Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

Ну а как же непредвиденный ветер? Хлопки дверей? Форточка, в которую нальёт дождя? И здесь Ивану повезло. У него был Костя, восемнадцатилетний мученик, выросший из вундеркиндов, но ещё не попавший на взрослый чемпионат.

Он прибегал и раскладывал перед Иваном свои карты: игральные, морские и звёздного неба. И каждый раз Иван ждал с любопытным сердцем, что ещё предложит ему этот игрок, путешественник, звездочёт.

При нём был «этюдник» – кожаная котомка с твёрдыми стенками и крышкой, как у школьного ранца. «Тут вся моя механика! – хвастал Костя. – Капот моей души!» В «этюднике» лежал маленький ноутбук, блокнот с рисунками и какая-нибудь живописная книжка. Нынешней осенью это был старый, залитый вином и дождями Гёте. Костя не знал немецкого, но читал в подлиннике. Не знал он и рисования. Его рука была точна от природы, а учиться он не хотел, опасаясь утратить свое крылатое дилетантство. Ноутбук служил ему печатной машинкой. Он любил писать с натуры, засев в кафе на Кузнецком, напротив арки метро. Арка тем была хороша, что, выходя из неё, человек на миг приостанавливался, решая, куда идти. Из позы, жеста, одежды, раздумья на лбу, Костя легко выводил историю.

«Я должен подставить себя миру, как линзу под луч, – чтобы вспыхнуло! – декларировал он свою цель. – Или скажем иначе: я должен поймать мир в зеркало и пустить зайчика!»

В минуты патетики Ивану казалось, что он сам для того только и рождён на свет, чтобы отдать все силы на проверку какого-нибудь винтика в гигантском лайнере Кости.

Иван знал Костю давно, любил его сестру Бэллу и был с ней счастлив.

Позапрошлой весной на Бэлку, как проклятье, свалилась вакансия – Венский университет, кафедра славистики. Это было стоящее искушение – удержаться она не смогла. Известие о том, что Бэлла едет в Вену преподавать русский, ошеломило Ивана. Если принять во внимание мамину Австрию, это начинало попахивать роком. «Значит, и мне надо ехать», – удручённо подумал он. И поехал бы, потому что – ну как без Бэлки? Но была одна загвоздка – бабушка с дедушкой. Бросить их на последнем витке старости он не мог.

«Я всё понимаю! Но мы не сумеем построить жизнь, оглядываясь на стариков! – сказала Бэлла, когда Иван попросил её отказаться от предложения. – Конечно, мы будем иногда приезжать. Наймём им, в конце концов, помощницу по хозяйству!» Её голос был звонок и твёрд.

Не дослушав, Иван встал и пошёл в гараж за великом. Ему хотелось спасительного ветра, свиста, целую жизнь хотелось мотаться по берегу холодной реки.

А вечером, возвращаясь домой, он увидел во дворе Костю. Тот нёсся к нему по весенней воде – со стиснутыми кулаками и лицом, накалённым невиданной яростью. Ярость выкипала и конденсировалась в слёзы. Подлетев к Ивану, он с разгону толкнул его в грудь. Ещё и ещё, пока Иван не упёрся спиной в хилый дворовый тополь.

– Ну! Доволен? Рад? – кричал Костя, захлёбываясь. – А я, дурак, поверил – будете вместе! Будет жизнь! Намылился уж к вам в гости летать! Ты можешь мне объяснить, почему ты не едешь?

Проще всего было бы возразить: ну а что же твоя сестра? Не послать бы ей к чёрту эту вакансию? – Но нет, качать права Иван был не обучен.

Молча он посмотрел вдаль, насколько позволяли дома. Повсюду была весна. Она заселилась ещё не явно – намёками. Рассеяла споры по низким облакам и голым деревьям, по дырявым, как старые сети, вороньим гнёздам. Пахло рекой.

– Тебе что, ответить невмоготу? – Костя сильно замахнулся и саданул ногой по льдистой жиже, так что Иван оказался весь в слезах талого снега. – Хотя бы объясни по-человечески!

Иван вытер щёку.

– Костя, у дедушки – мерцательная аритмия. Куда я поеду?

– Так возьми его с собой! И бабушку в придачу! Это же Австрия, а не Африка! – бушевал Костя. – Или вызови свою маму – пусть она с ними сидит! Даю тебе день на раздумье! Если ты из-за своего бреда отречёшься от Бэлки, ты будешь – ноль в моих глазах! Понимаешь: ноль – в моих – глазах!

Не найдя, как ещё заклеймить Ивана, он сорвался и, срезав путь по чёрному снегу газона, исчез за домом.

Чуть покашливая – всё-таки, Костя хорошо саданул его в грудь – Иван побрёл через воду детской площадки к лодке-песочнице и сел на бортик.

Так ли уж страшно оказаться нулём? – раздумывал он посредине мартовского половодья. – Нет, не страшно совсем. Страшно, что не нашёл мудрости поступить верно. А ноль – так и бог с ним. Всё равно без Бэлки – это где-то уже за Стиксом…

Но нет, насчёт «Стикса» Иван ошибся. Прошли месяцы, и жизнь, совсем отхлынувшая было от сердца, возобновилась. Костя его простил.

«А что толку дуться! – объявил он. – Когда-нибудь же вы всё равно помиритесь!»

Иван верил и не верил в его счастливый прогноз. А пока что принял Костю, как наследство. Тем более что «ребёнок» давно уже был беспризорен. Родители, спасовав перед темпераментом сына, отреклись от престола, Бэлка прилетала редко. Зато Иван теперь любил зазвать его в гости и накормить!

Красные помидоры, жёлтый перец, зелёный лук – вот были лучшие краски! Из них легко смешивалось какое-нибудь греческое или итальянское жизнелюбивое блюдо.

– Ты опять занимаешься всяким бредом? – вопил подоспевший к обеду Костя и лез под бурлящую крышку, нюхал, совал в кипяток руки. – Ты что, не видишь, у тебя – жизнь! Хочешь отсидеться за чайником?

Иван мог бы оправдаться тем, что благоденствие произрастает в его жизни само, как трава на поляне, где вдоволь солнца. Если исчезнет уют, вероятно, найдутся другие способы, в которых его душевный мир обнаружит себя. Может быть его солдатские сапоги окажутся неожиданно прочны и сухи, или ягоды в партизанском лесу будут спелые?

Но он не оправдывался. И Костю злила, прямо-таки выводила из себя, улыбка Ивана, полная приятельских чувств.

Иван же потому улыбался, что вполне понимал причину Костиной досады.

Во-первых, он не поступил в институт. Это был честный провал: всесторонняя гениальность не позволила Косте отвлечься на освоение школьной программы. Во-вторых, чужие возможности и достижения дразнили его. Силы прибывали и затапливали город, как в сказке «горшочек каши» – Костя плакал от сил. Их можно было бы направить в русло, если б дело не портила преждевременно наступившая мудрость. Ребёнок заранее знал, что стремления обманчивы, а удовлетворение призрачно, и от этого его «заранее» пробирала хандра. «Ну да, – заявлял Костя. – Конфликт духа и крови. Спрашиваешь, что делать? А что тут поделаешь! Дадим высказаться обоим!»

Иван, тронутый Костиной самодиагностикой, уважительно сдерживал смех.* * *

В прошлом году, слегка оправившись от кораблекрушения с Бэллой, Иван решил, что может, наконец, продолжить жизнь и заняться чем-нибудь новым. В сущности, всё, кроме здоровья ближайших родственников, было ему безразлично. Но однажды по бабушкиному радио пленительный голос пропел «Оду к западному ветру» Шелли, и Иван вспомнил, что любит стихи. Любит искусство вообще, и языки, на которых оно создаётся. Любит подмечать, как из мелочей возникает шедевр, снаружи припудренный эпохой, но если сдуть эту пудру – под ней будет вечное. «Вот что-нибудь в этом духе!» – подумал он и вспомнил, как во времена счастья Бэлла просила его не мыкаться со звукоизоляцией, а заняться тем, к чему призван: развить своё лингвистическое образование в какую-нибудь востребованную международную сторону. У неё была мечта – сделать преподавательскую карьеру и вдвоём с Иваном поселиться в небольшом европейском городке, где самый удобный транспорт – велосипед. Например, в Хайдельберге. Конечно, и Костю к себе они выпишут – пусть живёт в цивилизованном обществе!..

Тогда Иван улыбнулся Бэлкиной простодушной фантазии. А год спустя, когда всё было поздно, вдруг принял её мечту как завет, и в память о ней отыскал себе камень на шею – факультет повышения квалификации. Там обычных гуманитарно-образованных граждан переплавляли в культурологов. Параллельная работа над диссертацией приветствовалась.

Это международное предприятие было организованно на базе того самого вуза, куда так и не поступил Костя. Иван почитал материалы сайта и, придумав себе список липовых исследовательских интересов, завалился на кафедру.

Безразличию его в те дни не было предела. Преодолевая рассеянность он принял к сведению, что факультет занимается исследованием культурного ландшафта восточной Европы в целом, и Москвы в частности, и что сотрудники его, несомненно, будут рады приветствовать нового коллегу и окажут всемерную поддержку творческим начинаниям. Оценив рафинированность лиц и речей, Иван подумал: пожалуй, это не то, чего бы ему хотелось. Но всё же сдал полагающиеся экзамены и влился в команду исследователей нематериальных благ.

На осознание своей чудовищной наивности у него ушёл месяц – время, по истечении которого он удосужился заглянуть в Список рекомендованной литературы. Тогда-то, в библиотеке, за чтением избранных работ, Иван растерял окончательно свой культурологический хмель.