Пару штрихов тому назад - Дмитрий Березин

– Отлично, значит остаешься за старшего и моешь посуду. А список я тебе напишу.

Аленка все боялась опоздать в садик, и это в свою очередь заставляло Марию волноваться по поводу собственного опоздания на работу. Она быстро набросала список продуктов на листке из блокнота, поцеловала мужа и, схватив дочку за руку, бегом понеслась с ней по лестнице, затем и по дорожке, вымощенной бетонными плитами и ведущей прямо к детскому саду. Евгений смотрел им вслед из окна кухни, допивая чай. Затаив дыхание и ожидая чего-то, он так простоял минуту или две и, буквально швырнув чашку в мойку, направился в комнату.

У Евгения дрожали руки: он открывал тюбики с краской, долго выбирал кисти. Когда, наконец, он был готов, словно по команде появилось желание прикрыть глаза. Снова возник образ серой пустыни, мертвого леса, кладбища, ворот и стены. Ничего не изменилось. Евгений писал молча, глядя в одну точку – в самый центр холста. Все остальное возникало само собой, не требовало никаких усилий.

Что-то было там, на заднем плане, в этой самой точке у ворот. Евгений даже перестал обращать внимания на то, что где-то по краям краска легла неровно, не так, как он задумывал. Вернее, не так, как внутренние силы двигали его руками, управляли сознанием, талантом.

«Успеть, главное успеть. Все складывается как нельзя лучше, – говорил себе Евгений, хотя и понимал, что никакого очевидного смысла его слова и мысли не имеют, что все перепуталось, что он сам себе не подвластен. – Вот так, прекрасно, это твоя лучшая работа, безо всяких сомнений лучшая».

Последние штрихи дались Евгению нелегко. Его тянуло что-то изменить, подправить, добавить тень, подчеркнуть серый оттенок неба. Но, пытаясь это сделать, он снова и снова устремлял взгляд в самый центр, к воротам. Не сразу, но Евгений догадался: откуда-то из-за ворот, из-за узкой щели в них, образовавшейся вследствие того, что бревна подгнили и опустились вниз, к земле, на него кто-то смотрел. Конечно, на картине этого видно не было. Ворота были изображены вдалеке, слегка скрытые дымкой. А вот когда он закрывал глаза, сомнений у него не оставалось – там кто-то есть. Но что может сделать он? Снова и снова закрывать глаза и просто смотреть? Конечно, он так и поступал. Его уже не интересовало ни кладбище, ни сорняки, ни лишайники – даже на странные, будто бы птичьи крики, он перестал обращать внимание. В своем воображении он снова проделал этот путь – из леса, по серому песку, по нехоженому мху, мимо кладбища прямо к стене, к воротам. Он опять стоял возле них и с любопытством их разглядывал. И его молча разглядывал кто-то, притаившийся по ту сторону ворот. Его ничто не выдавало – ни дыхание, ни шаги, ни поскрипывание трухлявых досок. Евгений просто чувствовал это взгляд. Словами это передать безумно сложно. Быть может, только если написать о таком состоянии, когда знаешь, что вот-вот тебя кто-то окликнет, но этого не происходит, будут понятны ощущения Евгения. Это трудно было назвать ужасом, смятением – это было именно любопытство.

Картина дописана, но облегчения Евгению это не принесло. Он заволновался, у него заболела голова – и все, казавшееся безмолвным, вдруг заговорило. Крики птиц стали реалистичными, раздавались шорохи, вздохи, звуки шагов. И трудно было сориентироваться и понять, где именно все это происходит – там, в неведомом краю, в глубине воображения, или же наяву, прямо в комнате. Звуки раздавались со всех сторон. Они не прекращались даже тогда, когда Евгений широко открывал глаза и смотрел на дверь, на окно, на стены – все равно куда, лишь бы избавиться от образа картины.

Боль усиливалась. Евгений сидел на стуле и смотрел на картину. Болела не только голова, но и все тело, особенно руки. Боль сжимала виски, давила на грудь, будто бы примериваясь, как лучше будет уничтожить художника, только что закончившего свою лучшую картину. Ведь что он будет делать теперь, когда вершина творчества пройдена? Просто жить, не творить? Художник не решится так жить, его снова потянет доказывать себе, что он на что-то способен, быть может, даже на нечто большее. Или он будет творить, но вполсилы, не утруждая себя созданием шедевров? Просто жить, как живется, и ничего не предпринимать? Увлечься чем-то новым, добиться успеха там? Боль пришла не для этого.

Евгений не смотрел на картину. Но вся обстановка и мольберт с картиной вдруг стали кружить вокруг него, боль усиливалась. Вдруг перед глазами возникла картина – все кружилось, а она остановилась. Евгений схватился за голову, прижал ее к коленям и посмотрел на пол. Под ногами у него был серый песок, а впереди – сырые, поросшие лишайником бревна ворот. Смотреть по сторонам Евгений боялся. Галлюцинация была на редкость реалистична, как и тогда, когда он в первый раз взялся за эту картину. Даже запах – тяжелый, сырой, несмотря на близость почти что пустыни. И звуки – они не могли быть чем-то посторонним, случайным.

Страшно, очень страшно – Евгений сжался, закрыл руками голову. Усиливалась боль. Сначала он ее не замечал, но более ее терпеть не было никаких сил. По щекам покатились слезы, потом Евгений стал тихонько выть – и к своему ужасу услышал со всех сторон себя эхо, которого не могло быть в маленькой комнате маленькой квартиры с низкими потолками. Он был там, в том месте, которое нарисовал, залезая в свое воображение, в возникшие из ниоткуда видения.

Мария ни о чем не подозревала. Она спокойно отвела дочь в садик и, поняв, что у нее еще сорок минут свободного времени, отправилась на работу пешком. После нескольких дней, проведенных на даче, город казался шумным, гудящим, гремящим. Он удивлял Марию так, как будто она не просто не жила в нем как минимум пару лет, но и вообще никогда не бывала.

Утро кипело, бурлило, заставляло проснуться. Она улыбалась сама себе, засматривалась на витрины магазинов, ловила в стеклах свое отражение и радовалась ему, как ребенок.

«Вот и хорошо, что не опаздываю! Буду на работе в нормальном настроении», – решила она, неторопливо проходя очередной перекресток. Все куда-то мчались, бежали, спешили, рядом по проспекту проносились машины. Но она была выше всего этого. Она просто шла, уверенная в себе, спокойная за себя и своих близких. Наверное, у него закрадывалось подозрение в том, что именно спокойствие притупляет чувства, обезоруживает перед лицом очередных жизненных невзгод. Но ей не хотелось об этом думать – и она не думала.

Мария вообще спокойно и хладнокровно старалась относиться ко всему происходящему в ее жизни. Сказывалась, конечно, работа. Медсестра, и не просто медсестра, а очень хорошая, еще и администратор в одном лице, работающая в неплохой частной клинике, просто не имеет права быть нервной и давать волю эмоциям. Она должна быть сосредоточена и внимательна. Эти качества она умело пристраивала и в обычной жизни. Когда-то они с Евгением учились в одной художественной школе. Только для него рисование стало профессией, делом жизни, а для нее это было всего лишь очередным увлечением. Они встретились спустя несколько лет и быстро поняли, что нужны друг другу. Прямые противоположности друг другу, они вдруг, почти в одночасье, нашли у себя столько общего, что такие совпадения вряд ли могли быть простой случайностью. Мария не стала колебаться и через пару недель после их второй встречи перебралась жить к Евгению.

В Жене Мария души не чаяла и во всем ему доверяла. Конечно, она практически сразу решила, что с его мягким характером и нерешительностью командовать парадом должна именно она – и взяла весь быт, все ответственные дела в свои руки. Евгений не возражал, так как считал, что какие-то чисто мужские обязанности все равно останутся за ним. Он сам делал ремонт в квартире, чинил двери, мебель, телефоны и все, что могло сломаться. Несмотря на творческий склад ума, он неплохо разбирался в электронике, чем приводил Марию в восторг: ну надо же, и физик, и лирик в одном лице. И его сердце принадлежит только ей! Как только на свет появилась Аленка, счастья и у Марии, и у Евгения прибавилось, как и забот, к которым они относились легко и не расстраивались, когда что-то вдруг выходило не так, как они вместе задумали.

Единственное, что огорчало Марию, так это упорство мужа в работе, постоянно уставший вид, мешки под глазами. Нельзя сказать, что работал он много. Скорее, преподавание в училище и работа над картинами отнимали у него больше сил, чем отнимали бы у кого-то другого, вот и все. Непонятно, что было причиной этому. Пожалуй, Евгений относился ко всему слишком ответственно, это было свойственно ему от природы, а характер не переделаешь.

– Побереги себя, живешь только один раз, – стращала его Мария после того, как его здоровье дало сбой в первый раз, и он слег на неделю после сердечного приступа. – Скажи себе строго, внуши сам себе, что должен быть осторожней ради меня и Аленки. У тебя давление выделывает пируэты, скачет, как сумасшедшее. Думаешь, это хорошо? Нисколечко! Так что заруби себе на носу, что это был первый звоночек, и ты еще легко отделался.