Место сбора при землетрясении - Николай Веревочкин

Заведующий отделом партийной жизни Пантелей Убейда, напротив, не ведал трудностей в сочинении статей. «Сколько строк?» — спросит, бывало, ответственного секретаря Клару Зубко. «Двести двадцать пять, Пантелей Митрофанович», — ответит она, заглянув в макет. Пантелей Убейда кивнет головой и уходит в свой кабинет. Закроется, выпьет для вдохновения сто грамм. Заправит свежими чернилами авторучку. Отсчитает нужное количество листов и с минуту смотрит в окно на трубу центральной котельной. После этого, не сделав ни одной пусть даже секундной паузы, ни разу не взглянув в потолок, он ровным почерком заполнял словами нужный объем. И когда ставил последнюю точку, можно было не считать строк и не перепечатывать на машинке. Сразу — в набор.

Ровно двести двадцать пять строк.

Без единой ошибки и таких гладких и правильных, что прочитаешь — и ничего в голове не удержится.

«Вы просто талант, Пантелей Митрофанович», — всякий раз восхищалась Клара Зубко.

Несомненно, Пантелей Убейда был талантливым человеком. Но у него была беда, с которой знакомы многие талантливые люди.

Не успела «скорая» довести Бессердечного до больницы, как, почувствовав свободу, Убейда ушел в запой.

В ночь перед шквалом несчастий, обрушившихся разом на «Светлый путь», ответственного секретаря Клару Зубко, которая вела исключительно здоровый образ жизни, увезли в роддом.

Заведующий же отделом сельского хозяйства уже неделю как был прикован к постели. Собирая яблоки в совхозном саду, он упал с лестницы, да так неудачно, что сломал три перекладины, ногу и обе руки. Из гипса торчала одна голова и… Ну, не важно.

Заведующий отделом культуры накануне сбежал в областной центр, и заведовать культурой было некому.

В редакции остался один Гоша Кукушечкин. Да и то только потому, что страдал плоскостопием.

Но он не растерялся.

Он обрадовался.

В течение недели Гоша один делал газету. Обзванивал совхозы и писал по скупым фактам передовицы, заметки, очерки, фельетоны и даже стихи. Набрасывал макет, подчитывал старушке-корректорше и, разумеется, подписывал газету.

«За редактора Георгий Кукушечкин».

Он полагал, что, когда все сотрудники «Светлого пути» выздоровеют, разродятся и выйдут из запоя, ему воздастся. Слава о его самоотверженном подвиге пойдет по всей Руси великой, а имя войдет во все учебники журналистики.

Почему никто в райкоме партии не обратил внимания на подпись в конце газеты, можно объяснить только одним: черт попутал. Уборка: закружились, замотались.

И вдруг первый секретарь Шляпкин спрашивает секретаря по идеологии Марию Федоровну Птурс: «А кто это такой — Г.Кукушечкин?»

Мария Федоровна, безмужняя, невероятно желчная и худосочная женщина, которую в народе отчего-то звали Пышечкой, посмотрела на розовый ноготь первого секретаря, уткнувшийся в выходные данные, и сделалась невесомой. Мария Федоровна хорошо знала Гошу Кукушечкина еще со времен его подпольной деятельности. Она тогда была директором школы, и история с листовками была свежа в ее памяти. Мария Федоровна пошатнулась и плотно сжала ладонями виски, пытаясь предотвратить головокружение, а может быть, и взрыв серого вещества.

Произошло нечто до того ужасное, что просто не вмещалось в ее голове.

Беспартийный, с репутацией диссидента Георгий Кукушечкин в течение недели самовольно редактировал орган районной партийной организации.

Да попади этот факт в доклад первого секретаря обкома… Да что там обком. Захолуйский районный комитет партии будет навечно заклеймен с трибуны съезда партии.

Где мой валокордин? Господи, спаси!

Меньше всех скандал был нужен товарищу Шляпкину.

Товарищ Шляпкин развелся с женой и вступил в новый брак. Другими словами, морально оступился. В наказание со строгим выговором он был сослан из столицы в Захолуйск. «Молись, Федя, чтобы Бог пролил над твоим Захолуйском три дождя вовремя, — сказал, провожая его на вокзале старый партийный товарищ. — Получит район на круг двадцать центнеров с гектара твердой пшеницы — быть тебе Героем. А Герою грехи спишут». Бог пожалел товарища Шляпкина и послал три дождя в нужное время.

Но и лукавый не дремал. Черт бы побрал этого Кукушечкина!

Выслушав Марию Федоровну Птурс, товарищ Шляпкин невыносимо долго барабанил розовыми ногтями по районной газете и рассеянно смотрел на стаи ворон и жирных голубей, вперегонки летящих в сторону элеватора.

«Как же так, Мария Федоровна, — спросил он, наконец, тихим, проникновенным голосом. — Вы что же, голубушка, районную газету не читаете?»

Мария Федоровна, превратившаяся от раскаяния и осознания страшной вины в печь огненную, не находила слов оправдания.

«Читала, Федор Ильич, читала. Просто слепое пятно какое-то», — пролепетала она.

«Вы понимаете, голубушка, что этот факт непременно вставят в доклад Самому?» — еще тише спросил Шляпкин, испепеляя и без того пылающую женщину тяжелым взглядом профессионального лидера.

Шляпкин прошелся по кабинету, выглянул в приемную и плотно закрыл дверь.

Гоша Кукушкин из лучших побуждений совершил нечто такое, что листовки, распространенные им в свое время в Захолуйске, были просто забавным, милым пустяком.

Очередной номер «Светлого пути» подписала М.Ф.Птурс, а Георгий Кукушечкин, осознавший весь ужас своего преступления, дрожащей рукой писал заявление в партию.

Он подписал его сегодняшним числом, но годом ранее.

Тем временем наряд медицинских работников самым немилосердным образом избавил Пантелея Убейду от недельного запоя. Придя в себя, он, недолгое время полюбовавшись трубой котельной, ровным, но слегка дрожащим почерком составил протокол собрания, состоявшегося год назад, на котором Георгий Кукушечкин был единогласно принят кандидатом в члены партии.

Этот протокол в реанимационной палате подписал Бессердечный. Это было последнее, что он подписал. К вечеру ему стало плохо и, прошептав в адрес Кукушечкина нелестное слово, редактор скончался. Его кресло впоследствии занял директор станции искусственного осеменения крупного рогатого скота Аномалий Петров, не сумевший должным образом организовать плодотворную работу по прежнему месту работы.

Клара Зубко, подписав протокол, счастливо разродилась двойней.

А Гоша Кукушечкин был утвержден на должность заведующего отделом культуры районной газеты «Светлый путь».

Когда Кукушечкин сразу после школы пришел в газету, за спиной его сияли ангельской белизной два крыла. Таких больших и тяжелых, что концы их волочились по земле, шурша, как две метлы. Они были такие большие и такие тяжелые, что на них невозможно было летать. Каждый день он терял по перышку. В конце концов от крыльев ничего не осталось. Не имея возможности парить в облаках, он принужден был ходить по земле.

Но именно с того времени, как Кукушечкин навсегда лишился крыльев, его карьера медленно, но неуклонно, как гусеница по стволу тополя, поползла вверх.

Через год он был послан в высшую партийную школу.

Необъяснимым образом прозвище Диссидент, лишившись прилагательного «сопливый», последовало за ним вместе с легендой ее породившей.

«Это тот самый мальчик, — шептались за его спиной старые профессора, — кто один в стране выступил против танков». — «Да что вы! А на вид — квашня квашней».

Каждый второй преподаватель ВПШ считал себя диссидентом.

В годы перестройки в центральной прессе появился очерк одного из них. Он назывался «Мальчик, который сказал: «Я — против!»

В нем живо рассказывалось о юном Гоше Кукушечкине, захватившем районную типографию и напечатавшем в ней памфлет «Душители свободы». Особенно сильное впечатление оставляли сцены допросов в мрачных застенках КГБ, на которых пятиклассник Кукушечкин своей искренностью заставил переосмыслить свою жизнь старого следователя-сталиниста.

Народ плакал навзрыд, читая эти строки.

К тому времени Георгий Кукушечкин жил в большом городе и был стареющим, разочаровавшимся в газете и газетчиках репортером. Честно сказать, он уже сам не знал, что в его жизни правда, что легенда.

К определенному времени, когда твое поколение начинает активно спиваться и вымирать, терять память и впадать в маразм, очень важно окружить себя мифами.

Красивая легенда наполняет смыслом сухую биографию.

Это как засыхающее дерево покрывается зеленым мхом.

Конечно, перестройка и миф о мальчике, сказавшем нет, давала ему шанс преуспеть, если бы он ушел в политику. Но он этим шансом не воспользовался.

— Есть такое народное поверье: при встрече с олимпийским чемпионом нужно обязательно прикоснуться к нему — и тогда часть удачи перейдет к тебе.

Дрема, рассеянно изучавший стенд «Успешные бизнесвумен страны», оглянулся.