Трамвай судьбы - О. Странник

И тут раздался стук в дверь и вошёл Павел Петрович, нагружённый бутылкой армянского коньяка и прозрачным пакетом засахаренных на палочках китайских фруктов:

– Олег, составь компанию, начальники спят, а нас с тобой пригласила Раиса Васильевна на дружеские посиделки, пошли!

Раиса рассказывала нам байки о телевидении восьмидесятых, а мы за ней наперебой ухаживали. Посиделки затянулись, но встал я рано, чтобы успеть до завтрака поплавать в бассейне на крыше. Наверх поднял меня сплошь зеркальный лифт в узорах гравированными драконами. Кукольное нарисованное личико девушки-лифтёра в красном атласе радостно улыбалось мне. Она кланялась и чирикала что-то вроде бы по-английски, сюсюкая на звуке th. После плавания взыграл аппетит, я спустился в ресторан с обильнейшим шведским столом. Кроме того, посреди зала высокие атлеты в накрахмаленных белых шапочках и кителях двигались в почти ритуальном танце, выпекая и подавая яичницы, блинчики и что-то непонятное. Я залюбовался, пробормотал вслух:

– Разве китайцы бывают такими высокими, с модными бородками и в усах?

– Это маньчжуры, я уже поинтересовался, – ответил Павел с полным подносом разносолов и уселся рядом со мной. И тут к нашему столику подошла, тоже с подносом, толстая женщина средних лет в дурацкой бейсболке, оскалила зубы толерантной американской улыбкой:

– Hay! Isn’t occupied? Can I sit here? («Привет, здесь свободно? Я сяду?»)

– Sure, sit down please. («Конечно, садитесь, пожалуйста». ) – Я тоже изобразил улыбку, и мы с Павлом расчистили место для её тарелок и судков. Она уселась и принялась за еду, не снимая бейсболки. Как мне противна эта американская манера! У нас в России не принято за стол в головном уборе. Ну, кроме дам в модельных шляпках на светском рауте. А наша внезапная сотрапезница непостижимым образом продолжала улыбаться набитым ртом и одновременно говорить:

– Oh, thanks… how nice! Well… where are you from? I’m Emily, from Canada. And you? Oh, Russia! («Спасибо, очень мило, вы откуда? Я Эмили, из Канады, а вы? О, Россия!»)

И она, непрерывно жуя, поведала нам, что с подругой приехала в Китай, чтобы взять приёмного ребёнка, здесь это, мол, проще и дешевле. Быстро сметав всё в себя, она бросила:

– See you later! («Увидимся!») – и потопала вглубь зала к мужеподобной тётке, восклицая: – Oh, wait, wait…

Подругу, наверное, увидела. Павел тоже поднялся, подмигнул:

– Мне тут рекомендовали одного аборигена, негласные платные экскурсии по злачным местам водит, пойду поговорю, – и отчалил.

Я остался один за столиком над тарелкой экзотических ароматных фруктов, они были как пушистые красные шарики, очень вкусные и такие красивые, называются рамбутаны.

Рам-бу-та-ны…

И тут, как всегда нежданно-негаданно, в голове моей зазвучал стихотворный размер, но не слова, а цифровые строчки. Я стал записывать на салфетке:

49 49 25 15 7 – то ли хорей, то ли третий пеон, смотря как прочитать и какие слова подложить. Я снова продекламировал цифры пеоном, глядя на запись, потом забормотал:

– Рам-бу-та-ны, рамбутаны, сладкоснежные вутри……Змейки сладких воскурений застят пламя, и    Завитки улыбки Будды вкрадчивей змеи…

Я воздел очи горе. И мой вдохновенный взгляд наткнулся не на музу-китаянку и не на доброжелательного Пегаса, а на пристальные глаза китайца в униформе с подносом грязной посуды в руках. Он перестал собирать судки с моего стола, пристроил поднос на стул, показал мне три растопыренных пальца и прошептал:

– Саньхэхуэй…

Я вытаращил глаза и глупо спросил:

– Чего?..

Китайские лица, на взгляд европейца, невыразительны, но я разглядел (или мне показалось, что разглядел) страх и угрозу в антрацитовых узких глазах. Он стал делать вид, что счищает объедки с тарелок, и тихо заговорил:

– Моя лаботай лесетолан Мосукува… твоя и моя саньхэхуэй… – И он тыкнул пальцем в мои цифровые стихи на салфетке.

Я заподозрил, что он голубой, но при чём здесь цифровые стихи? И я решил отшутиться:

– Моя твоя не понимай…

Одной рукой он продолжал для вида переставлять посуду, пальцем другой руки опять потыкал в мои цифры, показал на двойные 49:

– Моя боець, твоя боець саньхэхуэй… тлиада… – тыкнул в 25, прошептал: – Влаг шипион пледатель… – показал на 15: – Очене холошо… – ткнул в 7: – Смельть… – и чиркнул себя по горлу большим пальцем.

Я обалдел и не знал, как реагировать. Из его бормотанья и пантомимы выходило, что он и я – рядовые бойцы китайской «Триады» и я цифрами докладываю о предателе, опасности и смерти, так, что ли? Ну, я читал и в кино видел про эту «Триаду» и их шифры, но чтобы вот так влипнуть с цифровыми стихами?! Ну и совпадение, ядрён батон! Или что?.. И не он ли совал мне под нос три растопыренных пальца у Нефритового Будды? Я не знал, что говорить и что делать, просто сидел, уставившись на «соратника». Он выжидательно смотрел на меня с подносом грязной посуды наперевес, и тут вернулся Павел Петрович. Он с ходу адресовался к моему китайцу:

– О, нашёл тебя, ты – Фенгджи? А по-русски Федя?

