Коварство без любви - Лариса Соболева

Все-таки ее развезло, впрочем, в бутылке было меньше половины и, надо полагать, выпила ее она одна. Микулин безнадежно махнул рукой и глазами спросил Степу: что будем делать? Тот кивнул, мол, продолжим. Овчаренко не заметила бессловесных переговоров, поставила локоть на гримировальный столик, обхватив пятерней подбородок, проникновенно заговорила, поминутно вздыхая:

– Жуткая смерть. Вот так живешь, копошишься, а потом – раз! Не так страшно подохнуть от... инфаркта там... от гриппа... А вот... это страшно. Я тут сидела одна... и так тоскливо стало... мрак! Видите эти стены? Я в них торчу со дня окончания театрального училища, да. Всю свою жизнь я провела в этих стенах, и все. Ну, гастроли. Были когда-то, сейчас мы никуда не ездим. И что, чего я добилась? Заслуженная артистка, а кто обо мне знает? Кто знает в России, что есть такая Овчаренко? Мне до пенсии восемь лет, а потом что? Выкинут. Всех выбрасывают! Я пока держусь. И думаете, мне хорошо, что держусь? Нет... мне нехорошо. Я нищая, живу от зарплаты до зарплаты, которая заканчивается, как месячные, в три дня. А я живу! И подличаю. Потому что не мыслю себя без театра. А театр не принес мне ничего, кроме боли. Но без него не могу. Как тут быть? А? Вот скажите: как быть?

– Клавдия Анатольевна, – остановил поток откровения Степа, – а что, Ушаковы конфликтовали с коллегами?

– Пффф! – заерзала она. – Конечно. В нашем храме все конфликтуют! Кто скрыто, кто открыто... по-разному. Одним словом, храм... хрям-хрям, и нету.

– А вы конфликтуете?

– Я похожа на дуру? Я хочу играть. Хочу работать. А работу, роль, не получишь, кон... конфликтуя.

– Так, ясно, – сказал Степа, понимая, что Овчаренко допрашивать все равно что воду ситом черпать. – Не скажете ли, с кем именно конфликтовали Ушаковы?

– Ну... э... со многими. Знаете, я сейчас не в том настроении, чтобы оценить и вывод сделать. А по секрету скажу, – она перешла на шепот, подавшись корпусом вперед, – мне жить не надоело. Я плохо живу, но живу. Уж лучше так, чем никак.

– Хорошо, подпишите и идите, – протянул ей исписанный лист Микулин, которому диалог с пьяной бабой попросту надоел.

– Не, не, не! – замахала та обеими руками. – Ничего подписывать не буду.

Невозмутимый Микулин несколько растерялся:

– Да вы что, гражданка! Я вас привлеку...

– Привлекай, привлекай, – засобиралась Клавдия Анатольевна, не забыла водку сунуть в сумку. Вскочила, повалив стул, ринулась за пальто, висевшее на вешалке. – Вдруг я не то там... Завтра прочту и, может быть, подпишу... а так... не в том градусе...

– Пальто не трогать! – гаркнул Микулин, она отдернула руки. – Пока не закончен опрос свидетелей, никто не выйдет из здания театра.

– А как же я домой пойду? – в удивлении развела она руками. – Без пальто холодно.

– Вы что, не поняли? – свирепо прорычал Микулин, поднимаясь с места. – Или вам наручники надеть, чтоб понятней стало?

– Не надо! – выставила она вперед ладони, защищаясь от него. – Не надо наручников. Я все поняла. Не пойду домой, подожду. Я все поняла.

Овчаренко метнулась за дверь, а Микулин в сердцах бросил папку и авторучку на стол. За сегодняшний вечер он впервые вышел из себя:

– Они что, все тут пришибленные? Я от кого-нибудь добьюсь вразумительных ответов или нет?

– Ты же только начал допрашивать свидетелей...

В это время послышался грозный женский голос, перераставший в крики, и чеканящий шаг. В данной обстановке все эти громкие звуки показались не столько нелепыми, сколько дикими. Два трупа еще не остыли, а кто-то бесцеремонно разорался.

– Неужели еще кого-нибудь пришили? – обреченно вздохнул Микулин.

– Пойдем посмотрим, – сказал Степа, вставая.

4

Нет, никого не пришили, во всяком случае, пока. Это пожаловала директор театра, срочно вызванная администратором по случаю ЧП. Директор – высокая и худая женщина лет шестидесяти пяти, однако в сапогах на высоких и тонких каблуках, с рябым и некрасивым лицом, с химической завивкой, слегка растрепанная – наверняка ее подняли с постели. Стоя на сцене, она сурово свела брови к переносице и без того тонкие губы поджала, раскрыла блеклые глаза во всю ширь, глядя на тела, которые успели положить на носилки и накрыть простынями. Атмосфера заметно накалилась, хотя ни один из работников театра не рискнул предстать перед очами директора, а воздух, казалось, задрожал в ожидании взрыва. «Ну и ну! Одна тетка привнесла с собой ядерный заряд», – отметил про себя Степа и посмотрел на Микулина, который, как буйвол после ярма, уставился на новое действующее лицо, дескать, этой только не хватало.

– Что здесь произошло? – рявкнула директор, распахнула демисезонное пальто и поставила руки на бедра. По всему было видно, это пришла бесспорная, полноправная хозяйка сего заведения. – Что, я спрашиваю, здесь произошло? Какое ЧП?

Администратор, находившаяся у сцены внизу, – ни слова. Физиономия ее приобрела выражение обиды, как будто только что именно администраторшу обвинили в отравлении артистов. Степа разглядел еще одного человека, которого сразу не заметил из-за... да, из-за его незаметности. Неопределенного возраста, маленький, невыразительный мужчинка сидел, вжавшись в кресло первого ряда. Изредка его голова осторожно выныривала из тени, приподнимаясь над креслами, как головка черепахи из панциря, в такой момент Степа и заметил его. Тип неприятный, неприятно поблескивали и очки на его носу, а маленькие бесцветные глазки следили за всем поверх них. Тем временем директор, не дождавшись разъяснений, гаркнула:

– Где помреж?

– Я здесь, Эра Лукьяновна, – опасливо выглянула из-за кулис кудряшка с бюстом. Кажется, появлением директрисы она была напугана больше, чем двумя трупами, не вставшими на поклон в конце спектакля. Она плаксиво выговорила сухими губами: – Ушаковы умерли. Оба. Сразу. Во время спектакля.

– Почему у тебя на спектакле умерли актеры?!! – взревела директриса.

Степа незаметно прыснул. Вопрос прозвучал глупо, но что не ляпнешь в состоянии аффекта! Хотя все равно смешно и глупо.

– Гражданка, не кричите, – и Микулин двинулся навстречу директрисе. – Все же в этом дворце два трупа.

– Вы кто? – встрепенулась грозная директриса.

– Микулин, капитан милиции и старший опергруппы, прибывшей на место происшествия, – представился тот. – Могу я узнать, кто вы?

– Директор театра Эра Лукьяновна, – отчеканила та.

– Очень хорошо. Тогда я бы хотел поговорить с вами.

– Идемте, – сказала Эра Лукьяновна и ступила на первую ступеньку, намереваясь сойти со сцены. В поле ее зрения попала администраторша, которая от свирепого взгляда директрисы попятилась. А Эра Лукьяновна напустилась на нее: – Не могла мне сразу сказать? Что, язык отсох?

– Я хотела вас подготовить... – буркнула администратор, накуксившись.

– Спасибо, подготовила! – съязвила директриса, буквально сползая со ступенек, так как боялась свалиться вниз, уж больно неудобно в столь почтенном возрасте спускаться на высоких шпильках со ступенек без перил.

Сидевший на первом ряду мужчинка соскользнул с места и услужливо подал ей руку. Спустившись, Эра Лукьяновна зашагала как фельдфебель – твердо и уверенно, чему теперь не мешали высокие каблуки. Микулин оглянулся на Степу, сделал знак рукой, мол, идем со мной.

Эра Лукьяновна привела их в свой кабинет, обставленный безвкусно, но дорого. Особенно бросились в глаза искусственные цветы, сразу напомнившие Заречному о гробах и покойниках. Директриса расположилась в директорском кресле за столом, предложив милиционерам диван напротив. В кабинет приплелся и мужчинка, но Микулин вежливо попросил его выйти.

– Это наш руководитель творческого состава, – сказала в защиту мужчинки директриса. Она словно дала понять: он не может быть лишним, ну никак не может.

– Прекрасно, – произнес Микулин, садясь на диван с ковровым покрывалом. – С ним мы обязательно побеседуем, но после.

– Подожди у себя, Юлик, – сдалась директриса, мужчинка гордо вышел. – Что будете пить? Водку, коньяк, виски, вино, шампанское?

– Ничего, – сказал Микулин, хотя ему ужасно хотелось выпить. Но в этом заведении, как показали события, пить опасно. – Мы при исполнении. Ответьте, сколько человек в труппе?

– Восемнадцать, из них пять дармоедов, – откровенно высказалась она.

– Каких дармоедов? – не понял Степа.

– Известно каких! – почему-то вспылила она. И в дальнейшем Эра Лукьяновна разговаривала так, будто с ней спорят, а она доказывает прописные истины кретинам. Эта манера общения была свойственна ей со всеми без исключения. Впрочем, исключения есть – вышестоящее начальство, с которым она предельно мила. – Это те, кто ничего не делает, но регулярно получает заработную плату и еще при этом недоволен.

Она бы с удовольствием продолжила распространяться по поводу дармоедов, но ее прервал Микулин:

– Значит, в сегодняшнем спектакле занята не вся труппа, так?