар.

Недавно Брунетти поймал себя на том, что машинально напрягает мышцы бедер, спускаясь по лестнице в собственной парадной. Он не замечал этого, пока однажды не обнаружил, что вздыхает с облегчением, когда последняя ступенька остается позади и тело может расслабиться. Нечто подобное происходило каждый раз, когда речь шла о подростках, столкнувшихся с опасностями современной жизни и сделавших что-то не так: комиссар собирался с духом и попросту запрещал себе переносить это, даже гипотетически, на своих детей.

– В прошлом году Сандро был вторым в классе по успеваемости. А в этом семестре, хотя с его начала прошло всего два месяца, учителя уже делают ему замечания. Конечно, оценки еще не выставляли, слишком рано, но мой сын перестал приносить домой книги, и я никогда не вижу, чтобы он делал домашнее задание. Или что-нибудь читал.

– Вот как? – мягко проговорил Брунетти, невольно отмечая контраст с собственными детьми, которые приводили домой одноклассников, чтобы позаниматься вместе, или ходили к ним домой готовиться к контрольным; им нравилось учиться в школе, нравилось узнавать что-то новое.

Синьора Кросера подвинулась, отводя скрещенные ноги в сторону, но тут же снова поменяла позу.

– Мой муж не считает… – начала она, но осеклась, а затем произнесла: – И я наконец решила прийти к вам и попытаться хоть что-то выяснить.

Брунетти, который, напротив, думал, что эта женщина пришла что-то ему рассказать, промолчал. Он по опыту знал, что для многих откровенный разговор с полицией – едва ли не предательство. «А легко ли тебе самому было бы рассказать что-то о своих детях малознакомому человеку?» – спросил себя комиссар. Раз уж синьора Кросера пришла со своими тревогами в полицию – а не к врачу, не в социальную службу и даже не к священнику, – нетрудно догадаться, к какой сфере они относятся.

– Какую конкретно информацию вы хотели бы получить, профессоресса?

Ее голос прозвучал чуть выше, чем обычно:

– Я знаю, что торговать наркотиками – преступление. А употреблять?

«Вот оно что…» – подумал Брунетти, ничуть не удивившись. Тем приятнее ему было ответить:

– Нет. Принимать наркотики – не преступление. Продавать – да, особенно рядом со школой.

Он прекрасно видел, какое она испытала облегчение.

– Мне хотелось в этом убедиться, – наконец проговорила женщина и задумчиво добавила: – Выходит, если человек только принимает наркотики, проблем у него не будет? – Синьора Кросера поняла абсурдность сказанного, и ее лицо тут же омрачилось. Она поспешила добавить: – Я имею в виду, проблем с властями.

– Пока он их