Река жизни глазами Ра - Наталия Пащенко

– Откуда это в тебе? – спрашивала мама, – ну не нужно говорить так громко, прошу тебя, а если тебя услышит кто-то? Ты же знаешь, глупости запрещены в поселке. Прекрати немедленно!

Но как только мама уходила принимать лекарства, рассказ возобновлялся. В словах мамы была правда – в нашем поселке мечтать было запрещено.

Сегодня, после того, как мама проводила Великого Ушия из рода Мир и перед тем, как уйти вечером, она рассказала нам легенду о реке Сома, чтобы как-то успокоить жжение на наших спинах и отвлечь нас. Мы лежали втроем на животах, а она, заняв место посередине лодки, где только что сидел с важным видом Ушия, рассказывала:

– Мы живем у истоков реки Сома. Она начинает свой путь у ног Великого Вестника Жизни и течет, как жизнь, сквозь страх и темноту, сквозь неизведанное и неузнанное, к ногам Великого Вестника Вечности. Никто не видел этого вестника из оставшихся в живых. Мы все знаем, что жизнь имеет исток, но никто не знает, когда и как приведет тебя река жизни к Великому Вестнику Вечности. Но как бы ты ни попал к нему, ты должен будешь сказать, что не нарушал ни одного его запрета, а он, заглянув в тебя, увидит, так ли это. И, если ты говоришь правду, он подарит тебе два крыла и отпустит в небо, а если ты соврал, он тебе даст два плавника, и ты навечно окажешься в темных водах реки Сома в поисках еды. Ведь ее воды так темны, что ты не сможешь даже охотиться. И так вечно по реке ты будешь метаться от ее истоков до ее конца.

– А что в конце реки? – перебила маму Ида Ра.

Мама ничего не ответила, встала и вышла из лодки.

И вот, наконец, настал следующий день, а потом и вечер. Я ждал, я не мог заснуть, я ворочался, я даже выглядывал из лодки. Но так, чтобы никто меня не заметил. И заснул, но не пропустил появления мамы и Иды. Брезжил рассвет на горизонте, пора было вставать, но ни мамы, ни Иды в лодке еще не было. И вот я услышал тяжелые шаги на пристани. В нашу лодку зашел мужчина, на его руках спала Ида. Мама вошла следом. Этот великан, как мне показалось тогда, был гигантских размеров, он положил сестру на заранее расстеленную для нее перину. Мама протянула мужчине рыбу в благодарность, но он молча отмахнулся и вышел из лодки, зашагав по пристани прочь. «Какой он тяжелый», – подумал я. Лодку шатало при каждом его шаге. «Мужчины, наверное, тяжелее женщин. И пригибаться ему приходится почти вдвое». Его тяжелые шаги удалялись от лодки и вскоре совсем затихли вдалеке.

Я с трудом дождался момента, когда Ида откроет глаза. Я уставился на еще спящую сестру и, как мне казалось, целую вечность ждал ее пробуждения. Голоса ребят уже давно манили гулять на скользкую и заснеженную пристань, но я не торопился вставать. Мне было интересно посмотреть в глаза сестры. Что там в них нового? Что изменилось? Что это за лекарство, и почему она сама не смогла идти вчера? Может, заснула с непривычки. Но тут зашла мама и, увидев такую картину, быстро вытолкала меня из лодки.

Сегодня мне было поручено набивать перины. Дело это было утомительным и продвигалось медленно. Позавтракать меня не позвали, и я явился только к обеду, с небольшой рыбой в руках после разгрузки улова. Голодный, без лишних вопросов и уже не слишком уделяя внимания состоянию сестры, я набросился на хлеб и рыбу. С холода меня клонило в сон, и после еды я быстро заснул. Проснулся уже тогда, когда ни Иды, ни мамы в лодке не было. Утром я выкроил время, чтобы недолго поговорить с сестрой. Но она покачала грустно головой.

– Ты не поймешь, – сказала она и принялась за чистку рыбы. Мне было очень любопытно узнать обо всех тонкостях взрослой жизни, но еще больше мне хотелось понять, куда пропала моя сестра? Она так изменилась, в ней не было того огонька и задора, игравшего в ее глазах раньше. Она действительно стала как взрослые. Но не совсем, она не ждала вечера, как они, она просто устало вздыхала, как утром, так и в конце дня. Все вокруг становились веселее при виде заката, а она наоборот только хмурилась.

Через неделю я понял, она не хочет говорить, потому что боится маминого гнева. Так уж мама нас держала далеко друг от друга, что несложно было догадаться, что Иду выругают за общение со мной и с младшей сестрой, хотя малышка пока не проявляла интереса к этой теме. В один из дней я подошел к сестре, было особенно морозно, и дал свою старую куртку погреться. Она сидела над чаном рыбы и засаливала ее.

– Ида, – начал я, – скажи маме, что ты не можешь сегодня пойти, останься дома, притворись, что тебе плохо.

– Я пью лекарство, мне не может быть плохо, – не поднимая головы, ответила она.

– Но ведь оно может тебе не подходить! – настаивал я.

– Не может, оно подходит всем, – без эмоций в голосе ответила Ида.

– Что, всем от него так же хорошо, как и маме? – удивился я.

– Даже еще лучше.

– Но кому-то же, может быть, нехорошо?!

– Я бы не хотела стать первой женщиной, которой оно не подошло, – ее голос ничего не выражал: ни печаль, ни расстройство, – какой-то пустой и безэмоциональный. Как будто не ее вовсе.

– Ну и что? Пусть! – настаивал я.

– Тан, – сказала она тихо, – тем, кому оно не подходит, лучше не становиться, этих людей видят на наших пристанях всего лишь до заката. Ты когда-нибудь видел старого человека в нашем поселении?

– Да. Великий Ушия из рода Мир, – ответил я.

– Хорошо. А ты видел, куда уходят люди после старости?

– Нет, – я смутился. – В конец реки Сома?

– А как они туда уходят, ты видел? – интонацию ее голос приобрел, но она мне очень не нравилась. Ида говорила так, как будто во взрослости есть только минусы и никаких плюсов. И все эти знания, которыми она теперь обладает, а я еще нет, очень тяготят ее.

– Нет, – ответил я четко, – я не только не видел, но и не задумывался. А как? Ты знаешь? Видела? Расскажи…

– Дети пора обедать, – позвала мама, и Ида Ра, выпрямившись, как струна, пошагала к лодке. Я взял таз с рыбой и потащил его следом.

«Не пойму, – думал я, – почему она сказала, что она женщина, ты погляди, пава какая, дорасти еще».

Старшая сестра была высокой и стройной девушкой. У нее были черные длинные волосы и длинные худые руки. Она считалась очень красивой девушкой в нашей деревне, я был мелким и щуплым мальчишкой, младшая сестра Маар Ра пока еще непонятно кем была, но похожа она была на солнышко. Хорошенькая, со щечками и пухлыми губками, с огненно-рыжими вьющимися волосами. Светлая кожа и румянец отличали ее от всех остальных детей. Как говорила мама, для нашей жизни это плохой цвет кожи: быстро обгорает на солнце и обветривается на ветру. Мама же, Гея Ра, не отличалась красотой, но была очень сильной женщиной, со смуглой кожей и зелеными глазами. Я знал, что у нее были еще дети, только я не помнил, что с ними произошло, а вот теперь мне стало интересно, куда уходят жители поселка Гай, и почему мы их не провожаем.

– Мама, – за обедом спросил я, – а куда ушли твои дети?

Она не поняла вопрос. Строго посмотрела на меня и откусила немного хлеба.

– Мама, я помню, что у тебя были еще дети, только вот куда они ушли? Мама опустила голову, а потом сказала:

– Пока не кончилась зима, я попрошу Великого Ушия Мир поставить тебе еще одно клеймо, а в следующую зиму еще два. И ты станешь вместе с нами принимать лекарства. Жди сынок, скоро ты всё узнаешь. Пока не нужно говорить об этом.

– Но ведь…, – я хотел продолжить, но мама обратилась к Иде: Будешь отдавать ему половину своей нормы, тебе всё равно пока целая многовато.

Я ничего не понял, но после обеда, на пристани, Ида обняла меня и сказала:

– Спасибо тебе большое, – я не понял, за что, да и эти нежности вообще были лишними.

– Что ты делаешь Ида?! Прекрати немедленно, – убрал я руки сестры от себя. – Что случилось! Быстро расскажи мне!

– Случилось то, что теперь ты всё поймешь. Жди вечера. – И ушла, пошевелив мои белые волосы. То, что мы такие разные, мама объясняла одной фразой: «Мужчины виноваты».

Вечером я долго не спал, а когда решил, что всё уже будет, как обычно, и мама с Идой вернутся с рассветом, и ничего особенного не произойдет, заскрипели доски, и снежок на пристани запел свою зимнюю песенку под тонкими ножками Иды.

– Тан, – позвала она тихо, но четко, – Тан!

Я высунул из деревянных дверей лодки свою белокурую голову.

– Что? – спросил я шепотом с любопытством и непритворным раздражением.

– Выходи, выходи быстро, у нас мало времени.

Я выскочил из лодки без верхней одежды и понял, что быстро замерзну, если не возьму из дома куртку. Но Ида держала в руках колбу из стекла с жидкостью черного цвета.

– Хочешь? – протянула она ее мне. И улыбнулась. – Это полная порция. Я не хочу.

Ида так улыбалась, как раньше, до четырнадцатой зимы, до этого снега, до ее взрослости. И я вспомнил, что никто не улыбается у нас в деревне, только те, кто не достиг возраста приема лекарства.

– Нет, – сказал я. – Не хочу. А зачем его пить, если оно делает тебя хуже?