Последнее приключение Аввакума Захова - Андрей Гуляшки

Правда, как специалист, Кирилков — на высоте, дело свое знает отлично и в этом отношении заслуживает только похвалы. Работает легко, безукоризненно и всегда словно шутя. Я спрашиваю себя: откуда черпает он эту удивительную энергию, если недосыпает ночи, если ведет беспорядочный, нездоровый образ жизни?

Пятый сотрудник нашего отделения — это я, но ведь мы условились, что о себе расскажу попозже.

И вот мы дошли наконец до человека, который — по крайней мере с моей точки зрения — мог украсть склянку так же, как мог украсть ее я сам. Речь идет о нашей лаборантке Марине Спасовой. Если бы следователь обладал хоть каплей чувства реальности, он не должен был даже разговаривать с ней по этому вопросу, не то что подозревать ее! Но вы спросите: откуда такая уверенность? Ведь как говорит Аввакум: «Человек — это звучит гордо, но от человека можно ожидать всего». Допустим. Но как раз от Марины Спасовой можно ждать лишь блестящего подтверждения того, что «человек — это звучит гордо». Эта , Доротея —Гретхен непричастна ни к какой мерзости. И заводить с нею разговор о проклятой краже вовсе не следовало! Доротея-Гретхен — воровка? Да в своем ли вы уме? Неужели, гражданин следователь, вам невдомек, что, сомневаясь в этой женщине, вы совершаете ужасный грех, и, даже сгорев в геенне огненной, вам не искупить его!

Доказательства? Сколько угодно! Я бы, например, предложил просто посмотреть ей в глаза. Они такие ярко-синие, ясные — ну просто весеннее небо, чистое, омытое, прозрачное! Я бы никогда не поверил, что глаза воровки могут быть такими ясными, идеально чистыми! Где уж там! Глаза воровки непременно затянуты облаками ее нечистых помыслов, сомнений, страхов.

Но оставим внешние приметы — это предмет разговора для психологов, — бросим взгляд, пусть даже беглый, на ее поведение. Посмотрите, пожалуйста, как она одевается! Она не носит мини-платьев и мини-юбок, не обтягивает самым бесстыдным образом свои бедра, а это означает, что у нее есть чувство собственного достоинства. Воровки обычно не обладают этим чувством. Если бы они им обладали, они не были бы воровками.

Я заметил, что каждый раз, когда Найден Кирилков начинает увиваться за ней или отпускает какие-нибудь фривольности, намекая на разные непристойные дела, Марина всегда отводит взгляд, а порой даже краснеет. Это говорит о ее душевной чистоте. А какая душевная чистота может быть у воровки?

Вот почему, мне кажется, следователь допускает ошибку, подводя нашу лаборантку под общий знаменатель возможного похитителя. Я безо всякого колебания включил бы Марину в категорию «невозможных».

Итак, я представил вам вкратце личный состав нашей «ЛС-4»: ее руководитель — профессор Марко Mapков; его помощник — доцент Войн Константинов; научные сотрудники — кандидаты наук Недьо Недев и самый молодой член нашего коллектива Найден Кирилков; лаборантка Марина Спасова. И, наконец, ваш покорный слуга. Но о себе, как мы уже решили, я расскажу в другой раз.

А теперь, когда знакомство состоялось, пора поговорить о самой краже.

Итак, хоть это казалось странным для такого известного ученого, профессор Марков упорно настаивал на своей идее, что для борьбы со всевозможными разновидностями гриппа современная иммунологическая наука в состоянии создать единую, универсальную противогриппозную вакцину. Он не только на словах поддерживал свой тезис, казавшийся фантастичным большинству его коллег, но самоотверженно, я бы сказал, с какой-то яростной экзальтацией работал над его осуществлением.

Из уважения к огромному авторитету профессора я лишь деликатно намекал, что сама идея «универсальной противогриппозной вакцины» кажется «странной». Между нами говоря, она попросту маниакальна. Именитые специалисты утверждают даже, что она абсурдна. Ну и что? Пусть абсурдна, но мне, например, некоторые абсурдные вещи представляются весьма привлекательными. Взять хотя бы чувства, которые я одно время питал к новой учительнце в Змеице. Любовь — сфера, где действуют, как известно, самые разные иррациональные силы, и,конечно, было бы абсурдным полагать, что новая учительница оценит мои достоинства и ответит мне взаимностью. Где уж там! В тысячу раз более вероятно было, что она ответит взаимностью тому головорезу — зубному врачу, который в отношении достоинств вообще не мог равняться со мной. Тут он был всего лишь сомнительной звездочкой, а я сверкал, как солнце. Но тем не менее она предпочла его — такова уж антилогика любви. И все же было абсурдом, что она влюбленно улыбалась мне, а не тому злодею, и абсурд этот был так привлекателен и прекрасен, что я, сняв шляпу, посылал благодарный взгляд звездам и тихо шептал, исполненный счастья: «О, небо, как ты милостиво!»

И вот благодаря своему особому отношению к абсурдному я был, пожалуй, единственным из сотрудников лаборатории, кто искренне сочувствовал профессору. Остальные добросовестно выполняли его указания, потому что с уважением относились к его научному имени — да и им самим была не чужда амбиция, — хотя порой улыбались скептически, а иногда и того хуже. Только я улыбался профессору с неизменной восторженностью.

Я и по сей день не знаю: правительство ли поручило разработку «универсальной» вакцины или же идея «универсальной» была предложена самим профессором правительству и получила его благословение. В конце концов, это не имеет значения и потому не так уж занимает меня. Волновали в этом задании тогда, да и сейчас еще кажутся знаменательными, та особая секретность, с которой велись работы, а также кодовое название нашего эксперимента «Антивирус-У». Обычно мы не окружаем таинственностью свои исследования, а что касается шифровки рабочей задачи, то мы делали это впервые. Зашифровывать ее было, конечно, излишне, потому что всей лаборатории было известно, да и многие специалисты, не работавшие у нас, знали, что мы ищем, куда направлены наши усилия. Ну, ладно!

Но если кодовое название эксперимента не представляло ни для кого особой тайны, секретность работы по осуществлению самого эксперимента соблюдалась строжайшая. Над другими заданиями мы обычно работали сообща, и каждый из нас знал,как про двигается дело и какого этапа мы достигли. В работе над «Антивирусом-У» стиль наших исследований изменился коренным образом. Теперь каждый из нас решал лишь какую-то частную задачу. А уж сам профессор собирал воедино все решения, и потому только он имел ясное представление о целом. Даже первый помощник профессора, доцент Войн Константинов, с трудом, словно в густом тумане, ориентировался в этой работе.

Мне профессор поручил приготовление трех видов бульона — питательной среды. Три месяца спустя, когда эта примитивная работа стала мне уже невмоготу, профессор заправил каждый из моих бульонов порцией различных вирусов и велел следить за ними, а также подробно описывать их развитие. Три раза в неделю я брал вирусы из первого бульона и смешивал их с вирусами из второго, а вирусы из второго бульона смешивал с вирусами из третьего. Потом брал вирусы из третьего бульона и смешивал их с вирусами из первого бульона, и так далее, в том же порядке и до бесконечности. Точнее, до прошлого месяца.

Может быть, читателя удивит чередование числа «три», от которого действительно попахивает алхимией. Меня это тоже удивляло, и я как-то спросил об этом профессора, но он, вместо того чтобы ответить мне своим обычно теплым голосом, вонзил в меня такой холодный и резкий взгляд, что с тех пор у меня начисто отпала охота проявлять любознательность. Я превратился в грустного молчальника. В молчальников превратились и мои коллеги. Они тоже попытались было вытянуть из профессора хоть какие-нибудь объяснения, но и их постигла та же участь: шеф каждому сделал взглядом инъекцию замораживающего мозг хлорэтила, и любопытство их тотчас угасло, как задутая свеча. Ну, ладно!

Я говорю «ну, ладно», потому что ничего другого не могу сказать — просто не знаю. Даже развязный и нагловатый Найден Кирилков прикусил язык и ни о чем не спрашивал профессора. Хотя по-прежнему отпускал разные дерзкие словечки любовного смысла Марине и нахально ухмылялся ей.

Тут уместно отметить, что профессор впервые предстал перед нами как человек замкнутый. Правда, он и раньше был не особенно общительным и разговорчивым, но, когда мы начали операцию «Антивирус-У», его необщительность и молчаливость удесятерились. Зато глаза его засверкали еще сильнее, и порой зрачки их горели так ослепительно, словно оконца плавильной печи. Недаром языкастый Найден Кирилков бесцеремонно назвал его однажды «алхимиком» — мало сказать, не велика честь! Но это сомнительное слово было брошено человеком сомнительной репутации, и потому я не придал ему значения. Произнеси его человек серьезный, я все же почувствовал бы необходимость потребовать объяснения. Как бы необычно и даже странно ни держался наш профессор, мое прежнее восторженное отношение к нему было неизменным. Этот большой ученый, полагал я, просто увлекся абсурдным экспериментом.