Тот с готовностью закивал и заулыбался, они отошли к соседнему неубранному столику и тихо заговорили на смеси ломаного английского и ломаного русского. Из рук Павла что-то перешло в руки «Феди», тот покивал, с улыбкой повернулся ко мне, показал на пальцах окей, ткнул в Павла и изобразил мне пальцами 49, поклонился и ушёл со своим подносом. Павел, не ведая, что его только что обозначили бойцом «Триады», присел ко мне и радостно сказал:

– Ну, это он и есть, которого мне рекомендовали, Федя этот. Я ему дал задаток, поздно вечером он нас отвезёт в шанхайские хутуны, то есть шикумэни – так они здесь называются. А сейчас пошли быстрее, автобус уже подали, нас ждут жемчужные плантации.

В автобусе я не слушал нового гида – пожилого китайца, в советские времена он учился в Москве и говорил почти без акцента. Я не любовался окрестностями и не участвовал в маленьких торжищах на ступеньках в дверях автобуса при каждой остановке, когда ватаги торговцев лезли друг на друга и совали нам в руки свой товар. Я думал только об одном – рассказывать или нет Павлу о цифровом коде «Триады», совпавшем с моими цифровыми стихами, и о бдительном «Феде». Я соображал, куда это он нас повезёт на ночь глядя и не сказаться ли мне больным и не поехать. Несколько отвлекло меня развлечение на жемчужной плантации: служитель достал из садка большую раковину-жемчужницу и сказал, что кто угадает число жемчужин в ней, тот их все и получит. Все закричали, я буркнул «шесть», вскрыли раковину, и оказалось, я угадал. Они были разного размера – белые, а одна, самая большая, с горошину, – розовая. Её я оставил себе, остальные раздарил нашим дамам. Гид заулыбался, тихо сказал мне:

– Поднебесная приняла тебя, это тебе послан талисман.

Наши богатые главные бухгалтерши бросились покупать косметику на растёртом жемчуге по рецепту императрицы Ци Си, а мы с Павлом пошли в ювелирную мастерскую. Перефразируя Германа из «Пиковой дамы», я на нервной почве даже пропел:

– Там груды жемчуга лежат, и мне они принадлежат…

Павел хмыкнул: «Если бы…»

Жемчуг переливался нежными оттенками, одинаковые лица сортировщиц плыли перед глазами, маленький Ганеша, набранный из жёлтого жемчуга, подмигивал мне лукаво… А я всё думал: сказать – не сказать? Потом мы обедали в дивном рыбном ресторане со всеми церемониями, затем в Океанариуме акула равнодушно улыбалась мне в лицо, проплывая над стеклянным туннелем, по которому мы двигались на бегущей дорожке. А я всё не решался Павлу рассказать, да что и как рассказывать-то, может, я не так всё понял?..

На ужине в очередном ресторане происходило театрализованное действо «виртуозное нарезание утки по-пекински». Весь в сомнениях за столом, я приналёг на винцо и решился подарить Павлу Петровичу тоненькую книжечку своих стихов. Я открыл уже было рот чтобы завести разговор о цифровых стихах, как началась вакханалия фотографирования на фоне расчленения очередной утки блестящим тесаком, и всё смешалось в моей пьяной голове – люди, утки, вспышки, цифровые коды и тесаки…

В гостиницу мы прибыли поздно вечером, перегруженные впечатлениями и вином, а около двенадцати за мной пришёл сияющий Павел, сверкнул азартными карими глазами:

– Пошли давай, денег много не бери…

За его спиной в коридоре маячил «Федя». В вестибюле дежурный портье за стойкой окинул нашу троицу равнодушным взглядом, сказал пару слов «Феде» по-китайски, а нам протянул буклеты отеля и просюсюкал на своём странном английском, что можно показать буклет любому в городе таксисту и тот доставит нас сюда, а английского никто на улицах не знает. И мы помчались в неизвестность с «Федей» за рулём по сияющему, сверкающему, переполненному людьми ночному городу. Вот над широкой рекой Хуанпу все в огнях промелькнули телебашня «Жемчужина Востока» и три поразительных небоскрёба – «Открывашка», «Кукуруза» и «Отвёртка», прозванные так туристами. Потом свернули вглубь квартала, повернули ещё раз – в узкий переулок – и остановились, вышли. Вокруг были сплошные стены без единого окна, ну, это типично для хутунов, то есть шикумэней. У неприметной калитки «Федя» кивнул китайцу в европейском тёмном костюме – калитка распахнулась, за ней был садик, в глубине вход под навесом на красных столбах, загнутая крыша, круглые красные фонари с кистями. Внутри нас встретили яркие огни, пряные запахи и две девушки в ярких шелках и причудливых причёсках, с подносами в руках. Они кланялись и улыбались, отступая за какие-то ширмы, и Павел радостно устремился за ними. Меня же как-то мягко оттёрли «Федя» и привратник в костюме. Они улыбались и кланялись, но чёрные шарики глаз в узких прорезях век смотрели холодно и пристально. Передо мной распахнули стеклянную витражную дверь с птицами и пионами, я вошёл. В комнате, обставленной по-европейски, за письменным столом сидел средних лет седой китаец, жестом предложил мне сесть и на хорошем английском языке спросил: