Древо тем - Георгий Гуревич

– А может быть, твое бегство и воспринято в вашем мире как гибель?

– В третьем мире наш двойник погиб и похоронен. Не понимаю, почему ты упираешься вообще? Хочешь подчиниться судьбе?

– Сейчас я хочу поужинать и лечь. И я твердо помню, что впереди у меня неделя. Незачем горячку пороть.

Он посмотрел на меня с сочувственной иронией.

– Узнаю себя. Прежде всего надо прилечь.

И тут зазвонил телефон:

– Еремеев, – сказал Он-я, показывая пальцем на трубку.

И правда, звонил Еремеев. Уговаривал поехать в Махачкалу на се­минар. Рассыпался в любезностях, уверял, что я незаменим, только ко мне можно обратиться. Билет у него в кармане, командировку мне вышлют вдогонку авиа…

– Скажи, что перезвонишь ему через четверть часа, – посоветовал Он-я. И добавил, когда я повесил трубку: – Вот решение. Я за тебя еду в Махачкалу. Гостей там умеют встречать по кавказскому обычаю. Или ты хочешь поменяться: сам поедешь, меня оставишь дома… с нашей женой.

– Поезжай, поезжай, остряк, – сказал я мрачно.

На том мы и порешили. Сообща сложили мои рубашки в его чемоданчик, такой же, как у меня, серый в полосочку, с «молнией» вместо замочков. Денег подкинул я ему на дорогу. Затем мы созвонились с Еремеевым и расстались, обнявшись дружески… или братски, или по-родственному. Какие чувства испытываешь к своему близнецу из чужого мира, о существовании которого узнал только что? То ли кровный родич, то ли чужеземец.

– Вернусь 31-го днем, – сказал он на прощание. – Посмотрю, как ты увернешься от костлявой. Может, и придумаем что сообща. Так или иначе будем знать, что же нам угрожает.

5. СЛОВО ПЕРЕД КАЗНЬЮ

Он-я ушел. Я-я лежу и думаю.

Думаю, что осталось семь дней до какой-то страшной опасности… всего семь дней жизни, возможно.

Думаю, что человек энергичный на моем месте бежал бы на край света сломя голову. Но я медлительный… и не знаю, от чего бежать, собственно говоря. Может быть, опасность сидит во мне, инфаркт мне угрожает или тромб. От себя не убежишь.

Нечего метаться. Срок подойдет, проявим внимательность. Пока что отпущено семь дней на прощание.

Как прожить их?

Как вы прожили бы?

Семь суток ломали бы голову, вспоминая все возможные опасности, от всех на свете угроз старались бы спрятаться?

Хуже смерти представляется мне такая суетливая нервотрепка.

Кутили бы, веселились: пили, за женщинами ухаживали?

Но я пожилой человек с больным желудком, мне утомительно кутить, пить вредно, от обжорства у меня живот болит.

Лучше бы не знал ничего. Или лучше знать, как по-вашему?

Время от времени на страницы газет выплескивается старинная медицинская проблема: говорить ли больному, если он болен неизлечимо? Неизлечимому не поможет, но последние месяцы отравит. Пусть надеется хотя бы.

«Смотря кому», – сказал бы я после долгого житейского опыта.

Я встречал людей, умиравших от ужаса смерти задолго до смерти, упавших духом, панически кричавших «спасите меня, спасите!». И гнавших мысль о неизбежном, обманывавших самих себя. Встречал и других, готовившихся к смерти деловито, занятых устройством жизни своих вдов и детей, расчетливо распределяющих последние силы.

Мне бы хотелось, чтобы меня предупредили, так мне кажется сегодня. Так казалось в юности. Шестнадцать лет мне было, когда я написал для себя и о себе рассказы «Идеальная жизнь» и «Идеальная смерть».

Жизненного идеала тех лет не помню. Кажется, там было много странствий, приключений, внезапных поворотов судьбы. По-мальчишески жизнь хотелось прожить авантюрную. А смерть идеальная описывалась так: врач честно предупреждает, что жить осталось недолго, неделю всего лишь. На что употребить последние дни? Я – писатель (тогда я хотел быть писателем), и я решаю написать последний рассказ, аккорд творчества, лебединую песнь. И успеваю. И с сознанием исполненного долга закрываю глаза.

Ставши старше, я узнал постепенно, что в жизни так не бывает. Как правило, силы покидают человека постепенно, умственные силы также. Последние годы и месяцы мы обречены влачить растительную жизнь, цепляться за мир коснеющими пальцами, вкладывать все силы в пищеварение и дыхание, воздух втягивать хотя бы. Душно, больно, в голове муть, где там думать о лебединых песнях? Если же смерть приходит в расцвете сил, она не имеет обыкновения предупреждать: выскакивает из-за угла на четырех колесах, пулей впивается в сердце, валится на голову куском штукатурки… или изнутри нападает: затыкает аорту тромбом… и конец.

