Искушение прощением - Донна Леон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Черные туфли виче-квесторе, несомненно, тоже изготовлены на заказ, а почти незаметная перфорация на носке – всего лишь способ подчеркнуть мягкость кожи. И эти шнурки с кисточками! Нравилось это Брунетти или нет, но туфли Патты были прекрасны.
– А, комиссарио! Доброе утро! – любезно поприветствовал его виче-квесторе. – Прошу вас ко мне в кабинет.
С годами Брунетти понял: Патта соотносит свою манеру речи с важностью персоны, к которой эта речь обращена. С квесторе он говорил на безупречном итальянском, недостижимом даже для коренных тосканцев[12]. Так же – с синьориной Элеттрой. Палермский акцент усиливался прямо пропорционально понижению собеседника в ранге. Появлялись странные гласные; существительные женского рода внезапно приобретали окончание i; удвоенные ll превращались в dd; Madonna начинала звучать как Maronna; bello[13] превращался в beddu. Временами у слов пропадала заглавная i и возвращалась на место, лишь завидев начальство или другую важную особу. Судя по сегодняшнему приветствию виче-квесторе, он, Брунетти, явно взлетел по карьерной лестнице, причем ступеней на пять. Правда, здравый смысл подсказывал ему: это ненадолго.
Патта вошел в кабинет первым, предоставив комиссару закрыть дверь. Виче-квесторе направился было к своему креслу, но потом передумал и опустился на стул для посетителей, стоявший у стола. Брунетти разместился на втором таком же стуле.
Когда оба уселись, Патта произнес:
– У меня к вам откровенный разговор, комиссарио.
Брунетти не воспользовался возможностью спросить, как же начальник разговаривал с ним раньше, а изобразил приятную заинтересованность. Хорошо хоть обошлось без долгих вступлений.
– У нас утечка, – сказал Патта.
– Утечка? – переспросил Брунетти, сдерживая желание посмотреть на потолок.
– Да, в квестуре, – продолжил начальник.
А, вот о какой утечке речь… Брунетти задумался. Что Патта имеет в виду? В последнее время ни в Il Gazzettino, ни в La Nuova di Venezia не появлялось никакого компромата. Другие источники тоже не сообщали об утечке информации из квестуры.
Так и не найдясь с ответом, Брунетти снова перевел взгляд на пиджак Патты, а потом и на петли ручной работы. Красота в глазах смотрящего… и созерцать ее всегда приятно.
– В чем дело, комиссарио? – осведомился Патта привычным инквизиторским тоном.
Не задумываясь – возможно, впервые за многие годы, – Брунетти ответил честно:
– Меня заинтересовали петли на вашем пиджаке, синьоре.
Патта в изумлении прижал правую руку к туловищу и уставился на обшлаг рукава, словно испугавшись, что Брунетти собирается украсть его пуговицы. Рассмотрев их как следует, начальник спросил:
– А что с ними?
Улыбка Брунетти была непринужденной.
– Я любуюсь ими, виче-квесторе.
– Петлями?
– Да.
– Вы считаете, что они какие-то особенные?
– По-моему, это очевидно, – сказал Брунетти. – Ручная работа. Приятно видеть такое аккуратное шитье. Это как пенка на кофе: она получается не всегда, и большинство людей не обращает на это внимания. Но когда она есть и ты ее видишь, кофе почему-то кажется вкуснее.
Лицо Патты смягчилось, и у Брунетти появилось странное чувство: ему показалось, что на душе у начальника стало легче; так радуешься, когда встречаешь друга там, где ожидал увидеть одних незнакомцев.
– Я нашел одного портного в Мольяно, – доверительно сообщил комиссару Патта и, быстро глянув на Брунетти, добавил: – Если хотите, могу дать его координаты.
– Очень любезно с вашей стороны, синьоре.
Патта вытянул руку, поддернул манжету на рубашке и откинулся на спинку стула.
Брунетти подумал, что это их первая личная беседа, – мужской разговор, на равных. И что же они обсуждают? Петли для пуговиц!
– Утечка информации, синьоре… Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?
– Я хотел обсудить это с вами, Брунетти, потому что вы всех тут знаете, – сказал виче-квесторе, напоминая этим, что прежний Патта никуда не делся и то, что принято называть внутренней кухней квестуры, для него по-прежнему полнейшая загадка.
Брунетти сделал невольный жест, то ли отрекаясь от этого знания, то ли, напротив, призывая его из глубин своего разума.
– С вами-то они говорят, – продолжал настаивать Патта.
Когда подозрения начальства наконец обрели вербальную форму, Брунетти расслабился. Даже если тема разговора новая, порядок вещей, читай – враждебность, прежний… Стряхнув не к месту проснувшуюся симпатию к начальству, комиссар призвал на помощь присущее ему от природы здравомыслие.
– Виче-квесторе, о чем конкретно идет речь?
Патта негромко откашлялся.
– Ходят слухи, что в квестуре недолюбливают лейтенанта Скарпу, – сказал он, старательно сдерживая сквозившее в голосе возмущение. И, уже спокойнее, как о чем-то менее важном, продолжил: – И что на сторону утекла кое-какая информация о задержанном, полученная в ходе допроса.
«А вот теперь держи себя в руках!» – приказал себе Брунетти, мысленно взвешивая первую ремарку, о лейтенанте Скарпе. Лейтенанта он презирал, относился к нему с недоверием и почти не скрывал этого, хотя Патта, кажется, в упор этого не замечал, как и многого другого, происходящего в квестуре. Лучше изобразить удивление; негодование – это будет слишком. Может, добавить нотку любопытства? Так, стоп! А что насчет утечки?
– Хотелось бы знать источник этой информации, синьоре. Если, конечно, вы можете его назвать.
– Лейтенант доложил мне об этом лично, и о первом, и о втором, – ответил Патта.
– А он назвал свой источник?
Немного поколебавшись, виче-квесторе сказал:
– Это кто-то из его осведомителей.
Брунетти задумчиво потер нижнюю губу левой рукой. Он не спешил отвечать, давая себе время подумать.
– По-моему, странно, что этот осведомитель узнал о деятельности квестуры нечто такое, о чем никто из нас, сотрудников, похоже, и не подозревал. – И после короткой паузы добавил: – Можно задать этот вопрос синьорине Элеттре!
– Я хотел сначала поговорить с вами, – сказал Патта, и дальнейших объяснений не последовало.
Брунетти кивнул, как будто понял ход начальственной мысли. Скорее всего, Патте не хотелось делиться с синьориной Элеттрой подозрениями, которые могут оказаться беспочвенными.
– Этому осведомителю можно верить? – спросил комиссар.
– А мне откуда знать? – возмутился Патта. – Я информаторами не занимаюсь.
Инстинкт бюрократического самосохранения подсказывал Брунетти: молчи. И он прислушался к внутреннему голосу. Развел руками, согласно кивнул и только потом произнес:
– Возможно, кто-то нарочно распускает эти слухи, чтобы создать некую напряженность между лейтенантом и коллегами? Несомненно, в коллективе он на особом счету. – После короткой паузы, пока начальник обдумывал его предыдущую ремарку, комиссар сказал: – Я бы оставил оба этих слуха без внимания, синьоре. Если, конечно, вам интересно мое мнение.
Патта неловко заерзал на стуле или это ему показалось? Брунетти выждал с полминуты, продемонстрировав тем самым уважение к начальству, и встал.
– Виче-квесторе, если у вас больше нет вопросов, мне лучше вернуться в свой кабинет.
3
Брунетти притворил за собой дверь и повернулся к синьорине Элеттре в надежде узнать от нее подробности дела. И удивился, увидев рядом с секретаршей Вианелло. Тот стоял, склонившись к ее монитору и на что-то указывая.
– А, теперь я понял! – с уважением произнес инспектор Вианелло. – Это так просто! – Он кивнул и, довольный собой, отошел от компьютера. – Я дважды пытался это сделать, но не замечал очевидного.
Синьорина Элеттра переключила внимание с экрана на Брунетти и вопросительно вскинула брови. Комиссар улыбнулся и помотал головой.
– У виче-квесторе всегда есть о чем рассказать. – И, убедившись, что они его внимательно слушают, добавил: – Теперь дотторе[14] Патта подозревает, что кто-то в квестуре сливает информацию на сторону.
Любопытно, как отреагирует на эту новость Вианелло… Но инспектор промолчал, и Брунетти добавил:
– Наверное, насмотрелся шпионских фильмов. А может, не он, а лейтенант. Эти сплетни принес ему
