Дитя дорог - Таня Перес

– Что вы тут ищете? Что вам нужно?

– Не много, мы с мамой хотим переночевать у вас, если можно?

Мужик смотрит на меня, и я вижу что-то странное в его лице.

– Что ты сделала, что пес тебя полюбил?

– Я не знаю. Собаки меня любят, а я люблю их.

– Да, я вижу. Твоя мама спит или в обмороке?

– И то и другое. Моя мама очень устала. Помогите мне завести ее в дом.

Он поднимает маму и заводит ее в дом. Его жена стелет что-то около печи. Он укладывает маму. На печи лежит ребенок, девочка, укрыта двумя клетчатыми одеялами. Она спит. Очень тяжело дышит. Лицо у нее красное. Мужик ничего у меня не спрашивает и его жена тоже. Я сижу на лавке около стола. Кто-то, наверно его жена, приносит мне горячую кукурузную кашу. Это хорошо пахнет. Я пытаюсь покормить маму с ложечки. Она не хочет раскрыть рот. Я доедаю кашу. Мне приносят стакан молока. Мужик подходит ко мне, поднимает мой подбородок пальцем, смотрит мне в глаза…

– Я хочу знать, как тебя зовут?

– Меня зовут Татьяна.

– Что? – сказали они вместе – нашу дочь зовут Татьяна!

– Ваша дочь больна? Сколько ей лет?

– Ей одиннадцать и у нее тиф.

– Мне тоже одиннадцать.

Я уснула на лавке. Женщина сняла с меня пальто и постелила его на полу рядом с мамой. Я легла рядом с ней и положила руку маме под голову. Мама крепко спит, но когда почувствовала меня рядом, она проснулась. Она посмотрела на меня и сказала мне охрипшим голосом:

– Таточка, иди к Рае!

– Раи здесь нет.

Она закрыла глаза и сказала:

– Я тебе говорю – иди к Рае!

Я не поняла, почему мама попросила меня идти к тете Рае. Она прекрасно знала, что тетя Рая в Бухаресте. Я ее обняла и уснула. Утром я проснулась. Мамы нет рядом.

– Где мама?

– Твоя мама ушла в лучший мир, – сказала мне крестьянка – теперь ей не холодно. Ей не больно.

– Но где она?

– Мой муж отвез ее на санях в лес, там он выкопает ей… могилу. Возьми ее пальто. Оно ей больше не нужно.

Я держала пальто двумя руками. Длинное черное пальто.

– Ты не сможешь его носить. Даже мы, цыгане, не носим такие длинные вещи.

– Вы – цыгане?

– Да, мы цыгане. Мы недавно в деревне. Пытаемся привыкнуть.

– Мне надо уходить?

– Нет, нет. Не уходи никуда. Когда мой муж вернется, мы помолимся о душе твоей мамы. Потом мы тебя искупаем, отчистим тебя от вшей и оденем тебя в одежду нашей Тани.

– Зачем нужно менять одежду?

– У цыган есть поверье: если кто-нибудь болен, его нужно одеть в одежду здорового человека и тогда обоим будет удача.

Я не поняла, о чем она говорила.

– Я думаю, что сейчас тебе лучше сесть за стол и выпить стакан молока. Это поможет тебе. Я зажгу свечку для твоей мамы.

– Зажги три!

– Три? Зачем?

– Одну для бабушки, одну для папы и одну для мамы. И наверно надо и для меня…

– Нельзя так говорить! – она три раза перекрестилась – Нельзя! Ты говоришь глупости!

В тот же день меня помыли с мылом. Одели в одежду больной Тани. Повесили на шею цепочку с огромным крестом. Все вещи засунули в горячую печь, после того как вытащили оттуда угли. Кроме сапог конечно.

– Зачем вы это делаете? Все сгорит?

– Нет! Не сгорит! Все вши погибнут и их яйца тоже. Вещи будут как новые.

Меня охватило какое-то странное безразличие. Пустота. Я не плачу.

– Когда вы оденете Таню? Объясните мне, что происходит, когда мы меняемся одеждой?

Как раз зашел цыган и, услышав мой вопрос, ответил:

– Это для нее и для тебя! Вы обмениваетесь душами! Ей станет легче, и она выздоровеет, и тебе станет легче, и ты будешь, как новенькая!

– Таня выздоровеет?

– Она точно выздоровеет!

– А что будет со мной?

– Ты останешься здесь, пока не почувствуешь себя хорошо. А потом мы тебя отправим искать твою удачу, твоих людей.

Так и было. Через несколько дней, одетая в теплые вещи, с огромным крестом на шее и в валенках Тани, я стою в дверях. Я не спрашиваю, куда мне идти. Знаю, что мне нельзя оставаться там. Перед тем как я выхожу, мне объясняют, где я нахожусь, куда идти и что говорить. Ни в коем случае не ночевать в одном месте больше одной ночи. Не рассказывать много. Хранить язык за зубами.

Обнимаю их и целую Таню, она горит. Целую пса Жучку. Он облизывает меня с преданностью и любовью. Я вижу слезы на глазах цыгана и его жены. Перед тем как выйти я замечаю маленький узелок в углу. Я беру его и выхожу из ворот. Спасибо этой семье за то, что они мне сделали. Спасибо! Я вас не забуду!

Я иду медленно в сторону леса. В моей руке узелок и в нем драгоценности мамы и бабушки. Я его не открываю. Бросила его в снег. Я другая.

Конец моей семьи.

5.

Когда я родилась, Кишинев, был очень развит. Очень большой. Я бы сказала, как Тель-Авив, наверно. Я не знаю, как выглядел Тель-Авив тогда, но мне кажется, что примерно так же. Была николаевская архитектура и западная тоже, примерно как барокко, которое я встретила потом в Париже и в других европейских столицах. Улицы были очень широкими. Был трамвай. В детстве я видела много повозок с лошадьми и мало машин.

Я родилась в очень состоятельной семье. Мой дед экспортировал пшеницу и другие злаки. Дома постоянно говорили о «миллионах и вагонах». Я помню, как мой дедушка выходил на веранду и перед ним четыре еврея. Всегда евреи! Они держали в руках разные виды зерна, и говорили, с каких полей они были взяты. Дедушка брал в руки несколько зерен, перекатывал их между пальцами и спрашивал первого еврея:

– Сколько?

Ответ:

– Покупай!

Такими же были и остальные ответы. Но если ему не нравились зерна, дед делал рукой отрицательное движение, этого было достаточно чтобы понять ситуацию. После этого смешного процесса дедушка звал одного из них к себе в кабинет и давал ему нужную для покупки сумму. Это никогда не было в наличных, это было нечто наподобие чека, который был написан рукой деда: «прошу заплатить такому-то такую-то сумму», подпись, печать и название банка. Этого было достаточно.

Эта процедура была очень важной. Остальные ждали около ступенек, им подавали водку по поводу сделки. Водка подавалась на красивом блюде в сопровождении красивых и вкусных вещей, названия которых я никогда не знала. Эта церемония проводилась лично бабушкой, а не прислугой. У этого, наверно, была высшая степень важности – ведь разговор был о миллионах! В конце все переворачивали рюмки в горло, вытирали рот рукавом и издавали странный гортанный звук. Наверно это было нужно для питья водки. Потом дедушка звал мою маму в кабинет. Моя мама была правой рукой деда, и очень этим гордилась. Кабинет был святым местом. Я всегда старалась там быть, в основном из-за зеленой настольной лампы. Я до сих пор ищу такую зеленую лампу, как у деда, но не нахожу.

Разговоры с мамой были о делах. Я полагаю, что мама была очень горда, тем, что дедушка сделал ее своим доверенным лицом. Мой дедушка был очень тяжелым человеком, очень богатым, но, не смотря на это, не было лучшего человека во всем мире. Я его очень любила. Моя бабушка, напротив, не была особо приветливой.