Вот такие правила у жизни: сильных увольняют без предупреждения, слабым предупреждение не на пользу.

Знаю редкие исключения: Кибальчич и Галуа. Первый был приговорен к повешению, второй вызван на дуэль. И оба потратили последние часы, чтобы завещать человечеству лучшие из своих мыслей. Но ведь это исключения. Смертную казнь я едва ли заработаю, дуэли вышли из моды.

И вот сейчас я оказался в таком удивительном положении: предстоит дуэль с судьбой. Вывернусь или нет, неведомо. Даже не знаю, кто мой противник. И дан срок – одна неделя.

Что же сообщу я человечеству за эту неделю? Готовой теории, как у Галуа, нет. Были находки – они опубликованы. О параллельных мирах доклад сделан, он был написан предварительно. Добавить подтверждение, описать появление двойника? Получаса хватит.

Завещание сочинять, семейство обеспечивать? И так по закону все достанется жене и сыну. Люди приличные, друг друга любят, не перессорятся из-за барахла.

Каяться? Нет преступлений на совести. Мелкие глупости были, но зачем же копаться в своем грязном белье?

Оправдываться? Но меня не обвиняет никто.

Хвалиться? Так нечем, собственно говоря.

Последняя, последняя, последняя неделя! В общем, надоедает думать о смерти. То ли будет она, то ли не будет еще? В неизбежный рок я не верю. Предупрежден, буду осторожен, увернусь как-нибудь. Двойник увернулся же. Через неделю явится, имеет возможность посмотреть на мои (свои собственные) похороны. А если я пропаду где-то без свидетелей, семья даже не заметит подмены. Или заметит? Куда же он денется тогда, двойник похороненного?

Наверное, отправится в следующий параллельный мир, предупреждать тамошнего Тихомирова. Так и будет скакать из мира в мир. Его спасли, он спасает по справедливости. А жаль. Стоит ли разменивать на одну какую-то личность великолепную возможность выручать целые народы, предупреждая исторические ошибки в параллельных мирах… к сожалению, только в параллельных. В нашем мире ошибки уже сделаны, не переделаешь.

Удивительная перспектива! Стало быть, и я, если уцелею, могу переиграть историю где-то, узнать, что было бы, если бы такой-то герой или народ взял свои слова и дела назад, словно начинающий шахматист, еще не играющий по правилам.

Могу снова и снова взвешивать случайность и закономерность. И обсуждать роль личности. Может ли личность повернуть колесо истории, даже если ее вовремя предупредят… из параллельного мира?

Конечно, для этого нужно бы подобрать личность, облеченную всей полнотой власти, крепко держащую руль в руках.

И какую-то развилку, на которой история могла бы повернуть и направо, и налево.

В двадцатых годах три советских автора выпустили в свет книгу с лихим названием «Бесцеремонный роман». Герой ее на машине времени отправляется в 1815 год (не в параллельный мир, а в наш собственный), перехватывает Наполеона на пути к Ватерлоо и сообщает ему о предстоящей промашке исполнительного и бездарного маршала Груши. Преследуя пруссаков, Груши потеряет их, они-то поспеют на поле битвы, а Груши будет маршировать в стороне, и без него Наполеон окажется в меньшинстве. Надо срочно вернуть блуждающий корпус, навалиться на англичан всеми силами.

Следуя совету, Наполеон выигрывает битву, история идет иным путем. Благодарный Наполеон награждает своего спасителя титулом князя Ватерлоо, тот становится приближенным, советником во всех делах, управляет судьбами мира, вооружив французскую армию пулеметами, танками и газами…

Вот этот второй момент мне не хотелось бы впутывать в историю. Это уже хроноклазм, тема, введенная в литературу Марком Твеном в романе «Янки при дворе короля Артура»: прошлое получает от будущего высокую технику. Меня интересует «если» в чистом виде: если бы в свое время люди поступили иначе. Условимся, что в параллельном мире должно давать только организационные советы, выполнимые для той эпохи: например, вернуть корпус маршала Груши.

Но без новейшей техники, думается, победа Наполеона под Ватерлоо не сыграла бы такой большой роли. Франция была обескровлена еще в походе на Москву; в 1815 году Наполеон подчистил все резервы, кинул в бой новобранцев-подростков. Он пошел ва-банк и, проиграв ставку, проиграл империю. Стало быть, его дела все равно были безнадежны. Даже если бы он разбил англичан под Ватерлоо, даже если бы отогнал пруссаков, за ними в тылу стояла победоносная русская армия, уже побывавшая в Париже. Нет, в данном случае предупреждение не сыграло бы роли. После Москвы поражение Наполеона было закономерным и неизбежным.