Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

За десять лет успешного бизнеса состав его души претерпел изменения. Он вошёл в отчий дом чужаком. Его речь с грамматическими ошибками, с тупым, прямоугольным синтаксисом, подклеенная сленгом и матом, убила последние шансы на воссоединение. Отец выставил сына за дверь – пусть сперва вспомнит русский.

А Женя влюбился в брата! И хотя родители заклинали его не приближаться к адской пропасти Интернета, он всё же приблизился, наклонился, черпнул, нырнул, поплыл… Прошлым летом Фолькер позвал Женьку в своё новое дело.

Собственно, об этом и собирался Женя говорить с Костей, когда пригласил его покурить. Дело было удивительным и родилось не вдруг. После того, как отец выгнал сына из дома, что-то случилось с фундаментальными основами Фолькера. Размагнитилась магнитная ось. Мир накренился, но как-то странно, неправильно для человека, пропахшего долларами. Фолькер продал лодки – свою последнюю буржуйскую страсть, и дачку с причалом на Атлантическом океане. Взамен купил дачку с причалом на канале Москвы, и занялся освоением русскоязычных просторов Сети.

Задачей, которую он поставил себе, было выбить из подростков «попсу и равнодушие». Явный привкус утопии не смутил Фолькера. Он устремился к цели с тем же подвигающим горы упрямством, какое прежде помогло ему сколотить капитал.

Для осуществления задуманного Фолькеру требовались хитрые авторы, гениальные пройдохи, способные, не спугнув, по капле закачивать в юные сердца свежую мысль.

– Почитай, чего мы там пишем, подумай, – заключил Женька. – Надумаешь – скажешь. Всё же и деньги какие-то, и, главное, опыт. Решай!

Лихая история взбаламутила Костю. Он начал изучать Женьку пристально. Целиком – от основ характера до побрякушек, которыми тот был обвешан. Всё это, и характер, и мелочёвка, пришлось ему по сердцу. Косте захотелось меняться, как в детстве. Выторговать себе любым способом Женькины авиаторские очки, а заодно – его ясный рассудок, социально ориентированную совесть и брата Фолькера.

Вскоре Женька пополнил список своих достоинств безупречным выбором подруги. Он выбрал Машу – единственную из девчонок на курсе, которая при встречах не чмокалась и, проявляя сногсшибательную независимость от жизни курса, вязала на переменах шарф. Маша была красавица, но без подиумных наклонностей. Любопытные вишнёвые её глаза и чёлка отсылали к советским фильмам. К тому же, Маша оказалась кем-то вроде сироты и по-сказочному жила у бабушки.

«Как я прошляпил!» – щедро одобрил Женин выбор Костя.

Теперь втроём они частенько отправлялись на канал. Там стоял дом брата, где временно обитал Женя, и качался на пристани катер. Катер – прощальная игрушка Фолькера – был тем хорош, что на нём можно было слушать музыку без ограничения громкости, пить, спать и вообще жить, наконец – выходить в открытую реку. К тому же, его палуба стала сценой, на которой Костя выстоял свои первые чтения.

Все стихи и прозу, сценарии и сюжеты будущих трансжанровых эпопей, какие накопились у Кости в «этюднике», Женя скоро знал наизусть и всерьёз намеревался заняться их продвижением. От такой постановки вопроса Костя пьянел. Он стоял перед Женей с развёрстой грудью: благодарная кровь текла по голым артериям, стучало не защищённое рёбрами сердце.

Об этой вдруг навалившейся удаче, о новых скоростях и перспективах он однажды зашёл рассказать Ивану.

– Я пока что владею собой, но вихрь уже зародился! – докладывал Костя, смеясь от предвкушения, от тепла и озноба, бегущего по душе.

Иван привык, что Костя ощущает свою судьбу как череду вихрей, событийных дуг. Они бывали сокрушительны, эти энергетические ураганчики. К счастью, Иван не мог припомнить, чтобы какой-нибудь из них продержался более полугода.

«Глупый ребенок, – думал он, – опять попался на сахар!»

Вслух Иван высказал предположение, что Костиным социально ангажированным друзьям, вероятно, захочется от него поэм об экологии и формировании гражданского сознания.

– А экология – это плохо? – спросил Костя с вызовом. – А хорошо – что? У окошечка посиживать? Ты Бэлке когда обещал отвезти «Чемоданова»?

«Давным-давно, – подумал Иван. – Давным-давно». Эта пара слов ещё покачалась в его уме и затихла.

– И потом, ты пойми! – горячился Костя. – Там же можно зарабатывать деньги! Если сайт крутой – там, знаешь, сколько рекламы, сколько ссылок всяких!

– Реклама – да. Но ты-то тут причём? – заметил Иван. – У тебя же нет брата, занятого интернет-подвижничеством.

– Брата нет, – согласился Костя. – Но у меня есть шанс. Ты же знаешь – в чём-то я гений. Вопрос – в чём? Помнишь, Холмс говорил – когда артистизм в крови, он может принять самые неожиданные формы! Я так решил – прибьюсь к ним, что-нибудь да выйдет! И ты давай, не тормози прогресс человечества! Совсем отбился от жизни со своими бабушками!

Эту наглость, настеленную на хрупкость, Иван принял с печалью. Он чувствовал, что должен соблюдать золотую грань – не соглашаться, но и не спорить.

– Конечно, я пока никто, – продолжал Костя. – Но я ведь могу принюхаться! Надо принюхаться ко времени и работать безжалостно, выжимать себя буквально до дыр!

– А по-моему, чтобы принюхаться, это надо как раз наоборот – отключить компьютер и дать себе волю, – возразил Иван и, встав, открыл форточку. За стеклом был холодный, пахнущий химией день с дымкой. «Всё-таки хочется посмотреть на осень вблизи, узнать её на собственной шкуре, – думал он. – Хочется в ней пожить. Утеплим с дедушкой дом – переедем совсем на дачу…»

И вдруг на фоне общей грусти ему стало отрадно, что он не отдал Мише тыкву за Костин пропуск. За такую медвежью услугу еще и платить!

Этой осенью Костя забегал к нему часто. «Всё тебе расскажу! – обещал он. – Налей только мне чего-нибудь!»

Иван ставил чайник и садился слушать. Кофе и чай Костя теперь заглатывал залпом, не замечая кипятка, не чувствуя вкуса – настолько увлекало его содержание собственной речи. Его руки не то чтобы дрожали, но были резки, так что пепел пролетал мимо пепельницы. Он курил, как дышал, и всегда у Ивана был для него в запасе блок наилегчайших сигарет. «Хватит издеваться! Я не курю такую дрянь!» – возмущался Костя, но по причинам финансового характера пренебречь дарёным конём не мог.

В эти дни Костя, наконец, сформулировал свою «творческую цель». Он собирался максимально расширить круг общения, знать всё, бывать везде – чтобы из его опыта вспыхивали тексты, способные разжечь даже самые отсыревшие мозги. Всё, что теперь сочинял Костя, предназначалось для сайтов Фолькера. «Наша задача, – провозглашал он, – лупить и будить подростка! Я должен писать так, чтоб идея неравнодушия перестала быть занудной! Чтоб она шкуру подпаливала! Понимаешь – сжечь потребительскую коросту, как старую траву, пусть нормальная, здоровая зелень пойдёт по земле!»

Костин замах огорчал Ивана. Он давно уже не ценил дерзаний. Взамен он пожелал бы Косте маленького, детского творчества, такого, которое не тешит гордость и не влечёт к совершенству. Иван был уверен, что маленькое творчество благословил Бог, тогда как вокруг большого вспыхивают сражения разнонаправленных сил. Нет, он был категорически против, чтобы ребёнок отправлялся на передовую!

Однажды, на всполохе трезвости, Костя сам сказал ему:

– И всё-таки, если я буду слетать с катушек, ты присмотри за мной! Я уж слишком юн и талантлив – такое не каждый выдержит!

– Хорошо, – обещал Иван, – я буду присматривать. Какие у меня полномочия? Бить тебя можно?

Самым трудным в исполнении Костиной просьбы было то, что Иван не знал, когда в следующий раз явится к нему его трудный подросток – завтра или через пару недель, или вообще сгинет. Таким вот было его весёлое «отцовство».

* * *

Середина октября была дымной – горели торфяники. Пахло большим костром. Тысячи подмосковных деревьев сошлись в нём. Проснувшись утром, Иван выглядывал на балкон, в густо-белый воздух, и не находил города. Сознание кренилось, но душистая герань, изгиб плюща, совершенный, как музыка Первой Венской школы, и листва домашних лимонов выручали его разум из дыма.

В дыму антициклона мелькнул его двадцать девятый день рождения. Он купил себе в подарок очиститель воздуха с угольным фильтром и отнёс к бабушке с дедушкой. Позвонили мама, отец, пара родственников и знакомых. Костя не позвонил. Зато пришли Оля с Максом и подарили приличных размеров кактус. Иван был счастлив. «Никаких желаний… – растерянно думал он. – К чему стремиться? Всё есть!»

Такое удивительное положение дел его смутило. Он поискал: чем ещё заняться ему на Земле, чего себе пожелать? Разве что, правда, слетать в Австрию, Бэлке отдать «Чемоданова»?

В этот день, строго обыскав свою чистую совесть, Иван осознал, что жизни, как таковой, у него и нет. Нет динамики, тем более, сюжета, над развитием которого можно было бы поразмыслить. А весь внутренний конфликт сводится к одному вопросу: порядочно ли вот так просидеть отпущенный век у камелька?