Миллион в поте лица - Вадим Шефнер

6

Костя простился с Нютой на лестнице и двумя ключами – обыкновенным и французским – открыл дверь в свою квартиру. Тетя Аня еще не вернулась со службы, Которого тоже дома не было. Стояла таинственная тишина. Рассохшийся паркет постреливал и попискивал под ногами. Окна во всех комнатах были раскрыты и двери распахнуты – чтобы квартира прогревалась к зиме. Костя зашел в одну, в другую, в третью пустующую комнату, потом – в четвертую, самую большую. В ней было очень светло и очень просторно: мебель сожгли в позапрошлую зиму. Осталось только трюмо и металлическая кровать с никелированными шарами. Тетя Аня застелила ее газетами в несколько слоев, чтобы матрас не выгорал, и теперь эти пожелтевшие прошлогодние и позапрошлогодние газеты тихо шевелились, будто под ними лежит кто-то плоский и дышит.

– Просто сквозняк, меня не испугаешь! – сказал Костя вслух и, подойдя вплотную к кровати, стал громко читать то, что было ближе к глазам:

…Топливная мобилизация. – ДЕКРЕТ О БЕСПЛАТНОМ ДЕТСКОМ ПИТАНИИ. – Сдача барочных гвоздей. – ВЫДАЧА МЫЛА. – ПРЕДУПРЕДИТЕ ПРОВОКАЦИЮ. – Похороны милиционерки Прасковии Лусс. – С ЯМБУРГСКОГО ФРОНТА. – Для взрослых всех категорий: – 1 ф. соленой конины, 1 ф. капусты; детям – 1/2 ф. моченой вишни, 1/2 ф. копченой колбасы, 1/2 ф. сметаны. – Мажестик: «Подкинутый ребенок»; Дворец труда: «В угоду молоху любви»; Заря алая: «В вихре зла». – БОРЬБА С ХОЛЕРОЙ. В ОЖИДАНИИ СТРАШНОЙ ГОСТЬИ. – Солейль: «Чаша любви и смерти». – ДЕЖУРСТВА У ВОРОТ НЕ ОТМЕНЯЮТСЯ. – Снова налеты аэропланов на Кронштадт. – В Ямбургском направлении идут бои западнее Красного Села и Гатчины. – С 1-го декабря т. г. все деленья на классы на жел. –дор. уничтожаются. – ПЕТРОГРАД МОБИЛИЗУЕТ С 1879 ПО 1901 ГОД. – …вначале попы приделали к могильному кресту Ксении Блаженной копилку для денег, потом выстроили часовню…

Пока Костя читал, газеты не шевелились. Но когда он замолчал и отошел от постели, опять там кто-то задышал. Косте очень захотелось уйти из квартиры на двор. Но он знал: уходить сейчас нельзя, надо разделаться со страхом тут, на месте.

– Это сквозняк-дурак! Меня не испугаешь! Буду делать что хочу! – крикнул он и громко запел:

Матрос молодой,В ногу раненный,И захотел спекульнутьВоблой вяленой.

Он на бочке сидит,И Слезы капают,Никто рыбку не берет,Только лапают.

Голос его в пустой комнате звучал глухо и победоносно. Эхо весело металось, билось об углы. Сверху упало несколько чешуек белой краски, будто кто-то задел потолок невидимым крылом.

Костя подошел к окну, выглянул на улицу. Там было светло, солнечно, пустынно. Громыхала по булыжнику ручная тележка, которую толкал человек в выгоревшей гимнастерке, по белым квадратам панели медленно шла старушка с мочальной кошелкой. Все очень просто, все как всегда. Костя оглянулся. Газеты пошевеливались, но явно из-за сквозняка.

Разделавшись со страхом, он пошел в комнату Которого. Едва вошел – сразу с темно-красного бархатного дивана спрыгнул серый кот Мамай и стал тереться о его ноги. Кота этого, совсем тощего и слабого, принес откуда-то в прошлом году дядя Миша и, невзирая на продовольственный кризис, выкормил. Теперь он – по договоренности – отдавал Мамая на ночь в кооплабаз на Пятой линии, и там кот ловил лабазных крыс. Кот их не ел, но за то, что он их ловит, продавцы кота кормили. Мамай стоял там на довольствии и был внесен в трудсписок – совсем как человек.

В комнате Которого порядка было мало. Картина, изображавшая несимпатичную смуглую полуголую тетеньку, висела над диваном косо. На печке-буржуйке валялись окурки и какие-то обгорелые тряпки. Книги лежали где попало – на подоконнике, на диване, на кресле. Костя давно перечитал их – тетя Аня позволяла ему читать что угодно. Она считала, что плохое само отсеется из головы, а хорошее останется. Но книги у Которого были не очень интересные, – ничего о путешествиях, о зверях и о войне. Изредка попадались дуэли, а то все любовь да любовь. Взяв со стула толстую книгу под названием «Ночные тайны Парижа», Костя наугад раскрыл ее посредине. «…Тонкая ткань пеньюара не могла скрыть роскошных форм молодой куртизанки. Маркиз де Лонж почувствовал, что теряет голову…» Ну и теряй! Костя захлопнул книгу и пошел к столу, на котором стояла большая пишущая машинка.

На этом столе порядок. Стопочками разложены листки чистой бумаги. В синей, завязанной шелковыми тесемками папке – копирка. В стороне лежит толстый брульон довоенного качества в клеенчатой черной обложке; туда дядя Миша вписывает по алфавиту имена знаменитых людей, от лица которых предсказывает будущее. Знаменитостей очень много, и список все время пополняется. Возле машинки несколько исписанных листков, – их Который приготовил для Кости, если тот захочет поработать. Уже чуть ли не год, как Костя освоил машинку. Правда, пишет он только тремя пальцами, но довольно быстро. К машинописной его практике тетя Аня относится положительно, считая, что в жизни это может пригодиться. Но содержания предсказаний она не одобряет.

Сняв с машинки металлический черный футляр, Костя идет к дивану, берет подушку и кладет ее на стул, чтобы удобнее было работать. Тем временем Мамай успевает залезть на стол и принимается лизать рычажки машинки. Дело в том, что дядя Миша время от времени смазывает механизм рыбьим жиром, за неимением машинного масла. Согнав кота, Костя прежде всего печатает в одном экземпляре тот предсказ, который он придумал для Нюты. Затем в четырех экземплярах перепечатывает с записочки первый предсказ Которого:

«Ты – баловень судьбы. Твоя жизнь тихоструйно-блаженна. Ты питаешься трюфелями, ты выписываешь устриц из Остенде, ты куришь сигары „Корона-корона“ и пьешь коньяк „Мартель“. Тебе предназначена долгая жизнь, но бойся крокодильих зубов судьбы, кои перекусят ее нить в ближайшем будущем. Исходя из сего, будь готов сменить тогу триумвира на сосновый бушлат и опочить там, где кончается маршрут трамвая 4. Конфуций»

Затем Костя перепечатывает еще шесть записочек – от имени Линкольна, Лукулла, Карамзина, Оливера Кромвеля, Венеры Милосской и Реомюра. Разложив предсказы на столе, он с удовольствием оглядывает дело рук своих. Ни единой опечатки, строчки ровные и четкие. То, что предсказания отпечатаны на машинке, придает им почти документальную неопровержимость. Несколько огорчает, что все они кончаются кладбищем. Но это необходимо – для солидности. Дядя Миша знает, что пишет. Если в предсказах все будет хорошо – публика не станет им верить.

Но больше всего Косте нравится предсказание, сочиненное им самим для Нюты и подписанное Калигулой. Вечером, когда все в сборе и настает пора строить в прихожей баррикаду, он спрашивает у дяди Миши, кем был этот Калигула.

– Римским императором, – отвечает Который, придвигая к дверям сундук. – Он сказал: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

– Он ввел коня в сенат, – добавляет тетя Аня, подпирая сундук кочергой и подставкой для зонтиков.

– Он был умный? – спрашивает Костя, придвигая к сундуку стул.

– Кто «он»? О ком ты – о Калигуле или о коне? – с некоторым раздражением спрашивает тетя Аня, водружая на стул медную ступку.

– О коне.

– Конь, вероятно, был умный, – говорит дядя Миша.

– А Калигула был хороший?

– Господи, может ли быть хорошим человек, который вводит коня в сенат! – восклицает тетя Аня. – Если бы у тебя был конь и если бы, скажем, в гимназии, то есть в школе, было бы общее собрание – разве ты повел бы коня на собрание? Подумай сам!.. А на крюк дверь мы заперли? – спохватывается она. – Вы не помните, Михаил Васильевич?

Который не помнит. Баррикаду общими усилиями разбирают, и, убедившись, что первая дверь закрыта на крюк, строят сооружение заново. Потом все идут на кухню – проверять черный ход. Там – постоянная баррикада, она не разбирается по утрам.

– Ну, слава богу, теперь мы можем спать спокойно, – говорит тетя Аня, убедившись, что все в порядке. – Я слыхала, что вчера на Тринадцатой линии был большой налет. Дежурных у подъезда убили, квартиру взломали. Когда подошел патруль, налетчики отстреливались и бросали из окон лимонки. Семеро убитых, трое раненых.

Который спокойно выслушивает это сообщение. Он уже привык к ежевечерним сводкам тети Ани. Пожелав приятных сновидений, он уходит к себе. Тетя Аня посылает Костю в ванную, чтобы тот умылся перед сном. В ванной комнате одному и днем-то быть неприятно, а вечером – тем более. Окна здесь нет, тусклая угольная лампочка светит еле-еле. Даже летом здесь сыро и холодно. Несколько лет тому назад здесь умерла бабушка. Пошла утром мыться – а потом ее нашли на полу. Случилось это через два дня после того, как с фронта пришла весть о том, что ее младший сын, дядя Саша, убит. Костя моется торопливо, но честно, даже за ушами трет. Но это не совсем честная честность: про себя он думает, что такое капитальное омовение дает ему право не умываться завтра утром. В памяти у него вертятся слова из песенки Гоши Ангела: