Пилот «Штуки» - Ганс-Ульрих Рудель

Тем не менее, в эти несколько недель все выглядит так, как будто его предсказания вот-вот сбудутся. Во время атак на низкой высоте дороги, по которой пытаются наступать русские, один из наших самолетов получает повреждения и совершает вынужденную посадку. Самолет наших товарищей садиться на маленькой просеке, окруженной кустарником и русскими. Команда ищет укрытие под самолетом. На песке я вижу фонтанчики от пуль, выпущенных из русских пулеметов. Если наших пилотов не подобрать, они погибли. Но красные уже рядом. Черт возьми! Я должен их подобрать! Я выпускаю закрылки и планирую к земле. Я уже могу разглядеть светло-зеленую форму «иванов» среди кустов. Бум! Пулеметная очередь попадает в двигатель. Нет никакого смысла садиться на поврежденном самолете, если я даже и смогу сесть, то мы не сможем потом взлететь. С моими товарищами все кончено. Когда я их вижу последний раз, они машут нам вслед руками. Двигатель сначала работает с большими перебоями, но затем его работа как-то налаживается, что дает мне возможность подняться над подлеском в другом конце просеки. Масло хлещет на лобовое стекло кабины, и я в любой момент ожидаю, что один из поршней остановится. Если это произойдет, мой двигатель заглохнет навсегда. Красные прямо подо мной, они бросаются на землю, некоторые из них открывают огонь. Самолеты поднимаются на высоту около 300 метров и выходят из торнадо огня из стрелкового оружия. Мой двигатель держится ровно до тех пор, пока я не достигают линии фронта, затем он останавливается и я приземляюсь. Меня доставляют назад на базу на грузовике.

Здесь только что прибыл офицер-кадет Бауэр. Я знаю его еще с тех времен, когда он учился летать в Граце. Позднее он отличился в боях и, один из немногих, сумел пережить эту компанию. Но день, когда он присоединился к нам, трудно назвать счастливым. Я повреждаю правое крыло самолета, потому что во время рулежки меня окутала густая туча пыли, и в результате я столкнулся с другим самолетом. Это означает, что я должен заменить крыло, но запасного на аэродроме нет. Мне говорят, что один поврежденный самолет все еще стоит на нашей старой взлетной полосе в Улла, но его правое крыло в целости и сохранности. Стин разгневан.

— Полетишь, когда твой самолет будет в исправности, и не раньше.

Быть прикованным к земле — суровое наказание. Так или иначе, но последний на сегодняшний день вылет уже закончился, и я лечу назад в Улла. Здесь были оставлены два механика из другой эскадрильи, они помогают мне. Ночью мы, с помощью нескольких пехотинцев, ставим на мой самолет новое крыло. В три часа ночи мы заканчиваем работу и несколько минут отдыхаем. Я рапортую о своем прибытии на исправном самолете как раз вовремя, для того чтобы участвовать в первом вылете в четыре тридцать. Мой командир усмехается и качает головой.

Через несколько дней я переведен в третью эскадрилью[14] в качестве офицера-инженера и должен распрощаться с первой эскадрильей. Стин не может остановить мой перевод. Я только-только прибываю, когда командир эскадрильи покидает часть и на его место назначен новый. Кто он? Лейтенант Стин.

— Твой перевод и наполовину не был таким уж плохим делом, видишь сейчас сам. Да, никогда не следует пенять на судьбу! — говорит Стин когда мы с ним снова встречаемся.

Когда он присоединяется к нам в палатке в Яновичах, где находится офицерская столовая, здесь творится настоящая суматоха. Один местный старик пытается наполнить свою зажигалку из большой железной канистры с бензином как раз в тот момент, когда он щелкает ею чтобы убедиться, что она работает. Раздается страшный грохот, канистра взрывается у него перед носом. Досадная трата хорошего бензина, многие старушки были бы рады обменять его на несколько яиц. Конечно, это запрещено, потому что бензин предназначен совсем для других целей, чем спиртное, которое делают местные жители. Впрочем, все — вопрос привычки. Алтарь деревенской церкви превращен в кинозал, неф — в конюшню.

— У каждого народа — свои обычаи, — говорит Стин посмеиваясь.

Шоссе Смоленск — Москва — цель многих вылетов, оно запружено огромным количеством военной техники и имущества. Грузовики и танки стоят друг за другом почти без интервалов, часто тремя параллельными колоннами. «Если бы все это двинулось на нас…» Я не могу много думать, атакуя эту неподвижную цель. Теперь же всего за несколько дней все это превратится в море обломков. Армия идет вперед и ничто не может ее остановить. Вскоре мы перебазируемся в Духовщину, неподалеку от железнодорожной станции Ярцево, за которую потом начнутся тяжелые бои.

В один из следующих дней «Рата» пикирует прямо в наш строй и таранит Бауэра. «Рата» падает вниз, а Бауэр возвращается домой на серьезно поврежденной машине. В тот вечер московское радио восхваляет советского пилота, который «протаранил и сбил проклятого фашистского пикировщика». Радио всегда право, а мы с детства любим слушать сказки.

3. ПОЛЕТ В ПЛОХУЮ ПОГОДУ

В Рехильбицах летом очень жарко, в ту же минуту когда служба заканчивается, мы ложимся на наши походные койки в прохладе палаток. Наш командир живет в одной палатке с нами. Нам не приходиться много говорить, но у нас есть чувство взаимопонимания. Мы, должно быть, схожи с ним характерами. Вечером, после разбора полетов он идет прогуляться в лес или по степи, а я, если не сопровождаю его, то поднимаю тяжести, метаю диск и совершаю пробежку вокруг аэродрома. Так мы отдыхаем после тяжелого дня и просыпаемся свежими и отдохнувшими на следующее утро. После этого мы усаживаемся в нашей палатке. Он не любитель выпить и не имеет ничего против того, что я не пью. Почитав немного книгу, он смотрит на кого-то в кружке и замечает:

— Ну что, Вейнике, ты должно быть сегодня совсем утомился?

И перед тем как это начнут отрицать:

— Ну, хорошо, значит пора спать.

Мы всегда ложимся спать пораньше и меня это устраивает. «Живи и давай жить другому», — вот его девиз. Прошлый опыт Стина — такой же, как у меня. Он использует его и хочет стать лучшим командиром, чем те офицеры, под командованием которых он служил сам. Во время полетов он оказывает на нас странное влияние. Он не любит плотный огонь зениток, так же как и все остальные, но ни одна ПВО не сможет оказаться настолько мощной, что бы заставить его сбросить бомбы с большой высоты. Он отличный товарищ, исключительно хороший офицер и первоклассный летчик. Комбинация этих достоинств делает его поистине редкой птицей. Бортовым стрелком у Стина — самый старый солдат в нашей эскадрилье, унтер-офицер Леман. У меня — самый молодой, капрал Альфред Шарновски. Альфред — тринадцатый по счету ребенок в простой восточно-прусской семье. Он редко открывает рот и, возможно по этой причине его ничто не может вывести из равновесия. С ним я никогда не должен беспокоится о вражеских истребителях, поскольку никакой «иван» не сможет оказаться мрачнее моего Альфреда.

Здесь, в Рехильбицах, иногда случаются настоящие бури. На огромных пространствах России царит континентальный климат и за благословенную прохладную погоду приходится платить штормами. В разгар дня внезапно все вокруг темнеет и облака ползут почти по самой земле. Дождь льет как из ведра. Видимость сокращается всего до нескольких метров. Как правило, встречая бурю в воздухе, мы стремимся ее облететь. Тем не менее, рано или поздно мне неизбежно придется столкнуться с непогодой поближе.

Мы оказываем поддержку нашей армии в Лужском секторе фронта. Время от времени нас также посылают на задания в далеком тылу противника. Цель одной из таких миссий — железнодорожная станция Чудово, важный транспортный узел на линии Москва — Ленинград. Из опыта прошлых миссий мы знаем, что там сильная противовоздушная оборона. Огонь зениток очень плотный, но до тех пор, пока не прибыли свежие истребительные соединения противника, мы не предвидим здесь никаких особых сюрпризов.

Прямо перед нашим взлетом наш аэродром атакован группой русских штурмовиков, которых мы прозвали «Железными Густавами».[15] Мы бросаемся в укрытие, вырытое за самолетами. Лейтенант Шталь прыгает вниз последним и приземляется прямо мне на спину. Это еще неприятней, чем налет «Железных Густавов». Наши зенитки открывают по ним огонь, «Густавы» сбрасывают бомбы и уходят, прижимаясь к земле. Затем мы взлетаем. Курс — северо-восток, высота — 3000 метров. На небе — ни облачка. Я лечу ведомым у командира. Во время полета я догоняю его и заглядываю в кабину. Спустя какое-то время впереди начинают искриться темно-синие воды озера Ильмень. Сколько раз мы летали по этому маршруту на Новгород, расположенный у северной оконечности озера, или на Старую Руссу, на южной стороне. Когда мы приближаемся к цели, на горизонте встает черная грозовая стена. Перед целью она или за ней? Я вижу, как Стин изучает свою карту и сейчас мы летим через густое облако, часового грозового фронта.