Лунатики - Инна Тронина

Вера Фёдоровна внимательно исследовала себя, но ран не нашла. Отбросив кровавый комок ткани, ещё недавно бывший красивой ночной сорочкой, она надела халат с лиловыми розами. Теперь смогла его поднять, вдеть руки в рукава, завязать пояс. Потом снова остановилась, сражённая страшной догадкой. Если кровь не её, значит, Серёжина?…

То, что случилось ночью, не приснилось? Убийца была в доме. А она, дура старая, приняла злодейку за своего двойника. Развлекалась, следуя за ней по всему дому. Не помешала, не перехватила занесённую над внуком руку с ножом. Но ведь так не бывает. Да нет, бывает! Существует же гипноз…

На языке кипела солоноватая розовая слюна. Вера Фёдоровна, расставив руки, пошатываясь, добралась до двери, ударила в неё лбом. И, босая, кинулась вверх по лестнице. Она плакала и кричала, не боясь, что услышат охранники, примут её за чокнутую. Который час? Семь, наверное, с минутами… Да шут с ним, со временем! Узнать бы, как там внук.

Напугается, бедняга, если ещё спит. А если встал, решит, что бабка тронулась умом. Да и где она столь сильно поранилась? Врач рассказывал, что так бывает. Во время гипертонического криза у одной из его больных получилось естественное кровопускание. Без надреза, без укола. Кровь хлынула через пору в коже. Тоже ведь чудо – сам организм позаботился о себе.

Наверное, вчера давление не снизилось, а тут ещё такой сон! Мог случиться инсульт, но пронесло. Радоваться надо, скажет внук, а не орать благим матом. Да нет, всё равно жутко. Ногти почти не чувствуются. Вера упала, зацепившись за ковровую дорожку. Она ударилась грудью и боком, едва не скатившись с лестницы. Кряхтя, опираясь на перила, она поднялась, разогнулась. Ныл подбородок, перед глазами роилась чёрная мошкара. Так всегда бывало, когда она волновалась. Туман пополз на глаза.

Вера Фёдоровна попробовала стереть эту муть трясущейся рукой. Она ещё несколько раз оступилась на крутых ступеньках, по которым так легко бегала ночью. Солнце просвечивало сквозь радужные витражи. Пожилая женщина, прикрывая ладонью глаза от разноцветных бликов, взобралась на площадку перед дверью внука, перевела дыхание.

Сердце, казалось, выпрыгнула в руку, по лицу лился пот. Расширенные от ужаса зрачки сверлили полуоткрытую дверь. Вера Фёдоровна вся обратилась в слух, пытаясь уловить хотя бы малейшее движение за дверью, но не услышала ничего.

Вера Фёдоровна сбежала вниз, к лестничному окошку. Оттуда была видна Серёжина машина. Она всегда стола на одном месте. Если внук уже уехал, «Вольво» на участке нет. Серёжа не может сейчас спать. У него будильник в наручных часах. Может быть, принимает душ? Нет, в ванной пусто. Надо ещё кабинет проверить. Мало ли, какие документы сегодня понадобятся внуку…

Вера Фёдоровна выглянула на улицу, щурясь от солнца. Водитель Дима, в джинсах и лёгкой пёстрой сорочке, курил, нервно поглядывая на часы. Должно быть, хозяин опаздывал. Значит, уже не семь, а около восьми. Она хотела приподнять жалюзи и окликнуть Диму. Но потом отступила от окна и опрометью, барабаня босыми пятками по ступенькам, взбежала наверх.

Ничего уже не стесняясь, распахнула дверь спальни внука и окаменела на пороге. Всё вокруг завертелось, пол наклонился назад. И вера Фёдоровна, с огромным трудом удержавшись на ногах, захлебнулась в истошном крике…

Деревянная рукоятка шеф-ножа, того самого, из сна, торчала над залитой кровью подушкой. Лезвие, пропоров Серёжино горло, вонзилось в подушку «Контур». Внучек – любимый, единственной, кто не бросил на старости бабулю – лежал навзничь, и уже остыл. Мальчик заботился о старухе каждый день – пусть по-мужски неловко, но трогательно. Человечек, ставший уже взрослым, надежда Веры Гусевой, путеводный маяк, яркий огонь в её серой жизни… Сколько в него было вложено любви, сил! Вера давно уже сделалась равнодушной к судьбе своего сына, бросившего Серёжу. И вот чем кончилось дело!

Серёжка лежал среди окровавленного белья, в одних узких трусиках. Глаза его были закрыты, даже зажмурены – словно от страха. Этим ножом он и сам часто работал на кухне, помогая бабушке готовить. Но это было давно, пока внук не занялся бизнесом. А когда стал делать карьеру, уже не имел времени.

Вера не могла оторвать взгляда от уродливых бурых пятен на батистовом белье. Кошмарный нож словно вспорол и её горло. Гусева тихо завыла. Мелкими шажками она подошла к постели внука и принялась раскачиваться из стороны в сторону, ничего не понимая. Ясно было одно – Сергея убили. Его больше нет. И никогда не будет. Он не зря боялся. Он чувствовал, что жить остаётся недолго.

И всё напрасно – труды, тревоги, мечты. Не уберегла его бабушка, не оградила. Сама, своими руками вонзила нож. Больше тут некому. Ведь это правда! Ничего, оказывается, ей не приснилось. Даже ей, старухе, понятно, кто убийца. А уж следователю – тем более. На руках бабушки – кровь внука. Нож, что торчит в горле жертвы, взят из деревянного станка на кухне. Так косо, неумело могла ударить только старуха. Если бы не длинное лезвие, парень мог и в живых остаться. Именно оно повредило сонную артерию, что привело к невосполнимой потере крови.

Вера Фёдоровна, смирившись с очевидным, стала на колени и прижалась губами к ледяному Серёжиному лицу, солёному от крови. Рука была теплее, и тело гнулось, как резиновое. А у живота одеяло ещё хранило его тепло. Где-то Гусева читала, что тела покойников всегда остывают неравномерно.

Любая экспертиза докажет вину Веры Фёдоровны Гусевой. Самый лояльный суд признает её убийцей. Может быть, она сошла с ума, но не понимает этого? Надо обязательно рассказать про этот сон. Наплевать, что отправят в тюрьму или в психушку. Только бы не пожалели, не простили! Самое страшное наказание для неё – остаться здесь, на даче, без внука. И каждый день видеть в станке этот нож…

Жаль, что не расстреливают в России женщин, да и мужчин тоже – в таком возрасте. А то бы она вопросила для себя высшую меру. Никогда не забыть ей вытянувшегося, плоского тела внука, его зажмуренные глаза, усики над верхней губой. Из ноздрей текла кровь, а теперь засохла. И при жизни у внука часто шла кровь носом, особенно после гриппа. А потом он занялся спортом. Зимой катался на лыжах, летом – ходил на байдарке с друзьями.

Вера Фёдоровна кончиком корявого пальца прикоснулась к нательному кресту внука, удивлённо покачала головой. И снова надрывно завыла, уже ничего не пытаясь понять. Всё было и так ясно. Какой там приговор суда! Бывший главбух Гусева сама себя убьёт. Ни за что не станет жить с таким грузом на сердце. Попросит лишь о том, чтобы похоронили их с внуком в одной могиле.

Но в загробной жизни они не встретятся. Лишь бы Серёжка хоть там узнал, что бабушка его невиновна. Она убила, не сознавая этого. А ведь от неё-то внук меньше всего ожидал подобного. Вернее, совсем не ожидал. Постоянно говорил, что только ей верит, может открыть душу…

– Да прости же, солнышко, прости! – Гусева не выпускала застывшей руки внука.

А потом вспомнила, что шофёр всё ждёт Сергея Александровича. Надо бы сказать Диме, что на сегодня он свободен. Впрочем, нет, он ведь должен вызвать милицию, что-то делать. Дима – парень ушлый. Ему двадцать лет, а во всём уже разбирается. Знает, как себя вести, когда убитый лежит в доме. А она сама ничего не может сделать. Даже не понимает, как всё это конкретно случилось. Ведь никогда не страдала никакими психозами. Всегда была волевой, сильной, суховатой, неэмоциональной. Все проблемы решала сама, в одиночку.

Во время войны потеряла обоих родителей, пошла к станку, на завод. Без отрыва от производства окончила институт. Похоронив мужа, осталась одна – сын уже женился на Серёжиной матери. Через пять лет пришлось взять к себе внука. Ни сыну, ни невестке ребёнка не отдала. Если уж родителям нет дела до чувств мальчика, то их новые половины и вовсе кроху со света сживут. И каждый орёт: «А почему я?! Это и твой ребёнок тоже!»

Вера Фёдоровна прекратила это безобразие, раз и навсегда заявив: «Он мой!» Вот уж бывшей невестушке раздолье будет! Да и сын тоже «спасибо» не скажет. Они оба, пальцем не шевельнув для Сергея, теперь начнут надрывно его оплакивать – в пику слишком самостоятельной бабке. Вот теперь они мальчика полюбят, когда ему это уже не нужно. Наслушается его душа про себя самых лестных слов. Только где раньше-то были эти горе-родители?…

Гусева пальцами вытерла слёзы. Когда-то её серые, волоокие глаза плакали красиво. Сейчас же Вера стала морщинистая, отвратительная, как все старухи. Её зарёванное лицо могло вызнать не сочувствие, а раздражение. Она держала себя в руках при самых трудных обстоятельствах. Например, в сорок первом году, когда от недосыпания угодила рукой в шестерни станка, не стонала и не орала. Знала, что надо терпеть. Руку чудом спасли, но потом она плохо сгибалась, болела. Тогда и сделали Веру Печорину счетоводом, а затем – бухгалтером.