Одиннадцать минут - Пауло Коэльо

Велико было ее удивление, когда переводчик с ходу объявил, что с ними не пойдет:

– Язык – дело десятое. Главное – чтоб ему было с тобой уютно.

– Какой же тут уют, если он не понимает, что я говорю?!

– И не надо. Это даже хорошо. Нужно, чтобы токи шли.

Мария не поняла, что это значит. У нее на родине люди, когда встречались, должны были спрашивать и отвечать, обмениваться какими-то словами. Но Маилсон – так звали переводчика-охранника – заверил ее, что в Рио и во всем остальном мире дело обстоит иначе.

– Ничего тебе не надо понимать. Твое дело – позаботиться о том, чтобы он хорошо себя чувствовал. Он бездетный вдовец, владелец кабаре, вот и ищет бразильянок, которые бы там выступали. Я сказал ему, что ты, как у нас говорят, «не по этому делу», но он уперся, сказал, что влюбился в тебя с первого взгляда, как только ты вышла из воды. И купальник твой ему понравился.

Он помолчал.

– Но я тебе дам добрый совет – если хочешь подцепить здесь кого-нибудь, купальник надо завести другой. Кроме этого швейцарца, он никому в Рио понравиться не может – очень уж старомодный. Таких давно не носят.

Мария сделала вид, будто не слышит.

– И еще я думаю, – продолжал Маилсон, – что он не просто так на тебя запал, как у нас говорят. Он уверен, что у тебя есть все данные для того, чтобы твой номер стал гвоздем программы. Ясное дело, он не видел, как ты танцуешь, не слышал, как поешь, но считает: это все – дело наживное. А вот красота – то, с чем надо родиться. Европейцы, они такие – приезжают сюда в полной уверенности, будто бразильянки в смысле темперамента все до единой – не женщины, а вулкан, и все умеют танцевать самбу. Если у него и вправду серьезные намерения, советую до того, как покинешь страну, заключить с ним контракт, и пусть заверит подпись в швейцарском консульстве. Завтра я буду на пляже у отеля: разыщи меня, если будет что неясно.

Швейцарец с улыбкой взял Марию за руку и показал на стоявшее в ожидании такси.

– Ну а если у него – или у тебя – возникнут другие планы, помни, что за ночь здесь берут триста долларов. На меньшее не соглашайся.

Прежде чем Мария успела ответить, они уже сидели в такси, а швейцарец повторял заранее выученные слова. Разговор был простой:

– Работать? Доллары? Бразильская звезда?

А Мария тем временем вспоминала последние слова переводчика – триста долларов за ночь! Это целое состояние! И не надо страдать из-за любви – она ведь может соблазнить его, как соблазнила хозяина магазина, выйти за него замуж, завести ребенка, обеспечить сносную жизнь родителям. Что ей терять? Швейцарец уже стар, долго не протянет, а она останется богатой вдовой – Марии казалось, что в Швейцарии денег много, а женщин – мало.

Ужин проходил в молчании – улыбка, улыбка в ответ – и Мария стала постепенно понимать, что такое «ток пошел», а ее спутник показал ей альбом с надписями на неведомом ей языке и фотографиями женщин в бикини (действительно, не чета ее купальнику – красивей и откровенней), вырезки из газет, яркие крикливые афиши и буклеты, где мелькало единственное знакомое слово – «Бразилия». Мария много пила, боясь, что вот-вот последует то самое предложение (хотя ей в жизни еще такого не предлагали, но триста долларов на дороге не валяются, а от выпитого все становилось как-то проще, особенно если вспомнить, что никого из ее родного городка поблизости нет). Однако швейцарец вел себя как настоящий джентльмен – даже пододвигал стул, когда она садилась. Наконец она сказала, что очень устала, и назначила ему свиданье назавтра, на пляже (ткнуть пальцем в цифру на циферблате часов, сделать волнообразное движение и медленно повторить несколько раз «завтра»).

Он вроде бы понял, тоже посмотрел на свои часы (наверняка швейцарские) и кивнул.

Спала она плохо. А когда все же удалось задремать, приснилось, будто все, что было, – было сном. Но проснувшись, поняла – нет, не сон: в скромном номере на спинке стула висело платье, под стулом стояли туфли, в условленный час на пляж должен был прийти швейцарец.

Запись в дневнике Марии, сделанная в день знакомства со швейцарцем:

Все мне подсказывает, что я готова совершить ошибку, но не ошибается тот, кто ничего не делает. Чего хочет от меня мир? Чтобы я не рисковала? Чтобы вернулась туда, откуда пришла, и не осмелилась сказать жизни «да»?

