Требуется героиня - Зоя Журавлева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Текст, верно, был скверный, сейчас зубы сводит, как вспомнишь. А внутренне оправдать надо любой текст, иначе попросту не сыграть. Любой текст, любую роль, любую пьесу, если уж за нее взялся. Вот именно, «самовлюбленное отвращение», все точно.
– Нам с тобой, слава богу, есть что вспомнить, – весело сказал Хуттер. И даже легонько толканул Юрия локтем, не толканул – понимающе тронул, как в лучшие времена. Сейчас это был почти запрещенный прием. Этим он все испортил.
– Есть, – согласился Юрий. – Только не слишком ли много у нас набралось общих воспоминаний? Как у стариков. Не слишком ли мы им предаемся?
– Как прикажете понимать? – насторожился Хуттер.
– Никак, конечно, – вяло улыбнулся Юрий.
– Тише, – попросила Наташа. – Кажется, нечто новое…
Сбоева как раз предоставила слово дорогой гостье, доценту пединститута, завкафедрой педагогики.
Доцент оказалась пожилой, очень свежей женщиной. Из тех, что набирают красоту к старости. Бывают такие удивительные женские лица с правильными в старости и одухотворенными чертами, о которых невольно думаешь: «Вот была когда-то красавица», но сверстники помнят их невыразительными дурнушками. Эти женщины любят говорить о быстротечности молодости, и в них чувствуется редкое наслаждение своей осенью.
Доцент красиво объяснила залу, не забывая и президиум, почему звание «слабый пол» никого не роняет, а наоборот…
– Вспотел, кивая, – шепнул смешливый Хуттер.
Когда доцент заговорила о «девичьей гордости»,
у нее вдруг сделалось такое гордое выражение, что оно само по себе уже служило лучшей иллюстрацией к тезису.
Меньше всего Юрий думал, что его доконает доцент.
– Каждой девушке свойственно стараться быть красивой, и сейчас, в этом зале, я вижу эти ваши стремления, – тут она тонко, с высшим пониманием улыбнулась. – Не всегда удачные, но во всяком случае – искренние…
Юрий вздрогнул и опустил глаза, чувствуя, как щека у него постепенно вспухает от этой пощечины, рассчитанной всему залу.
Парни в рядах сдавленно гмыкнули и закосили мимо девчонок. И заерзали, одолевая вдруг подступившую к горлу неловкость. Не понимая, откуда она. В молодости вообще трудно объясняется ощущение внутренней неловкости, а испытывается – мучительно и часто.
Девчонки неестественно застыли.
Будто ты идешь солнечной улицей навстречу людям. Молодая. Изящная. Тонкая. Новая юбка стоит на тебе голубым колокольчиком. Плечи твои легки и прекрасны. Ноги твои неустанны и каблук небрежно откинут назад, как требует мода. И всем радостно на тебя смотреть, ты это знаешь. И вдруг кто-то толкает тебя плечом и роняет сквозь зубы: «Двинься, корова! Ишь, вырядилась!»
И дальше ты уже совсем иначе идешь. Хоть и солнце то же и улица. Но плечи твои бледны от долгой зимы и сутулы, сидячая же работа. На туфли угрохано ползарплаты, как еще маме сказать. А голубой колокольчик подшит другим материалом, так что очень крутиться нельзя, не забыть бы на танцах.
До девчонок такие штуки больней доходят, чем до парней. А этим приглашенным воинам вообще ништо – у них форма. Только самообладания у девчонок больше на людях.
– Не хотела бы я у нее учиться, – сказала Наташа.
А доцент на кафедре улыбнулась и сделала долгую паузу. Словно бестактность была крупной педагогической находкой и требовалось дополнительное время, чтобы закрепить ее в памяти.
– Тоже типаж, – сказала Наташа. – Вот так за один вечер поднаберемся для целого спектакля.
Доцент отдохнула и продолжала мысль:
– А ведь каждая девушка – это будущая мать. И ее должны уважать не только будущие дети, но и будущие отцы…
Хватит. Юрий беззвучно отодвинул стул, медленно поднялся и медленно пересек сцену наискосок. За кулисами он еще секунду помедлил, даже оглянулся. Хуттер сидел по-прежнему, глядя прямо в зал. Сбоева ничего не заметила и пожирала глазами доцента. Заслуженный артист Витимский проводил Юрия пристальным рачьим взглядом. Можно уходить спокойно: дирекция получит исчерпывающую информацию.
Юрий выскочил в коридор, закурил и стал ждать Наташу. Было бы свинством заставлять ее бегать за ним по всей фабрике.
Наташа появилась, когда зал аккуратно захлопал.
– Перекур? – сказала она. – Не мог подождать, пока кончит. Неудобно же!
– Не мог, – сказал Юрий. – Я ухожу.
– Куда? – не захотела понять Наташа.
– На волю, – уточнил Юрий.
– Глупости. Ты же на работе. Пришел, посидел, ушел – как все просто, я прямо тебе удивляюсь.
– Не зря все-таки посидел, – усмехнулся Юрий. – По крайней мере понял теперь, почему они так скверно шьют.
– Пожалуйста, только без афоризмов, – наконец разозлилась Наташа. – Люди собрались и ждут.
– А я им сейчас дать ничего не могу, – сказал Юрий, чувствуя, что справиться со своим раздражением он уже не в силах, и раздражаясь от этого еще больше. – Понимаешь? Ничего не могу! Я сейчас пустой!
– Понимаю, не можешь. А мы? А я? Ты же всех подводишь!
– Мы не в октябрятском звене, – сказал Юрий, зная Наташину правоту и не принимая ее сейчас, стараясь только, чтобы голос его звучал ровно. – И не на канате работаем, парой. Просто ты прочитаешь им Блока и расскажешь о работе над новой ролью. А я не прочту и не расскажу. И все.
– А Хуттеру, думаешь, приятно?
– Не думаю, – сразу устал Юрий.
– Ты с ним после репетиции долго сидел? Я так и не дождалась, хоть в буфет забежать успела. Как он отнесся?
– Нормально, – сказал Юрий. – Он отнесся нормально.
И тут только понял, что этот разговор с Хуттером он не сможет обсудить даже с Наташей. Оказывается, не сможет. Есть вещи, в которых необходимо разобраться совсем одному.
– Вот видишь! – обрадовалась Наташа. – А ты хочешь опять нарваться на неприятность. Думаешь, Хуттер без конца будет с тобой возиться?
Вот этого ей не нужно было говорить.
– Пока, – сказал Юрий.
– Мало тебе Сямозера, – еще сказала Наташа его уходящей спине.
Этого тем более не следовало говорить. И не думала она так.
Он бросил, не оборачиваясь!
– Ага, мне всегда мало…
Наташа еще постояла в коридоре. Потом вернулась на сцену.
На улице шел снег, сыпал в лицо мелкой крошкой. Юрий подставлял снегу все лицо, шею, руки. Снег почему-то не охлаждал, жаркий какой-то снег. Мартовский, весенний уже. Юрий опять перебирал сямозерский день. В подробностях. Нет, все так.
3
Это был рядовой плановый выезд в далекий поселок, за сто сорок с чем-то километров. Таких выездов выпадает штук пять на зимний месяц. И актеры относятся к ним, как к неизбежности. Твоя очередь работать на выезде – и ты едешь. Берешь валенки у соседа, старое пальто, если оно есть, свитер под него, все теплое, что сможешь найти дома, – и готов.
До Сямозера ехали долго, продирались через заносы. А сначала еще ругали шофера, что настоял на слишком ранней отправке. Но уж театральный шофер эти дороги знает! Пока мужчины разгребали сугробы, женщины отплясывали летку-енку среди метели. Петя Бризак бегал вокруг с фотоаппаратом, ему внове. Потом ехали дальше, до следующего заноса.
И в автобусе было, как всегда, душевно и мирно. На длинных летних гастролях обалдеваешь друг от друга, а выехать вместе среди зимы даже приятно. Общая дорога утишает и объединяет. Наташа торжественно обещала всем, что завтра же обязательно купит лыжи. И будет ходить на них каждый день.
«Это же прекрасный тренаж! – говорила Наташа, будто с ней спорили. – Лучше всякой зарядки!»
«Только уж, пожалуйста, без пропусков, – посмеивался Юрий. – Чтобы действительно каждый день».
«Конечно, – уверяла Наташа. – Утром часок пробежимся, до репетиции, и знаешь, как будет работаться!»
«Знаю», – смеялся Юрий.
И все тоже смеялись. Потому что весь театр знал, как трудно Наташа поднимается по утрам. Впрочем, все этим грешат, ложиться-то приходится за полночь.
«А почему бы нам не организовать свою лыжную базу? – сказал предместкома дядя Миша, его все так зовут: «дядя Миша». – Через местком нажмем, снимем домик себе и будем выезжать на выходной».
Весь автобус нашел, что это прекрасная, перспективная идея. Заслуженный артист Витимский даже вспомнил к случаю, что в молодости он прилично прыгал с трамплина, и ему сразу же предложили вести в театре лыжную секцию.
«В порядке смычки поколений», – прибавила Наташа.
Но даже это замечание Витимский принял тогда без оскорбленности – хорошая была дорога.
Потом все немножко подустали и уже больше глазели в окна, неутомимо оттирая их варежкой. Глазели и обменивались обычными городскими восторгами: очень из этих восторгов видно, как одичали и оскудели мы без природы.
«Посмотрите, какая красота! Заколдованный лес!»
«А елка-то, елка! Горит, как хрусталь!»
«Какой воздух! Я бы всю жизнь в деревне жила – благодать какая! Даже не верится!»
И не хотелось, даже шутя, возражать, что в деревне им всем и месяца не выжить, – такие они все насквозь городские, пожизненно городские.
