Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

Миновал месяц с небольшим, как тут околачивались мы, профаны — я, Отшельник и Шиш, — не подозревая об этой надписи. И вид у нас был, конечно, далеко не глэмроковый. Внешний вид, такой, как у нас, — разочаровывает. Если кто помнит советскую пластиночку Sweet — от нее тоже плевались: «Легкотня!», а там просто были совсем ранние песни. Зато уж когда грянул «Sweet Fanny Adams» — весь Союз капитулировал и запил. Правда, Пентагон этим не воспользовался. В Америке всегда недооценивали британский глэм-рок. «Видимо, правда жизни с англичанами у них разная», — сказал бы вафлик из Литинститута.

А приблатненный нарколыга Демешко (Дымок) самостоятельно и своеобразно, как нигде больше не переводят, перевел название этого альбома: «Сладкий смех Адама». Если «Свит» запомнили и вознесли, то «Ти Рексом» продолжали интересоваться либо гурманы, либо попросту случайные люди и дяденьки-питурики.

Я бы переслушал теперь с удовольствием, кстати. Не с кем! Бойцы оказались слабаками. Плохо берут — плохо растут. Да и кто из них брал по-человечески?..

Ну а… ну а! Ну а, если бы Марк Болан выжил тогда, и его бы сюда возили, седого и жирного, или наоборот, худого и востроносого, к Стасу Намину… Что ж, давайте пофантазируем, нас за это не убьют, мы сами себе копаем могилу.

Торговый зал универмага поделен на две части, как раздевалка. По левую сторону — телерадиотовары и почему-то духовые инструменты, тысячу раз описанные тысячей писателей: трубы, горны и валторны. А справа — грампластинки, и в конце отдела, на подмостках — электроорганчик, ударная установка, электрогитары, прилипшие к стене, словно рыбы.

Со стороны, где продаются магнитофоны, «фирма» звучит почти постоянно, с пленок. Не «лента» — а пленка, не «пленка» — а запись!) Я так и не врубился, что этим хотел мне сказать рыжий детина из соседнего дома, но голос его звучал с упреком. Во всяком случае, явно не просветить третьеклассника он желал.

Откуда угодно, только не из приемника, доносится Hot Love: Ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля. Фальцеты эти волшебные, от них голова кругом идет. Совершенно верно — Т. Rex способен вскружить голову, не воздействуя на другие органы. Я уже слышал по «Голосу Америки» про книжку стихов Марка Болана «Волшебник любви».

Hot Love звучит с маленькой пластиночки. По-советски дешевой, и ни капли не запрещенной. А вокруг проигрывателя топчутся, переставляя туфли с пряжками, немодные чувихи, соображая: брать — не брать? Уговаривают себя с помощью нехитрого монолога: «Какие-то «англичане» поют».

Мы отмотали назад тридцать пять годков. Это даже не другой берег Днепра. Это — почти океан, безбрежная толща отвратительной жидкости. С подобных экскурсий возвращаются прямо в дурдом, либо туда, где я гулял в прошлую субботу. Страшно? — Вполне! Но для души еще страшней следить, как умирают в ней все лучшие воспоминания.

А гулял я по кладбищу. Навоз похоронен совсем в другом месте. Это кладбище — городское, довоенное. Запомнились четыре цыганских монумента с энохианскими именами и практически напротив — четыре зеленые двери для облегчения живых людей. Взглядом перехватил на стенке одной из кабин остроугольную надпись: «Сосу хуй у покойников!» Это — понятно. И размещено в подходящем месте. Но кто же мог процарапать «Т. Rex»?

А другой мираж не желаете? 1982 год. Траурная музыка. Лето. До двух часов дня еще целых два часа. Человеку надо выпить. Он прогуливается вокруг квартала, то и дело заглядывая в окно углового «спецурика».

«Пекло мозги. Стоял июль. И на асфальт попробуй плюнь — как тут же плавится асфальт», — утешает себя тот человек стихами Вадима Медина. Вдруг он видит: дверь магазина нараспашку, у прилавка ни души, только на полках, вместо поллитровок и огнетушителей — разноцветные половые члены. Пережив галлюцинацию, этот несчастный (Коваленко его фамилия), работяга, внушил себе, что душевно болен. А четверть века спустя в этом месте действительно открыли салон «Интим», где как раз и торгуют резиновыми хуями, расставленными по полкам в том же порядке, что и поллитры! Вместо бутылок — дилдо.

Эх, кабы собрать все фототарелки всех «мальчиков с желваками», и порасспросить у них, кто сколько пил и в какое будущее заглядывал. А тогда, в 1982 году, утомленные однообразием дамочки устраивали спиритические сеансы по вызову духа Высоцкого. Спрашивали, кто будет после Брежнева. «Тир-ран умр-рет» — хрипел дух в ответ.

Да это же начало совсем другого рассказа… Полпервого. Жаркий полдень. Человек проходит мимо углового магазина «Интим». Двери распахнуты, полки — в шесть ярусов. На них одни вибраторы. Он тут же воображает подобный кошмар в другое время и в другом месте: на полках винного магазина вместо бутылок чучела хуев человеческих. И мужчины в шляпах, кроличьих шапках, все как один проглотили языки, молча думают: брать или не брать?

Говорят, в Лондоне туристам и поныне показывают то дерево, куда врезалась машина Марка Болана. В один из тех осенних дней (так удобнее говорить, если путаница со временем ни в какие ворота не лезет). Мы тоже врезались в дерево. Врезвенники, одно слово… Вот мы и врезались, в дерево. Умерли — воскресли. У машины с мягким стуком отвалились двери. Мы вылезли и отошли. Она дымилась, но это не был готовый взорваться бензобак, машина медленно таяла в воздухе, испаряясь, словно ледяной муляж.

Две могилы. Два надгробия. Одно — неизвестно где. До второго — рукой подать. Одному должно быть много лет. Второе появилось сравнительно недавно. Возможно, Болан был еще жив, когда чья-то рука (чем — гвоздем? штопором?) выцарапывала буквы «Т. Rex». Был жив и пил свой коньяк с кокаином, не ведая, что рядом уже присоседился неумолимый Ангел Смерти Малхомовес. Подобным образом мог вести себя в 20-е годы какой-нибудь внешторговский комиссар Марк Фельд, не ведая, что и его жизнь когда-нибудь оборвется под залпы ежовщины.

Для кого-то путешествие — это виды, достопримечательности, а для кого-то — коньяк, коньяк, коньяк. Глядишь, так на одном коньяке и долетит человек куда ему следует. И просунет сквозь прутья ограды уже не детский сизый нос. Взрослый нюх неисправимого романтика.

Навоз, конечно, пил вещи попроще. Да и права, выданные одноногим преподавателем автодела, так ему и не пригодились. Болан разбился на собственной (кажется, это был «Роллс-ройс»). Навоза отбросил на тротуар чужой джип.

— Я того Навоза видел всего три дня (!). И…

— Но нахамить успел.

— Та то я по пьяни, подумаешь, сказал: «Слышь, Навоз — ты не прав…» Ну и шо?!

— А у него, может быть, травма на всю жизнь осталась. Кто знает, может, он как раз эти слова вспоминал, когда задумался и угодил под колеса.

— Какие колеса?!

— Бизнесмена. Аграновича. Под колеса, а потом — под лопату. И по Азизяну: «Больше — ни хуя дальше». Или все-таки дальше? Продолжение было?

— Шо ты несеш-ш-шь… не пойму.

— Он к тебе приходил? Сплошная гематома. Обреченный, смирившийся? Такой, каким его видел последний раз на больничной койке Дядя Каланга?!

И шум лопастей вертолета, повисшего над пивною бочкой, заглушает остаток слов.

Hot Love в универмаге «Украина». Три проигрывателя «Аккорд», чтобы дать покупателю возможность прослушать и решить, надо это ему, или не надо. Туфли с пряжками на женских ногах. Платформ почти не видно. Кеглеобразные голени, или это — икры? Если в гольфах — говорят, они должны быть выпуклыми. Вот у английских школьников в кино они правильной формы. Действительно выпуклые. А у меня какие? Лучше не присматриваться. И все-таки? Не знаю, какие. Неразвитые, скорее всего. Однако совершенствоваться мне хочется меньше всего. И откуда только у школьника такое презрение к подвигам и рекордам?

Hot Love. Азизян, рассуждая о температуре, говорит: «Градусник под прямой луч нельзя!»

Его подкалывает Мамедов: «Ух ты, какой Капица! Это тебя Папа Жора научил?»

Азизян: «Шо это ты папу вспомнил? Я же не пойду к покойникам (!) за щеку давать. А там денег много. Ему-то (Капице) нобелевку разрешили взять. Не то что вашему Пастернаку культяпному».

Что касается покойников, один из них, финский солдат с того света, кричит:

«Эй вы! Оденьте девочку!»

Солдата играет Шалевич, поэтому забыть такое нельзя. Фильм назывался «Райские яблочки», и Сермяга доказывал, что Иванов называет так совсем другие вещи. Правда, мне запомнилось другое: эпизод, где с девочки действительно ловко стаскивают футболку хулиганы на танцплощадке. А во время разнузданного танца звучит Ride a White Swan — песенка T. Rex, но тут вмешивается мертвый Шалевич с бритвенным тазиком на голове и прерывает сцену изнасилования. Разумеется, зритель готов был его убить.

А еще в картине «О, счастливчик!» Майкл Тревис, отсидев срок, выходит на волю, и чтобы понятно было, в каком году, тут и там в окнах магазинов мелькает голова Марка Болана с обложки «Slider», в незабываемом цилиндре. Пожалуй, стоит повторить, а то забуду — «незабываемые цилиндры».