Пилот «Штуки» - Ганс-Ульрих Рудель

Я собираюсь доказать вопреки его мнению, что со мной обошлись несправедливо. Я не позволю существовать этим предубеждениям против меня. Так с подчиненными нельзя обращаться, сейчас я это понимаю. Снова и снова пламя неповиновения бушует внутри меня. Дисциплина! Дисциплина! Дисциплина! Контролируй себя, только путем самоограничения ты сможешь достичь чего-то. Ты должен научиться понимать все, даже ошибки. Даже слепоту старших офицеров. Нет другого способа сделать себя более пригодным, чем они к роли командира. И понять ошибки своих подчиненных. Сиди в палатке и сдерживай свой темперамент. Твое время придет. Никогда не теряй уверенности в себе!

2. ВОЙНА ПРОТИВ СОВЕТОВ

Операции на Крите подошла к концу. Мне приказано доставить поврежденный самолет в ремонтную мастерскую в Котбусе и ждать там дальнейших распоряжений. Вновь возвращаюсь в Германию через Софию и Белград.

В Котбусе я не получаю никаких известий об эскадрильи и не имею ни малейшего представления о том, что они собираются со мной делать. В последние дни распространились слухи о новой компании, основанные на том, что многочисленные наземные команды и летные соединения переместились на восток. Большинство из тех, с кем я обсуждал эти слухи, полагает, что русские позволят нам пройти через свою территорию на Ближний Восток, таким образом, мы сможем приблизиться к месторождениям нефти и подорвать военный потенциал Британии. Но все это домыслы чистейшей воды.

В 4 часа утра 22 июня я слышу по радио: только что объявлено о войне с Россией. Дождавшись рассвета, я иду в ангар, где чинятся самолеты, принадлежащие эскадрилье «Иммельман» и спрашиваю, нет ли у них какого-нибудь уже исправного. Незадолго до полудня ремонт одного из самолетов[10] закончен, и ничто уже не может меня удержать. Как полагают, моя эскадрилья стоит где-то границе с Восточной Пруссией. Сначала, для того, чтобы навести справки, я приземляюсь в Инстербурге. Здесь я получаю информацию из штаб-квартиры Люфтваффе. Место, куда я должен направиться, называется Разки и находится к юго-востоку. Я приземляюсь там через полчаса и оказываюсь среди множества самолетов, которые только что вернулись с задания и вскоре снова собираются взлететь после того, как будут заправлены топливом и загружены боеприпасами. Все поле забито самолетами. Поиски моей эскадрильи, которая столь негостеприимно встретила меня во время компании в Греции, занимают у меня довольно много времени. В штабе все заняты полетами и у них нет для меня времени.

Командир сообщает мне через адъютанта, что я должен доложить о своем прибытии в первой группе.[11] Я докладываю командиру группы, который приветствует меня и не собирается становиться в оппозицию ко мне только потому, что кто-то нарек меня «черной овцой». Он скептически относится к тому, что говорят обо мне коллеги в эскадрилье и у меня есть первоначальное преимущество, поскольку он не предрасположен ко мне отрицательно. Я должен передать им самолет, на котором я прилетел из Котбуса, но мне разрешают участвовать в следующем вылете на какой-то совсем допотопной машине. В голове у меня только одна мысль: «Я собираюсь показать вам всем, что я знаю свою работу и ваше предрасположенность ко мне — несправедлива». Я летаю ведомым с командиром группы, который поручает мне следить за соблюдением технических требований. С помощью старшего механика я должен обеспечивать, чтобы как можно больше самолетов участвовало в каждом вылете и также поддерживать связь с инженером эскадрильи.

Во время полетов я как репей прицепляюсь к хвосту моего ведущего, так что он начинает нервничать, не протараню ли я его сзади, до тех пор, пока не убеждается, что я уверенно контролирую свою машину. К вечеру первого дня я уже совершил четыре вылета к линии фронта между Гродно и Волковысском. Русские пригнали сюда огромные массы танков и грузовых автомашин. Мы видим в основном танки КВ-1, КВ-2 и Т-34. Мы бомбим танки, зенитную артиллерию и склады боеприпасов, предназначенных для снабжения танков и пехоты. То же самое — на следующий день, первый вылет в 3 утра, последняя посадка — в 10 часов вечера. О полноценном ночном отдыхе приходится забыть. Каждую свободную минуту мы ложимся под самолет и моментально засыпаем. Затем, если кто-то зовет, мы вскакиваем на ноги, даже не понимая, откуда раздался голос. Мы движемся как будто во сне.

Во время первого вылета я замечаю бесчисленные укрепления, построенные вдоль границы. Они тянутся на многие сотни километров. Частично они еще недостроены. Мы летим над незаконченными аэродромами: там — только что построенная бетонная взлетная полоса, здесь уже стоят самолеты. Например, вдоль дороги на Витебск, по которой наступают наши войска, находится один из таких почти законченных аэродромов с множеством бомбардировщиков «Мартин». Им не хватает либо горючего, либо экипажей. Пролетая над этими аэродромами и укреплениями, каждый понимает: «Мы ударили вовремя… Похоже, Советы делали эти приготовления, чтобы создать базу для вторжения против нас. Кого еще на западе хотела бы атаковать Россия? Если бы русские завершили свою подготовку, не было бы почти никакой надежды их остановить».

