Проклятие палача - Виктор Вальд

– Я… Лекарь, – неожиданно перешел с латыни на венецианский Юлиан Корнелиус.

– Ненавижу лекарей, – по-венециански, но со странной растяжкой произнес умирающий.

Юлиан Корнелиус понимающе кивнул головой, но тут же встрепенулся и сказал:

– Мне приказали тебя вылечить. Это важно!

– Да, это важно, – с хрипотой ответил раненый. – Спасите мою жизнь, и Господь ответит вам тем же добром, и даже большим. Я уже говорил однажды эти слова. Другому лекарю. Пусть он живет и помнит, что его единственное проявление добра спасло ему жизнь. Помоги!

– Если бы я мог… Если бы не Casus incurabilis… У меня не было такого…

– «Неизлечимый случай». У каждого лекаря это впервые. И если он лекарь…

– Если… – едва вымолвил Юлиан Корнелиус, и тут же громко добавил: – Если Господу будет угодно.

– Вы сможете, – умирающий крепко схватил за руку лекаря. – Я помогу вам. И себе! Этой ночью вы многое узнаете о ранах и человеческом теле… И…

Дверь со скрипом отворилась, и в ее проем втолкнули среднего размера деревянный сундук, на котором горели два безопасных светильника.

– Скоро согреется вода, – сообщил голос за дверью и тут же ее прикрыл.

Раненый с напряжением приподнял туловище:

– Подложите мне под спину этот мешок. Теперь под ноги тот. Нет больший. Раненый в живот лучше переносит рану в полусидячем положении. А ноги… Потом объясню. Я должен отдохнуть. Возможно усну. Но как только принесут воду, прикоснитесь пальцем к кончику моего носа. Мне нужно вернуться в подземелье… К мэтру…

Последнее слово лекарь Юлиан Корнелиус не расслышал. Но он был рад тому, что раненый потерял сознание, и никто его больше не тревожил и не призывал к действию. Он бы и сам с удовольствием улегся бы рядом с этим «варваром» и предался сну.

Но в спину ему по-прежнему горячо дышали Пьянцо Рацетти и Аттон Анафес. Хуже того, за спинами этих двух истинных патриотов, раскаленной лавой дышала Венеция!

И зачем только Юлиан Корнелиус признал в трупе секретаря дожа. Лучше бы лекарь этого не делал. А еще лучше, если это просто ошибка.

Но он не потерял сознание. Такое не могло и не должно было случиться.

Он знал, что такое боль. Может быть, единственный среди живущих, который знал о боли все. И он точно знал – большинство раненых умирали от того, что не знали, что такое боль. Их тела вздрагивали и погружались в ужас когда разрывалась кожа, рвались мышцы, ломались кости и вываливались внутренности. Их мозг, ошпаренный болью, отказывался понять ее причину и снимал с себя всякую ответственность перед каждой частицей тела…

– …За все, что происходит с телом – ответственен мозг! Вот смотри. Внимательно смотри! Это мозг человека! Тоже находится и в твоем черепе, Гудо…

Нет, он не потерял сознание. Он только вынужденно вернулся туда, куда в последние четыре года мысленно возвращался. И каждый раз с отвращением и… благодарностью. Боль обратилась к сознанию. Сознание к памяти. А та, охотно, с кривоватой улыбкой, отворила дверь своего лабиринта.

Направо, налево, вверх, вниз, опять направо… И через каждый шаг – двери, двери, двери… А вот и та, за которую просились. Она отворяется. Медленно, как прошедшая жизнь, и также мгновенно, как она пролетела. И вот она открыта. Она приглашает бездной тьмы и леденящим холодом.

Но он знает – стоит ступить шаг, и окажешься в желанном месте и в нужное время. Желанное и нужное… Вот только эта бездна тьмы и леденящий холод… Как жутко, неприятно и страшно возвращаться к пережитому, к тому, что было назначено Господом за грехи, и определено сатаной за них же!

Подземелье Правды. Мрачное подземелье для пыток и казни человека человеком. Место, созданное людьми как прообраз, как догадка того, что ожидает грешников в аду. А если человеческие пытки и истязания просто щекотка по сравнению с сатанинскими муками ада? А почему, если? Если это так и есть! Вот он ад на земле для грешников.

И придумал его и правит в нем сатана в человеческом обличии, мастер пыток и казней – мэтр Гальчини. И он же – равный Богу врачеватель. Великий человек и омерзительное чудовище! Отнимающий и дарующий жизнь! Место его в аду, и… в памяти его единственного ученика. Ученика, с обличием, на которое нельзя было смотреть без содрогания. А имя ученика – Гудо!

Вот он Гудо. Вот он мэтр Гальчини.

Их разделяет узкий стол, на скобленых досках которого возлежит серо-голубая горка, в петлях и извилинах которой еще недавно бродили мысли и желания.

Голос мэтра Гальчини горячий. Говорит взахлеб. Таким учитель бывает в те часы обучения, когда предмет науки вызывает у него самого искреннее восхищение.

– Ты уже видел мозги человека. Я знаю, ты крошил человеческие головы, и видел, как из черепных дыр вытекала серо-кровавая каша. Тогда на это ты смотрел, в лучшем случае, с безразличием. Откуда тебе было знать, что это, не просто животный мозг, который ты любишь поджаренный с чесноком и луком. Это разум, что выделяет человека из животного ряда.

– Я не ел человеческих мозгов. Ни сырых, ни жареных, – обиженно произносит ученик.

Слова Гудо веселят учителя. Он сегодня на редкость в отличном расположении духа. Старый епископ Мюнстера, считающий себя хозяином Подземелья правды, отправился в Рим по делам веры. Путь туда долог. И обратно не ближе. Так что полгода мэтр Гальчини ни с кем не будет делить, даже условно, свою власть над созданным им земным адом.

– Ладно, ладно… Жизнь иногда преподносит неожиданные повороты… Как знать! Но бараньи, или коровьи мозги ты ел, и с удовольствием! Человеческие – по вкусу им не уступают, даже… (Учитель закашлялся, затем широко улыбнулся). У древних философов есть упоминание о племенах, в которых за особое достоинство считалось съесть мозги врага, чтобы овладеть его мудростью и силой. Но это не правда. Это я точно знаю.

Но сейчас я хочу сказать тебе о твоих же мозгах, как о божественном ангеле, который всегда с тобой, и который спасет от любых бед. Спасет, если правильно обратиться к нему. Мы уже говорили о философах. Ты помнишь, кто они?

Конечно же, Гудо намертво запомнил – кто они, философы. Запомнил, четверо суток проведя без воды и хлеба. Это учитель посчитал самым верным способом, который сработает, чтобы вдолбить в чудовищно большую голову Гудо самое светлое и чистое, что было в необъятных знаниях мэтра Гальчини.

– Философ – это человек жаждущий мудрости!

– Именно! Жаждущий! Как ты четыре дня жаждал пищи и воды. Достигший вершины мудрости видит не только то, что вокруг него, но и самое главное – он видит, что внутри его самого! А это значит, он способен жить сколько пожелает!

Учитель на мгновение закрыл глаза и сладостно улыбнулся: