Место сбора при землетрясении - Николай Веревочкин

При этом он старательно не смотрел в сторону Дремы, предпочитавшего вызывающе демократические одежды.

— И вот еще что. Советую взять отпуск по основной работе. Зарплата нам будет компенсирована в любом случае. После выхода книги в свет, разумеется.

Он подумал и сказал:

— Очень деловая женщина. Сталин в юбке. Далеко пойдет. Не удивлюсь, если лет через двадцать она станет нашим президентом.

И такое при этом благостное выражение было на его лице, что и Кукушечкин и Дрема подумали одновременно: уж не получил ли Сундукевич аванс?

В конце первой недели работы над книгой конвейер по обработке знаменитых женщин был нарушен событием, едва не выбившим Георгия Ивановича Кукушечкина из колеи.

Все шло как нельзя гладко. Точно в намеченное время в подвал, благоухая Парижем, спускалась очередная дама. Элегантный и обольстительный, как Казанова, Сундукевич, кончиками пальцев взбивал седой кок, поправляя галстук-бабочку, выпархивал навстречу, всплескивал в восхищении руками, прикладывался к ручке и, осыпая восторгами, уводил героиню в свой закуток. За плотно закрытой дверью слышались звуки веселой работы, а через щель под порогом пробивалось сварочное сияние фотовспышек.

Через десять минут потрясенная и румяная знаменитость попадала в руки Кукушечкина. И пока он, включив диктофон, мило остря, беседовал с гостьей, Дрема набрасывал ее портрет, слегка шаржировал и тут же придумывал сюжет.

Дамы, с легкой настороженностью заглянув в блокнот, обычно не возражали по поводу шаржа. Во-первых, потому что и Сундукевич и Кукушечкин успевали прочитать им на эту тему небольшие лекции, а, во-вторых, с двух-трех попыток Дрема хорошо знал, что нужно женщине.

Женщине нужно, чтобы даже в шарже она была хорошо причесана.

Дрема так притерся к этому цветочному конвейеру, что время от времени подключался к разговору. И поскольку он не был профессиональным журналистом, его вопросы не были банальны. Кукушечкин сначала морщил нос, однако, сообразив свою выгоду, всячески поощрял это сотворчество.

Вся троица была настолько любезна, что знаменитая скрипачка, уверявшая Кукушечкина, что ни разу в жизни никому не доверила прикоснуться к своему еще более знаменитому инструменту, стоившему сумасшедшие деньги, позволила Дреме донести скрипку до машины.

Правда, после нескольких знаменитых женщин чередой повалили неизвестные личности, которых Сундукевич из-за чрезмерного пристрастия к косметике и бижутерии называл новогодними елками, а Кукушечкин — тыквами и клонами. «О чем писать, — сокрушался он, любезно проводив очередную героиню и расшаркавшись, — у них же биографии отпечатаны под копирку». Это были деловые, богатые тетки. После ускорения и перестройки они лишились любимой работы. Продали дом, дачу и машину, а на вырученные деньги открыли свое дело. После нескольких лет, в течение которых они экономили даже на косметике и спали не более двух часов в сутки, пришел успех. Устроив свою жизнь, жизнь родных и близких, они занялись благотворительностью. Жизни этих замечательных ангелоподобных благотворительниц своей массовостью опровергали измышления Маркса о злодейском характере первоначального накопления капитала, прибавочной стоимости и хищническом нутре буржуазии.

А потом вся в белом и пушистом пришла она.

Ее можно было бы изобразить царевной-лебедем.

Если бы не возраст.

В этом возрасте в лицах и характерах женщин неприятно проступают мужские черты. У нее был акулий рот, придававший лицу выражение мрачного высокомерия.

Скорее всего, изобразить ее стоило снежной королевой.

Надменная красавица. Правда, от красоты мало что сохранилось. Но надменность осталась.

— Ну, что, Кукушечкин, будешь брать интервью, — спросила она, позволяя оробевшему Дреме снять с себя шубку.

— Да я о тебе и так все знаю, — крайне нелюбезно отвечал Кукушечкин.

— Ой ли? Составишь бумагу — покажешь. А то знаю я тебя.

— Разбежался. Обойдешься.

— Покажешь, куда денешься.

— Может быть, сама о себе напишешь?

— Зачем мне у тебя отнимать кусок черствого хлеба? Напишешь ты. И напишешь как надо.

— Как жизнь?

— С тех пор, как рассталась с тобой, — прекрасно.

— Завидую твоему мужу.

— Слава богу, у меня нет мужа.

— Именно поэтому я ему и завидую. Надо ли полагать, что всем довольна?

— Полагай, полагай. А ты, смотрю, все в том же костюмчике. Бедствуешь?

— Знаешь, о чем я жалею? Только об одном. Ну, почему я не выкупил у тебя свою фамилию.

— Что же ты пожадничал?

— Пожадничал? Для тебя сто рублей не деньги? В свое время сто рублей были большие деньги.

— Сто рублей! Предложил бы хотя бы пятьсот.

— Ловлю на слове.

— Сейчас у тебя денег не наберется и на одну букву. Сейчас я тебе могу купить любую фамилию у кого угодно. Вместе с псевдонимом.

— Купи! — с охотой откликнулся Кукушечкин.

— А мне это нужно? Мне повезло: кто тебя знает?

— Знаешь, в чем тебе повезло? Ты — бездарность. Ты чего дергаешься, Дима? Сиди, рисуй. В туалет тебе надо. Потерпишь.

— А ты — одаренность? Ну-ну. Продолжай. Рисуйте, Дима, рисуйте. И как же мне повезло?

— Быть талантом в наше время — беда. Талант не бросит свое дело, даже если ему не платят. А человеку бездарному, что терять? Вот он и уходит в бизнес, в политику, делает карьеру, зарабатывает деньги. Его ничего не связывает. Зачем Дреме делаться чиновником, если он в три секунды может набросать твой портрет, раскрыть, что ты за вещь в себе? Не дергайся, Дима, рисуй.

— Ну, конечно, Леонардо да Винчи, — она поднялась, всколыхнув волну тонких иноземных запахов и зайдя за спину Дреме, заглянула в блокнот. — А почему нос такой длинный? Неужели такой длинный?

— Ничего не длинный, — приподнявшись, в свою очередь заглянул в блокнот Кукушечкин, — он тебе польстил. Нарисуй длиннее.

— Это шарж, — объяснил, краснея, Дрема. — Шарж потому и шарж, что черты слегка шаржируются. Он будет стоять рядом с Вашим портретом кисти великого Сундукевича, так что ничего страшного.

— Нет, ты уж будь так любезен, нарисуй нос покороче.

— Хорошо, — сказал Дрема с угрюмым равнодушием.

А Кукушечкин обиделся:

— Ты несправедлива. Он и так в два раза короче, чем на самом деле, нарисовал. Сундукевич обидится: на шарже будешь выглядеть симпатичнее, чем на снимке.

— Не твоя забота. Расскажи лучше про свои успехи. Все в «Дребездени» сияешь? Твою «Дребездень» только по приговору суда можно читать. Не многого же ты достиг. И дело, поверь, не в твоем мифическом таланте. Ты раздолбай, Кукушечкин, вот в чем дело. Ну, что ты такого замечательного сделал в своей жизни? Устроил пьянку на «Авроре»? Проскакал по жизни рыжим клоуном на кочерге? Если бы ты знал, как я рада, что избавилась от тебя вовремя!

— Я так и думал — ты все еще меня любишь. Успокойся, родная, забудь. У меня давно другая жизнь, другие женщины.

— Ты когда в последний раз в зеркало смотрел, Кукушечкин? За что тебя любить? И, ради бога, не рассказывай сказок о нищих талантах и богатых бездарях. Мир делится не на талантливых и бездарных, а на господ и лакеев. Ты, Кукушечкин, лакей. И меня не волнует, что думают обо мне лакеи.

— Лакей? И что это по-твоему — лакей?

— Лакей — это человек, который прислуживает исключительно за деньги.

— А ты прислуживаешь исключительно за что? Лакей? Да, лакей. Если хочешь знать, мы живем на планете лакеев. Все друг другу прислуживают. Ты тоже прислуга. В чем разница?

— Разница небольшая: служить королю или всем, кто заплатит.

— А вот я как раз разницы не вижу. Как, кстати, поживает твой бездонный денежный мешок? Что поворовывает, чем приторговывает?

Дрема втянул голову в плечи, ожидая разряд молнии. Уж больно напряженная была атмосфера. Но в это время распахнулась дверь запретной комнаты, и появился маэстро Сундукевич. Руки его были распахнуты для сердечных объятий, он весь сиял золотом оправы, фарфором зубов, снежным пиком седого кока.

— Леночка — чмок! чмок! — красавица моя — чмок! — сто лет тебя не видел. Моя царевна — чмок! чмок! — брось ты этого старого баламута, идем ко мне, посекретничаем. Идем, моя умница, я из тебя шедевр сделаю. Ах, ты моя царевна-лебедь! Лебедушка моя.

— Идем, Марк. Рада тебя видеть — чмок! чмок! — учись, Кукушечкин, как надо разговаривать с женщиной.

Проходя мимо Дремы, она вновь заглянула в альбом.

— Прекрасно! Прекрасно! Вот где талант, Кукушечкин. Запомни, талант никогда не кричит о себе, что он талант. Идем, Марк, идем, мой фотоискусник.

— Фотоискусник! — хмыкнул Кукушечкин, когда за галантной парой захлопнулась дверь. — Тоже мне фотоискусство. Кич. А ты ей подлиннее нос пририсуй, подлиннее. Ну, как тебе интервью?

— Класс. Драка на ножах. Вы что раньше были знакомы?