Последнее приключение Аввакума Захова - Андрей Гуляшки

Но больше всего меня пугает следствие. И не столько наводят страх сами допросы и вопросы следователя, сколько чудовищное подозрение, что похитителем может оказаться кто-то из нас, что один из нас, шестерых, украл чумоподобные вирусы. Я заметил, что, пока мы сидим а ожидании очередного допроса, каждый из нас украдкой поглядывает на соседа, и притом с достаточно мрачным выражением лица. О господи! Неужели это возможно? Неужели кто-то из нас?.. Если исключить самого себя, останется всего-то пятеро: заведующий лабораторией, его помощник, двое научных сотрудников — кандидаты наук — и лаборантка. За каждого из них я готов присягнуть, и не один раз, а тысячу, даже за Найдена Кирилкова, которого считаю неприятным, испорченным молодым человеком. Но даже и за него готов поручиться! А что касается лаборантки, то я скорее дал бы себя распять на кресте, чем поверил, что возможный похититель — она!

Но по природе я человек не эмоциональный, характер у меня солдатский, поэтому мне не пристало обращаться к сверхъестественным силам, клясться и тому подобное. Надо молчать. Хотя каждому известно, что в такие мучительные часы молчание равносильно кошмару… На Змеицу легла густая мгла, время от времени раздается протяжный вой, и неизвестно, воют ли это волки или же сам сатана, укрывшись в сумраке за какой-нибудь скалой.

Порой чувствую, как по спине моей бегают мурашки. Это когда я думаю: ну ладно, а что, если следователь укажет пальцем на тебя? Укажет на тебя пальцем и весьма благосклонно спросит: «А не признаешься ли ты, любезный, в содеянном грехе и не расскажешь ли нам поподробнее, как ты выкрал эту склянку?» О небо! Нет, если следователь осмелится задать мне подобный вопрос, я так обижусь, сделаю такое оскорбленное лицо, таким уничижительным взглядом смерю его, что он долго будет испытывать сожаление и корить себя за то, что вздумал меня подозревать. Этот следователь, кажется, не представляет себе, что я за человек!.. Но под конец все же придет в замешательство, покраснеет, примется расхаживать по комнате и непременно кивнет мне, как бы принося извинения.

Однако время от времени я чувствую, как по спине у меня ползают проклятые мурашки. С этими дрянными насекомыми я так и не сумел свыкнуться, хотя мне как ветеринарному врачу частенько доводилось бывать в таких местах, где черным-черно от муравейников.

Но мне могут сказать: «К чему эти пустые разговоры о мурашках и муравьях, любезный, если Аввакум ваш друг? И ежели такая страшная беда нависла над целым городом, да и вообще надо всей страной, ежели возникла угроза жуткой эпидемии и в опасности находится жизнь тысяч и тысяч людей, почему же, черт возьми, Аввакум Захов еще не включился в следствие? Чего ждут ответственные должностные лица?

На этот законный вопрос мне придется ответить лишь пожатием плеч и усмешкой, выражающей бесконечное сожаление. Аввакум давно уже перестал заниматься делами, связанными с контрразведкой. Он целиком отдался археологическим исследованиям, ездит с экспедициями за рубеж — в далекие и близкие страны, на север и на юг, — а когда на более длительное время задерживается на родине, то пишет свои научные труды по археологии и реставрирует по привычке древние вазы. Аввакум вышел из игры, и поэтому ни я — его друг и биограф, — ни ответственные должностные лица не могут обратиться к нему за помощью. И получается: сидит центральный нападающий на трибуне, а внизу, на футбольном поле, его бывшие товарищи по команде тщетно пытаются забить гол, но он, центральный нападающий, не вправе помочь им хоть одной-единственной подачей мяча, потому что он теперь — только зритель и не участвует в игре.

Тот же день. Чувствую себя так, словно стою над ямой, где зарыта бомба замедленного действия. Другими словами, с нервами у меня прилично. Стискиваю зубы и говорю себе, что самое худшее, может быть, и не случится. И еще говорю, что солдат должен быть всегда готовым ко всему.

Просматриваю свои заметки и вдруг обнаруживаю, что допустил весьма досадную ошибку. О, небо! — восклицаю я в душе, и мне становится грустно. Когда человек стоит над ямой, в которой до поры до времени дремлет бомба замедленного действия, он не имеет права восклицать вслух, он должен вести себя тихо и смирно, потому что находится перед лицом вечности.

Перед лицом вечности человеку лучше всего молчать и размышлять.

Итак, я рассказываю про всяческие загвоздки, вызванные похищением, а о самом похищении не обмолвился пока ни словом. Пропускаю главное. А ведь главное здесь таково, что, как подумаешь, голова идет кругом! Какая же это «большая» кража! Масштабы события не выразишь и самым емким словом. Года три назад я читал, кажется, в «Монд» (газету брал у Аввакума), как шайка гангстеров ограбила почтовый поезд. Эти бравые парни остановили в поле почтовый поезд, направлявшийся в Глазго, связали охрану и выкрали из бронированного вагона, где находился сейф, свыше двадцати миллионов фунтов стерлингов. Затем они исчезли, растворились как дым. Я показал тогда Аввакуму заметку об ограблении («Монд» назвала его .ограблением века»), он пробежал ее глазами, усмехнулся презрительно и с подчеркнутым пренебрежением пожал плечами. Спустя некоторое время, когда я снова заговорил об этом происшествии, на лице Аввакума появилось выражение досады, он слегка нахмурился. «Любезный Анастасий, — сказал он, — для Запада случай этот, возможно, представляет интерес, там могут назвать его даже „ограблением эпохи“ или „королевой краж“ — это в их стиле. А я вижу в нем лишь самое обыкновенное ограбление, совершенное разбойниками с большой дороги, организованное, разумеется, с помощью подкупленных чиновников и полицейских». Он помолчал немного и перевел разговор на другое. В последнее время Аввакум стал проявлять живой интерес к вирусологии, хотя эта наука не имела ничего общего с его археологическими изысканиями. Тогда меня больше всего удивило его подчеркнутое нежелание слушать какие бы то ни было криминальные истории и его враждебное отношение к разговорам, возникавшим в связи с каким-нибудь уголовным преступлением. Удивила меня, естественно, и его оценка ограбления лондонского почтового поезда. Самый обыкновенный разбой на большой дороге! Если бы эти слова были произнесены не им, мастером сыска, а кем-то из простых смертных, я непременно сказал бы тому: «Гражданин, да соображаете ли вы, что говорите? Шутка ли, похищены двадцать миллионов фунтов стерлингов под самым носом у Скотланд-Ярда! А ведь вышеуказанный поезд имел собственную коротковолновую радиостанцию, путь его следования патрулировался вертолетом, охрана была вооружена автоматами и легкими пулеметами, а возле места ограбления проходило шоссе, кишевшее легковыми и грузовыми машинами! Неужели вы будете продолжать настаивать на том, что ограбление лондонского поезда — самый обыкновенный разбой на большой дороге?».

Вот так бы я разговаривал с любым, кроме Аввакума, чье пренебрежительное отношение к этому случаю мог объяснить себе переменами, которые произошли в его жизни. Он покинул мир преступлений, чтобы ринуться с присущей ему неистощимой энергией в мир руин и застывшего времени. Кто знает, может быть, в том мире тоже были свои неразгаданные тайны?

Так думал когда-то об ограблении лондонского почтового поезда Аввакум, а теперь, после кражи в нашей лаборатории, на то ограбление мне и самому хочется махнуть пренебрежительно рукой. Но, скажете вы, в лондонском случае речь шла о двадцати миллионах фунтов стерлингов — это же целая груда золота! А что стоит ваша склянка, скажите, пожалуйста? Кошелечка с карманными деньгами — хватит за глаза!

Нет, не советую вам так говорить. Наша склянка, уверяю вас, может причинить неслыханные бедствия, и их стоимостное выражение, как говорят экономисты, в двадцать раз превысит двадцать миллионов фунтов стерлингов! А если к этим бедствиям присоединить человеческие страдания, скорбь по погибшим, то двадцать миллионов фунтов стерлингов покажутся песчинкой в бескрайней пустыне, каплей воды в безбрежном океане. Потому-то я не советую вам даже сравнивать кражу в нашей лаборатории с тем разбоем на большой дороге. Да и по замыслу и по выполнению ограбление почтового поезда, между нами говоря, — грубая работа, а ограбление нашей лаборатории — работа филигранная, ювелирное изделие преступного человеческого гения. Судите сами!

Кража. Как она произошла?

Эту часть рассказа следует начать несколько издалека, чтобы читатель получил более ясное представление о некоторых существенных деталях: назначении нашей лаборатории, облике людей, которые работают в ней, местонахождении ее здания, его внешнем виде и внутреннем расположении помещений.

Наша лаборатория называется «Лаборатория вирусологических исследований». Ее предназначение в высшей степени гуманно: поиски средств борьбы с теми эпидемиями, особенно гриппа, которые в значительной степени сокращают жизнь людей. Лаборатория имеет четыре отделения, каждое из них занимает целый этаж. Отделение, где работаю я, помещается на четвертом этаже. Это последний этаж, над ним — только небо, солнце и звезды. Короче говоря, чердака над нашим этажом нет — над ним плоская крыша.