Строки, добытые в боях - Николай Отрада

1960

«Земли потрескавшейся корка…»

Земли потрескавшейся корка.Война. Далекие года…Мой друг мне крикнул:— Есть махорка? —А я ему: — Иди сюда!..

И мы стояли у кювета,Благословляя свой привал,И он уже достал газету,А я махорку доставал.

Слепил цигарку я прилежноИ чиркнул спичкой раз и два.А он сказал мне безмятежно:— Ты сам прикуривай сперва…

От ветра заслонясь умело,Я отступил на шаг всего,Но пуля, что я меня летела,Попала в друга моего.

И он качнулся как-то зыбко,Упал, просыпав весь табак,И виноватая улыбкаЗастыла на его губах.

И я не мог улыбку этуЗабыть в походе и в боюИ как шагали вдоль кюветаМы с ним у жизни на краю.

Жара плыла, метель свистела,А я забыть не смог того,Как пуля, что в меня летела,Попала в друга моего…

1952

«…Кто думает, что в Сталинграде…» (В. Некрасов)

…Кто думает, что в Сталинграде был только ужас, ад и стиснутые зубы, тот ошибается. Было и то, и другое, и третье, и не у всех выдерживали нервы, но было еще одно — солдат всегда найдет, как использовать тишину на переднем крае, как скоротать долгие часы ожидания перед началом задания, как приукрасить, хоть малость, жизнь, которая неизвестно сколько еще продлится. В подвале мясокомбината за час до атаки на злосчастные баки комбат-1 Беньяш устраивал концерты самодеятельности, и, скажу, совсем неплохие: тенор, бас, частушки под баян, двое чечеточников и даже фокусник не хуже Кио, разве что без лилипутов. К комбату-2 Котову все ходили слушать пластинки Утесова, Руслановой и даже Собинова и Неждановой. Любители прекрасного пытались в меру своих сил украсить свой земляночный быт — приклеивали к стенкам фотографии, вырезанные из журнала картинки. В одной землянке, помню, висели даже репинские «Запорожцы» в самой настоящей раме. А командиру полка майору Метелеву — мы его все любили — саперы обшили весь блиндаж толстыми глянцевитыми кусками картона. Солдаты притащили его откуда-то из-за тридевять земель, чуть ли не с «Баррикад», и майор зажил во дворце — картон был расписан под мрамор. Когда же кончилась в Сталинграде стрельба, именно в его землянке было прорублено первое на весь фронт окно, и с соседских полков приходили смотреть на это чудо XX века…

(Из воспоминаний В. Некрасова)

Жасмин

Укрывшийся шинелью длинной,На девятнадцатом году,Я задыхался от жасминаВ глухом разросшемся саду.

Навис над нами пышной тучейИ небо звездное затмилОшеломляюще-пахучий,Забытый армией жасмин.

Несовместимыми казалисьФигуры темные солдатИ эта лопнувшая завязь,Собой заполнившая сад.

И на заросшем белом склоне,В обозе, где-то не вдали,Тонули средь жасмина кони,Чихая, гривами трясли.

Земли разбуженная силаВ который раз цвела опять,Но только некому нам былоВ ту ночь жасмину наломать.

Над полусонным нашим строемПотом кружились лепестки,Они ложились ровным слоемВ стволы орудий, в котелки.

Плыл надо мной жасмина ворох,И я жасмином весь пропах.Он был сильней, чем дымный порох,Чем пот солдатский и табак…

1958

«Под взглядом многих скорбных глаз…»

Под взглядом многих скорбных глаз,Усталый, ветром опаленный,Я шел как будто напоказПо деревушке отдаленной.

Я на плечах своих волокПротивогаз, винтовку, скатку.При каждом шаге котелокНадсадно бился о лопатку.

Я шел у мира на виду —Мир ждал в молчанье напряженном:Куда сверну? К кому зайду?Что сообщу солдатским женам?

Пусть на рассвете я продрог,Ночуя где-нибудь в кювете,Что из того! Я был пророк,Который может все на свете.

Я знал доподлинно почти,Кто цел еще, а с кем иное.И незнакомые в путиУже здоровались со мною.

А возле крайнего плетня,Где полевых дорог начало,Там тоже, глядя на меня,В тревоге женщина стояла.

К ней обратился на ходуПо-деловому, торопливо:— Так на Егоркино пройду?— Пройдете, — вздрогнула. —   Счастливо. —Поспешно поблагодарил,Пустился — сроки торопили…— Ну что? Ну что он говорил? —Ее сейчас же обступили.

1956

«Едва вернулся я домой…»

Едва вернулся я домой,Как мне сейчас же рассказалиО том, что друг любимый мойУбит на горном перевале.

Я вспомнил длинный ряд могил(Удел солдат неодинаков!),Сказал: — Хороший парень был! —При этом даже не заплакав.

И, видно, кто-то посчитал,Что у меня на сердце холодИ что я слишком взрослым стал…Нет, просто был я слишком молод.

1955

«…25 декабря 1941 г. Этот день…» (Л. Галько)

…25 декабря 1941 г. Этот день войдет в историю как переломный в известной степени для сотен тысяч ленинградцев.

С сегодняшнего дня прибавили нормы выдачи хлеба. Служащим и иждивенцам вместо 125 г. стали выдавать по 200 г., рабочим и приравненным к ним — 350 г.

Очевидно, эта радость как-то будет отражена в истории Отечественной войны. Победы на фронтах и вот эта победа — сразу же целое ликование. Утром, придя на работу, друг друга поздравляли, все в эти дни только и говорят об этом…

(Из дневника инструктора парткома Кировского завода Л. Галько)

Хлебные карточки

Отдельно — для малых детей,Для служащих и для рабочих,Суровый, без всяких затей,По дням разграфленный листочек.

Движения ножниц слышны —Талон отрезают вначале, —В рабочих поселках страныХлеб на день вперед получали.

Далекий, нам снившийся тыл,Он жил, ничего не жалея.Я б карточки те поместилВ безмолвные залы музея.

Средь снимков гвардейских колоннИ рядом с партийным билетом,Что кровью святой окропленНад Волгою памятным летом.

Я их положил бы на свет…Но только тут случай особый:Их нет, этих карточек, нет, —Найди в своем доме, попробуй!

…Иное легко сохранить,Чтоб знали о прошлом потомки:Рассказа старинного нить,Прапрадедов нищих котомки.

Оружие наших отцов,И наше оружие тоже,И деньги любых образцов,И мысли, что денег дороже.

Но здесь — эшелоны в пыли,Блокадные бледные дети…Ну как сохраниться б моглиВоенные карточки эти?

1956

Минское шоссе

Дорога ветру свежему открыта.И перед нами в утренней росеСолдатские фигуры из гранита, —Как много их по Минскому шоссе.

Солдатские фигуры на опушке,Над речкой возле белого мостка,У каждой мало-мальской деревушки,На площади любого городка.

Нас ждут дела. Мы проезжаем мимо.И вот они теряются из глаз.Но в нас, живых, живут они незримо,Как в них, гранитных, есть частица нас.

1961

«…Капитан Беложилов смущенно улыбается…» (Б. Полевой)

…Капитан Беложилов смущенно улыбается и растерянно разводит руками. Он не слышит…

В самом начале штурма Великих Лук, когда он повел в атаку свой учебный батальон, его взрывом тяжелого снаряда, вернее, воздушной волной отбросило метров на пять. Ран не было. Он был оглушен, контужен. Придя в себя, догнал батальон. Снова принял управление. Командовал жестами. Его понимали, ибо за грохотом стрельбы ведь все равно ничего не слыхать…