Я. Истории из моей жизни - Кэтрин Хепберн

Было так приятно уметь делать все это. Детьми мы получали огромное удовольствие. Благодарю тебя, Папа.

О, папочка, помнишь, какие цветы видели мы в лесах — в талькоттских горах? Женские башмачки. Триллиум (красные, белые). Горные лавр, первоцвет и водосбор. Земляничное дерево. Тот, кто первым находил земляничное дерево, получал приз. Трудно было оказаться первым. Изумительной нежности крохотный цветок, покрытый мелкими-премелкими сухими листиками, очень приторно пахнущий — чудесный.

Что тут скажешь? Счастье иметь Отца и Мать. Они действительно любили друг друга. Рыжеволосый, пылкий по натуре Папа. Кое-кто утверждает, что я похожа на него. Хочется верить, что это так, мне это льстит. Истинное воплощение здравого смысла — Мама. Она восхищалась им. Восхищалась нами. Она была человеком глубокого ума. Остроумная. Кое-кто говорит, что я похожа на нее. Хочется верить, что так оно и есть, этим стоит гордиться. Они любили читать вслух Шоу, Эмерсона, О’Нила. Они брали от жизни то, что она им предлагала, и насыщались этим. Она — источник всего. Истинные ценности — и чувство радости.

У Папы и Мамы родилось шестеро детей в течение пятнадцати лет:

Том — в 1905-м

Кейт — в 1907-м

Дик — в 1911-м

Боб — в 1913-м

Мэрион — в 1918-м

Пег — в 1920-м

Мы были счастливой семьей.

Мы — счастливая семья.

Мама и Папа были великолепными родителями. Они воспитывали нас, не ограничивая нашу свободу. Не регламентируя ее строгими правилами поведения. Просто какие-то вещи было позволительно делать, а какие-то — нет, потому что они могли бы кому-то навредить.

Мы были близки и все по-прежнему так же близки.

Мы были большой семьей.

Сначала родились Том и я, потом Дик и Боб, наконец — Мэрион и Пег. Видите, я была намного старше моих сестер. Для них я была, в сущности, еще одним взрослым. Они были соответственно на одиннадцать и на тринадцать лет моложе меня — для меня почти дети.

Боб и Дик были ближе мне по возрасту — но они были мальчики. Когда я поступила в колледж, в семнадцать лет, одному было одиннадцать, другому — тринадцать. Так что детьми мы фактически не жили как равные — сначала мои родители, я, Том и уж потом — дети.

Младшенькие навещали меня в Нью-Йорке. У меня было такое чувство, будто это мои собственные дети. Я одевала их и водила в театр, в кино и музеи и на всякие развлечения. Мама учила их уму-разуму, когда в начале 30-х семья испытывала недостаток в деньгах. Она была чудесной наставницей, и девочки восхищались ею. Я играла роль богатой тетушки, и нам было очень весело вместе. Эти их приезды и развлечения… Я уверена, что именно поэтому у меня не было своих собственных детей.

Родители, которых знала я, конечно, не были родителями, которых знали Мэрион и Пег; в сущности, Дик и Боб тоже не были равными мне. Они были детишками. Как я уже сказала, я пережила своеобразный опыт материнства, не отягощенного обязательствами.

Когда они выросли и обзавелись своими семьями, наша близость осталась. Я была счастлива. Когда мои родители умерли, со мной по-прежнему оставались девочки-двойняшки Пег и трое детей Мэрион и — чуть в меньшей степени — мои братья Боб и Дик и их дети. Мы были и остаемся сплоченной семьей. Их проблемы — мои проблемы, и наоборот. Мы — как бы «стая», кучно летящая по жизни. Разве это не замечательно? Я чувствую себя такой счастливой. Я ощущаю и всегда ощущала заботу близких.

Мэрион умерла совсем внезапно, когда ей было почти семьдесят. Это был удар для всех нас. Нам казалось, что все мы будем жить и жить. Я настояла, чтобы ее муж, Элсуорт Грант, поскорей женился. Он и Мэрион знали друг друга с детства и поженились, когда им было по двадцать. Он фактически никогда не был один. Его второй женой стала Виргиния Татл. Так что за него я спокойна.

Я не могу рассказать ничего в деталях о своих сестрах и братьях. Я не мыслю себя без них и совершенно уверена, что не могла бы жить без них. Они — часть меня, моя защита. По Папе и Маме и по Мэрион я скучаю каждый день и каждую ночь моей жизни.

Хартфорд

Итак, я родилась восемьдесят с лишком лет назад, 12 мая 1907 года. В городе Хартфорд, штат Коннектикут, в доме номер 22 по Гудзон-стрит, напротив хартфордской больницы. Улицы этой теперь не существует. На ее месте вырос больничный комплекс. У Папы закончился испытательный срок сверхштатного врача, и он мог уже не жить в самой больнице.

Хартфорд — столица штата Коннектикут. Очаровательный город, изобилующий парками, холмами и даже вязами, с очаровательными старыми домами, зимой с отличными возможностями покататься на коньках и лыжах, с жарким летом.

Вскоре после моего рождения наша семья переехала на Готорн-стрит. В новом доме был камин с начертанным сверху девизом: «Внимайте песне жизни!» — какие-то затейливые письмена. Это был красивый дом эпохи раннего викторианства, с тремя выступавшими островерхими фронтонами, самый большой — посередине. Красный кирпич, украшенный черными кружевными разводами. Дома тоже теперь уже нет. С востока участок граничил с «Эрроу электрик фэктори». С запада — с усадьбой по Форест-стрит, где прямо на углу семья Беннет построила дом. У них имелся теннисный корт с цементным покрытием, мы с ними крепко сдружились. У нас был и свой корт — старенький, земляной, на южном конце усадьбы, которая представляла собой длинный и довольно широкий участок земли с ручьем, протекавшим вдоль заводской ограды у нижней границы небольшой рощицы, в которой в основном росли сосны. Со стороны фасада перед домом была подъездная аллея, которая с двух сторон замыкалась у парадной двери, образуя круг. Дом стоял в глубине, примерно метрах в двадцати трех от самой улицы. Зимой, когда выпадало много снега, мы делали из него на кругу высокий вал, напоминавший крепостную стену какого-нибудь феодального города. И проводили жестокие баталии.

Лужайка была с густой травой и откосом спускалась к железнодорожному полотну, к которому примыкала территория парка Брауни. Ныне все это поглотила автострада. В парке Брауни был красивейший пруд. Там водилась уйма крыс. Видимо, крысы умеют плавать. У нас на пруду имелся плот. С запада участок окаймляла живая изгородь из кустов алых роз. С востока тянулся узкий и глубокий овраг, обильно поросший деревьями, заслонявшими собой заводские корпуса, — прямо настоящий лес, в котором росло бесчисленное множество желтых нарциссов, ландышей. Какое очаровательное место! Итак, железнодорожное полотно — парк Брауни — кедровая ограда — старенький теннисный корт — еще один кусочек леса — лужайка — дом.

На восток от круга росла группа больших деревьев. Несколько деревьев спилили, а пеньки оборудовали в столы и стулья. Весной мы частенько устраивали там чаепитие. Было замечательно. Весело.