В одиннадцать лет, в тот день, когда мальчик спросил, нет ли у меня лишней ручки, я совершила ошибку. Именно тогда я поняла, что жизнь не всегда дает вторую попытку и что подарки, которые иногда она тебе преподносит, лучше принимать. Да, я рискую, но не больше, чем решившись сесть в автобус, привезший меня в Рио, – ведь он мог попасть в аварию. Если я должна хранить верность кому-то или чему-то, то в первую очередь – самой себе. Если ищу любви истинной и большой, то сначала надо устать от мелких чувств, случайных романов. Мой ничтожный опыт учит меня: никто не владеет ничем, все на свете призрачно и зыбко – и это касается и материальных благ, и духовных ценностей. Человек, которому случалось терять то, что, как ему казалось, будет принадлежать ему вечно (а со мной такое бывало часто), в конце концов усваивает, что ему не принадлежит ничего.

А если мне ничего не принадлежит, я не могу тратить свое время на заботы о том, что не мое; лучше жить так, словно сегодня – первый (или последний) день твоей жизни.

На следующий день, в присутствии Маилсона, переводчика-телохранителя, который теперь называл себя еще и ее импрессарио, Мария сказала, что принимает предложение – если получит документ, заверенный в консульстве. Швейцарец, для которого такое условие было, по всей видимости, не в новинку, ответил, что и сам этого хочет, поскольку для работы в его стране нужна официальная бумага, где черным по белому было бы написано – никто, кроме нее, не сможет делать то, что собирается делать она. Достать такой документ нетрудно – у швейцарских женщин нет призвания к самбе. Они отправились в центр города, и Маилсон потребовал комиссионные – 30 процентов от полученных Марией 500 долларов.

– Сейчас идет неделя выплат. Одна неделя, понимаешь? Ты будешь получать 500 долларов в неделю, но уже без вычетов, потому что я беру деньги только с первой выплаты.

До этой минуты предстоящее путешествие, сама мысль о том, чтобы куда-то уехать, – все казалось нереальным, чем-то вроде мечты, а мечта – штука очень Удобная, потому что мы вовсе не обязаны осуществлять то, о чем мечтаем. Мы избавлены от риска, от горечи неудач, от тяжких минут, а состарившись, всегда можем обвинить кого-нибудь – родителей ли (это бывает чаще всего), супругов, детей – в том, что не добились желаемого.

И вот возникает шанс, на который мы так надеялись, но лучше бы он не возникал! Как сможет она достойно ответить на вызов жизни, ей неведомой, как сумеет избежать опасностей, о которых даже не подозревает? Как оставит все, к чему так привыкла? Почему Пречистая Дева простерла свою щедрость уж так далеко?

Мария утешала себя тем, что в любую минуту сможет отказаться от этой затеи, обратить все дело в шутку, заявить, что не несет никаких обязательств, – дескать, просто хотела новых впечатлений, чтобы, вернувшись домой, было что рассказать. В конце концов, живет она за тысячу километров отсюда, в бумажнике у нее – 350 долларов, и, если завтра она решит собрать чемоданы и сбежать домой, ее никогда не найдут.

Вечером того дня, когда они ходили в консульство, Марии захотелось пройтись одной по берегу моря, разглядывая детей, волейболистов, нищих, пьяниц, продавцов кустарных поделок (типично бразильских сувениров, изготовленных, правда, в Китае), тех, кто бегал трусцой или занимался гимнастикой в чаянии отогнать старость, иностранных туристок, мамаш, пестующих своих чад, пенсионеров, играющих в карты. Вот она приехала в Рио-де-Жанейро, побывала в ресторане самого наипервейшего разряда, в швейцарском консульстве, познакомилась с иностранцем, с его переводчиком, получила в подарок платье и туфли, которые в ее городке никому – никому решительно – были не по карману.

А что теперь?

Она глядела на линию горизонта, за которым скрывался противоположный берег моря; учебник географии утверждал, что, если двигаться по прямой, окажешься прямо в Африке, где львы и гориллы. А если отклониться немного к северу, попадешь в волшебное царство под названием Европа, где стоят Эйфелева башня, и башня Пизанская, и Диснейленд. Что она теряет? Как и всякая бразильянка, она научилась танцевать самбу раньше, чем выговаривать слово «мама»; не понравится – всегда можно вернуться. Тем более что она уже усвоила – подвернувшуюся возможность надо использовать.

Слишком уж часто говорила она «нет» в тех случаях, когда хотела бы сказать «да». Слишком твердо решалась испытать лишь то, что можно будет взять под контроль, – вот хоть ее романы, к примеру. Теперь она стояла перед неизведанным – таким же неведомым, каким было это море для тех, кто впервые отправлялся по нему в плаванье: это она помнила по школьным урокам истории. Конечно, можно сказать «нет» и на этот раз, но не будет ли она до конца дней корить себя, как после той истории с мальчиком, спросившим, нет ли у нее лишней ручки, и исчезнувшим вместе с первой любовью? Можно сказать «нет», но почему бы не попробовать на этот раз сказать «да»?!