Ловцы снов - Елизавета Александровна Рыкова

– Странные? – Я запустил камешком в сторону моря. Не добросил, конечно.

– Ну, например, наши болезни.

– Не просто замечал, – хмыкнул я. – Так и есть. Всякими названиями занимаются теоретики. А теорию легче всего объяснять на фортепиано, её пианисты и придумывали.

– Не знала. – Эгле потянулась за вафлей.

– Да ладно. Это же в началке объясняют.

– В началке я занималась дома, – сухо ответила Эгле. – Возможно, репетитор как раз хотел мне об этом рассказать, когда мне стало невмоготу беспокоиться, выключен у него дома утюг или нет.

Я мысленно отвесил себе пинка.

– Извини.

– Не парься. По тебе не видно, но я-то знаю, что ты раскаиваешься.

Она улыбнулась краешком рта. Я оценил этот подвиг ответным сокращением лицевых мышц. И поклялся больше никогда не упрекать её за то, что она чего-то не знает.

Но только её, конечно.

– Так вот. – Прокашлявшись, я начал снова. – Есть миф, что люди раньше были птицами. Поэтому петь они умели всегда. Потом те из них, что произошли от дятлов, придумали ритм и барабаны. Те, что произошли от певчих птиц, придумали флейты и мелодии. Это были два рода с разных территорий, там ещё душещипательная такая история была, он, мощный, словно раскаты литавр, она, нежная, словно песнь флейты… не суть, в общем, там всё как обычно. Главное, что в конце этой истории удар объединился с мелодией, так появился третий род – струны.

– А когда появляются пианисты? – Эгле подтянула ноги к себе и обхватила их руками. Майская земля ещё не прогрелась, а солнце почти село.

Я наморщил лоб, восстанавливая в памяти цепочку событий.

– Н-ну… до этого ещё далеко, – наконец сказал я. – Люди ведь не сразу поняли, что музыка – это магия. И фортепиано… для него же требуется объединение рода барабанов и рода струн. Пианисты вообще не очень древние. Сначала род флейт придумал магию и стал первой магической школой.

– Мелодия Духа, – обрадовалась Эгле. – Так вот откуда они взялись.

– Ага… ну вот, как раз перед тем, как их разогнали, появились пианисты. Они-то их и разгоняли, собственно… Но это ты уже знаешь. – Я с надеждой посмотрел на Эгле. К счастью, она действительно кивнула.

– Да, помню. Была большая резня, потом все очень долго не любили пианистов.

– Да их и до этого не очень-то любили.

– Почему? – Эгле посмотрела на меня с едва заметным удивлением. – Нет, мне бы тоже было стрёмно находиться в одной комнате с человеком, если бы я знала, что он легко свернёт шею самому страшному звукомагу. Это я могу понять. Но когда об этом ещё не подозревали…

Я вздохнул. Так глубоко я не копал. Точнее, копал, но очень давно. Причинно-следственные связи за это время благополучно перетёрлись.

– Ну, они вроде как с самого начала были не очень-то белыми и пушистыми… Звукомагия была в то время немного не такая, как сейчас. Прямо скажем, ею не любая кухонная курица могла пользоваться. В самом начале ещё и нельзя было обходиться без инструмента. Если ты – звукомаг, то ты контролируешь весь свой инструмент. Греешь его. Практически кормишь собой. А ведь самый маленький рояль был больше самого огромного пианиста.

– С катушек слетали? – понимающе спросила Эгле.

– Вроде того, – пожал плечами я. – Вот один такой слетевший и придумал играть на воздухе. Он был боевым звукомагом. Там у Западного архипелага с Континентом войнушка случилась, он участвовал. Когда перемирие объявили, ему за каким-то тритоном надо было присутствовать… ох, не помню. – Я бросил на Эгле извиняющийся взгляд. – Войны я ещё более или менее различаю, но кто у кого был на торжественном приёме и зачем…

– Неважно, – нетерпеливо отозвалась Эгле. – Пианист.

– Да. Пианист. Короче, был он на территории проигравшей страны. Где многие его знали и очень не любили. Фортепиано же в то время было вроде пушки, диапазон-то ого-го. Один пианист берёт пару аккордов – и вот человек двадцать уже лежат и помалкивают. Там, в столице проигравшей страны его и встретила почётная комиссия. А он к тому времени уже так уколдовался, что перестал понимать, когда он за клавишами, а когда – нет. Ну, и сбацал прямо по воздуху… бедняг по стенам размазало. И знаешь, когда он понял, что играл на воздухе?

– Когда забеспокоился, что клавиши забрызгал? – Слабая улыбка, но ощутимо ехидная.

– Точно. Оказалось, что та часть музыки, которая и есть магия, не зависит ни от струн, ни от деревяшек. Остальные пианисты живенько посадили первооткрывателя на музыкальную шкатулку и стали исследовать звукомагию.

– На музыкальную шкатулку? – тихо переспросила Эгле, глядя прямо перед собой.

Я понял, что она не требует объяснения, а выражает эмоции по этому поводу. Все счастливые обладатели плеера знают, что его предком была музыкальная шкатулка. Они полагались всем сумасшедшим и одержимым. Внутренняя мелодия постоянно подавлялась мелодией шкатулки. Это превращало человека в овощ. Но зато в таком виде он был безопасен для общества.

Пугающее наследие Мелодии Духа. Единственное, что от них оставили пианисты в те жуткие годы. Неудивительно, что все так ненавидели и пианистов, и адептов Мелодии Духа. Но ладно уж, может, не так всё плохо, раз эта страшная штука мутировала в плеер.

– Ну, – невесело хмыкнул я, – как это у нас обычно бывает с первооткрывателями…

Мы помолчали, глядя на небо, где было всё меньше красного и всё больше синего.

– Пойдём? – предложил я. – Нам ещё в город возвращаться, а автобусы отсюда ночью не ходят.

Эгле рассеянно взглянула на меня. Судя по её лицу, она повернулась на звук моего голоса, а слов не разобрала. Я вздохнул.

– Домой пора, говорю.

Недоумения на лице Эгле не убавилось.

– Ты же теперь тут живёшь, – вкрадчиво начал я. – Мы можем приехать сюда в любой день. И даже когда будут уроки. Скажем, что у нас приём у Кейна, и сбежим.

– А ты захочешь сюда? – Она смотрела на меня очень серьёзно.

Вот глупая. Как можно сюда не хотеть.

Примерно в этом смысле я и выразился. Лишь после этого Эгле согласилась взять обратный курс. И всю дорогу до остановки то и дело улыбалась.

Шли мы в молчании. На разговоры на ходу меня уже не хватало. Но когда мы сели в автобус, Эгле вдруг встревоженно сказала:

– Знаешь, а я тебя плохо слышу. Мне ещё на берегу показалось.

– Меня всегда плохо слышно, разве нет? – пробурчал я. – Всё в порядке. Уж не хуже, чем днём.

Эгле помолчала. Видимо, прислушивалась. Потому что потом она сощурила глаза и прошипела: