Ладамтам - Анче Колла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Туманами затягивало все, что было после. Обрывками воспоминаний. Старик-отец. Сестра. Племянница, которой боги предназначили слишком мало времени. Переход через пустыню. Потеря. Уйдя за большие пески, Сурейя однажды потеряла того, кто теперь всегда стоял за спиной. И с тех пор только слышала, как он, в хрип срывая голос, зовёт, откуда-то из самого её сердца…
На новом круге у неё было совсем другое имя. Иная одежда, огромный дом. Ни войн, ни бедствий больше не случалось. Чего ни пожелай — в ту же секунду вот оно! Одно лишь не сбывалось. Она не видела лица, но это был человек, не умевший её слышать. Он стоял в тени. Всегда за спиной, но ни разу близко. Не прощал. А когда хмурилось небо, чудовищная тоска по чему-то безвозвратно потерянному обнимала вдруг её мысли. И она звала сквозь дождь. Звала того, кто не слышал.
И однажды круг начался снова. Гигантское колесо, маятник времени, сводящий конец и новое начало. О нем воспоминаний ещё меньше. Колокольчики. Светлячки. У Сурейи тут было другое имя. А ещё кисти и краски. Но не было голоса. На этот раз она говорила картинами. Воспоминания путались. Пританцовывали нетерпеливо, наступая друг дружке на пятки. Песчаные вихри, змеями выползающие из-под её молчаливых кисточек. И вдруг. Смутное чувство, внутренний магнит. Человек. Тот самый человек. Но по иронии ли вселенной, или случайно так вышло, но не умеющий видеть. И самые яркие картины не могли бы его тронуть и заставить вспомнить.
Так прошло много полных оборотов. Она тоже всегда теперь была за его спиной. Талисманом. Оберегом. Любовью. Тот, кто всегда стоял за спиной тоже искал её. Путаясь в снах, вслепую натыкаясь на стены, крича сквозь толщу воды, в кромешной темноте. Почти находя. Глупо теряя. Поздно вспоминая о том, что уже простил.
…На самом последнем круге, блуждая где-то между смыслом и памятью, она, наконец, вспомнила своё имя. Не то, которое люди дали ей в этой жизни. Не одно из тех, что принадлежали ей раньше. А первое. Изначальное. Самое значимое. Сурейя. Су. Рей. Я. Ей нравилось, как звучало имя, как оно леденцом перекатывалось по языку, чтобы исчезнуть на последнем выдохе.
Ничем не примечательная бестолковость событий, запутанные нити, запрошенные тысячелетним снегом дороги — все вдруг стало на свои места, дотянулось до смысла.
— В следующий раз мы встретимся снова, — орал человек сквозь ватно-мутный сон. — И начнём сначала, и больше ни одной ошибки! Люблю… — лихорадка в глазах, дрожащие руки. Маленький несчастный человек у порога нового круга… Сурейя уже видела такое — не раз и не два, а сотни.
Теперь же нужно было сказать ему правду:
— Мы не встретимся. Знаешь, ведь это был последний раз, когда я за тобой возвращалась…
Легко стало. Дышать и смотреть в сиреневое небо. Для человека все снова, но с другим именем. И уже без надежды найти. Для неё отныне только это последнее имя — тёплое, как песок на закате. Больше не спешить вдогонку, не танцевать по лунным дорожкам, не всматриваться в незрячие глаза. Больше не возвращаться. Неожиданный, но заслуженный подарок неба…
«Прости, если однажды придётся тебе заплакать из-за глаз цвета неба. Эти слёзы пройдут, как дождь летом.
Отпусти, если похолодеет вдруг взгляд серых глаз, в которых раньше была любовь. Сероглазые счастье дарят редко.
Научись, если придётся, дышать без карих глаз, хоть это почти невозможно.
И пусть поможет тебе Бог пережить пустоту зелёных глаз, если прежде видел в них своё отражение.
Попытайся забыть, и расскажи мне, как, если вдруг сможешь. Ведь я забыл и голубые, и серые, и карие, но без зелёных хожу потерянный по земле, и не найти мне покоя…»
— эту песню артиланы из века пели своим любимым.
ШАИЛ
«Ай, славный ты конь, Шаил!» — темная грива потрескивала под костяным гребнем. Доверчиво тянулся мокрый нос к ладони человека — чего вкусного принёс? Второй день подряд отчего-то не спешил хозяин в седло. Заскучал конь по простору, по стремительному бегу ветру навстречу. Есть, пить да спать — не про боевого коня жизнь. Ласково чистил щеткой конюший старые шрамы на его боках, осторожно проводя пальцами, вспоминая истории. Каждая вторая отметина — спасённая жизнь хозяина. Ничего не боялся Шаил — под обстрелом выносил, собой от недруга закрывал, забивал передними, сражаясь наравне с седоком. Ни в чем не отставая. И берегись, кто на пути встанет.
Самые тяжкие раны пришлись от предателей. В бою-то что? И подойти близко не давал. На дыбы ставал и бил тут же до смерти. На поле ратном сразу ясно — кто враг, кто друг. А научиться души видеть — у кого мелкая да подлая, а к кому и спиной повернуться можно — такая наука приходила только шрамами.
Глубокая борозда шла у самого конского плеча. Меч отвёл, собой закрывая, когда лучший друг хозяина оказался предателем. Никто и помыслить о таком не мог, а вот же — почувствовал конь, за миг до неминуемого остановив страшный удар.
По шее шёл белый плотный рубец от верёвки. Чёрная душа была у родного брата хозяина. И как всякого труса, до жути пугал его конь с человечьими глазами. Глазами, которые, казалось, насквозь глядели прямо в мысли. Наказал конюшим крепко-накрепко привязать вороного, и глаз не спускать. А сам зло задумал. Да не случилось. Не удержала самая крепкая привязь. Разметал и конюхов, и стражников. Забил копытами и брата-оборотня, вынес едва живого, раненого хозяина.
А ещё была история — не приведи господи! С нечистью другомирной повстречались, так говорят люди. Хозяин сам-то и вспоминать не хочет. Конь один и знает, как там было. И особенно вздрагивал старый конюх, промывая эти чёрные выжженные следы на лошадиной груди. Как огненные пальцы хватали и сердце вынуть пытались. Другого на ум не приходило. А о том, кому могли принадлежать жуткие руки — и думать было страшно. Не человеку — то ясно. Старуха Яшмина — что языком чесать горазда была, и тем на всю округу славилась — рассказывала, что повадилась по лесам чёрная ведьма ходить, пожары разводить, путников-грибников с дороги сбивать, деток в котёл свой колдовской заманивать. У кого погубила родственника — много таких было