Наша задача: атаковать противника перед ударными клиньями наших армий.

На короткое время мы стоим в Улла, Лепеле и Яновичах. Наши цели всегда одни и те же: танки, машины, мосты, полевые укрепления и зенитные батареи. Иногда в списке целей появляются железнодорожные станции или бронепоезда, которые Советы пытаются использовать для того, чтобы поддержать артиллерией свои войска. Сопротивление перед нашими клиньями должно быть сломлено, для того чтобы увеличить скорость и усилить наше наступление. Оборона на разных участках разная. Наземная оборона значительна, от огня из стрелкового оружия до залпов из зенитных орудий, даже если не упоминать пулеметный огонь с воздуха. У русских только один истребитель — И-16 «Рата»,[12] сильно уступающий нашему Ме-109. Где бы ни появляются эти «крысы», их сбивают как мух. Они не стали серьезными противниками для наших «Мессершмиттов», но они маневренны и, конечно же, гораздо быстрее наших «Штук». Поэтому мы не можем полностью их игнорировать. Советские военно-воздушные силы, и истребительные и бомбардировочные части подверглись безжалостному уничтожению, как в воздухе, так и на земле. Их огневая мощь слаба, их машины, такие как бомбардировщик «Мартин» и ДБ-3 устарели. Почти не видно самолетов нового типа Пе-2. Только позднее американские поставки двухмоторных бомбардировщиков «Бостон» становятся заметными. По ночам на нас часто совершают налеты маленькие самолеты, цель которых — не дать нам выспаться и нарушить снабжение. Больших успехов они обычно не добиваются. Впервые это случается в Лепеле. Некоторые из моих коллег, ночевавших в палатке, разбитой в лесу, стали их жертвами. Где бы эти «воздушные змеи» как мы называем эти маленькие, опутанные тросами бипланы, не замечали горящий свет, они бросают маленькие осколочные бомбы. Они делают это повсюду, даже на линии фронта. Часто они выключают свои двигатели чтобы затруднить их обнаружение и планируют. Все что мы слышим — это свист ветра в их растяжках. Маленькие бомбы сбрасываются в полной тишине и немедленно их двигатели начинают работать снова. Это не столько обычный метод ведения войны, сколько попытка расшатать нам нервы.

Группа получает нового командира, лейтенанта Стина.[13] Он прибывает из той же части, в которой я получал первые уроки полетов на «Штуке». Он привыкает к тому, что я следую за ним как тень и держусь лишь в нескольких метрах от него во время пикирования на цель. Его меткость изумительна, но если он промахивается, я наверняка накрываю цель. Следующие самолеты могут сбросить свои бомбы на зенитные орудия и другие цели. Он восхищен, и когда эскадрон немедленно сообщает ему обо всех «барашках-любимцах», в числе которых перечислен и я сам, он ничего им не отвечает. Однажды они спрашивают его «Ну, как там Рудель, в порядке?» Когда он отвечает: «Это самый лучший пилот из тех, с кем мне доводилось летать», вопросов больше не возникает. Он признает мои способности, но, с другой стороны, он предупреждает, что я протяну недолго, потому что я — «сумасшедший». Термин отчасти используется в шутку как оценка одного летчика другим. Он знает, что я обычно пикирую почти до самой земли, чтобы убедиться, что цель поражена точно и бомбы не будут потрачены зря.

«Это когда-нибудь приведет тебя к беде», — вот его мнение. В общем, и целом он может быть и прав, но пока мне везет. Но опыт приходит с каждым новым вылетом. Я в большом долгу перед Стином и считаю себя счастливцем, что летаю с ним.

Тем не менее, в эти несколько недель все выглядит так, как будто его предсказания вот-вот сбудутся. Во время атак на низкой высоте дороги, по которой пытаются наступать русские, один из наших самолетов получает повреждения и совершает вынужденную посадку. Самолет наших товарищей садиться на маленькой просеке, окруженной кустарником и русскими. Команда ищет укрытие под самолетом. На песке я вижу фонтанчики от пуль, выпущенных из русских пулеметов. Если наших пилотов не подобрать, они погибли. Но красные уже рядом. Черт возьми! Я должен их подобрать! Я выпускаю закрылки и планирую к земле. Я уже могу разглядеть светло-зеленую форму «иванов» среди кустов. Бум! Пулеметная очередь попадает в двигатель. Нет никакого смысла садиться на поврежденном самолете, если я даже и смогу сесть, то мы не сможем потом взлететь. С моими товарищами все кончено. Когда я их вижу последний раз, они машут нам вслед руками. Двигатель сначала работает с большими перебоями, но затем его работа как-то налаживается, что дает мне возможность подняться над подлеском в другом конце просеки. Масло хлещет на лобовое стекло кабины, и я в любой момент ожидаю, что один из поршней остановится. Если это произойдет, мой двигатель заглохнет навсегда. Красные прямо подо мной, они бросаются на землю, некоторые из них открывают огонь. Самолеты поднимаются на высоту около 300 метров и выходят из торнадо огня из стрелкового оружия. Мой двигатель держится ровно до тех пор, пока я не достигают линии фронта, затем он останавливается и я приземляюсь. Меня доставляют назад на базу на грузовике.