Озирис - Инна Тронина

– А ты? – Герман Рудольфович ловко сорвал нашлёпку.

– Нет, уволь, мне на службу.

– Тогда за тебя и за детей! Будьте здоровы!

Герман опрокинул в рот рюмку, не закусил, и стал сосать погасшую было трубку.

– Сам-то в Москву не собираешься? Сестры племянники у тебя там – не забывай. Очень хотят с тобой познакомиться, между прочим. Эдгар, старший мой внук, помешался на детективах. Только их и читает. Боюсь, что дураком вырастет.

– Недели через две, наверное, поеду. – Озирский вздохнул щёлкнул пальцем по спичечному коробку. – Моя подруга туда приедет, из Версаля.

– Откуда? – переспросил отец, тут же протрезвев. – У тебя и в Версале есть подруги?

– А как же! Я такой. – В глазах Андрея снова засветились зелёные огоньки. – У меня подруги по всему свету, ибо я – человек компанейский.

– Кто она?

Герман даже забыл про трубку. Он трясущимися руками наливал себе водки, понимая, что в столице, при жене, столько не выпьешь.

– Журналистка, аккредитована в Москве. Она уезжала домой, в отпуск, а теперь возвращается. Ты в высшем свете вращаешься, так, может, слышал такое имя – Франсуаза-Иветта-Одиль де Боньер.

– Она дворянка? Нет, сынок, я не так высоко летаю, как ты думаешь. – Герман протяжно вздохнул. – Производителей порнухи, вроде меня, раком до Нью-Йорка не переставишь. Значит, твоя подруга голубых кровей?

– Да, это обедневший графский род. Ну, как обедневший? У нас так руководители страны мечтают жить. В собственности их семьи находится небольшой остров в Средиземном море, а на нём – замок. Разумеется, есть яхта, несколько автомобилей, дом в Версале. Но по сравнению с тем, что было, всё-таки маловато.

Под потолком кухни прошуршали крыльями две летучие мыши. Андрей недавно принёс их в дом, чтобы посмотреть, как они будут существовать в квартире. Но к этому моменту он твёрдо решил отправить мышей на чердак, где им самое место. Здесь же мыши полюбили кладовку, где тихонько висели весь день вниз головами. Ночью же они начинали летать по коридору и кухне, подобно призракам из фильмов ужасов. Особенно страшны были их зубы и уши. Раздражал и почти непрерывный писк жутких тварей, от которого часто было не уснуть.

Герман Рудольфович, заметив их, решил не срамиться перед сыном. Он уже давно ловил ос, тараканов и чёртиков, поэтому ничуть не удивился, заметив нетопырей. Режиссёр между делом сообщил, что несколько раз сидел на Канатчиковой даче. Он не стеснялся взрослого сына и считал, что дети должны знать о своих родителях горькую правду. Но летучие мыши всё же повергли несчастного в смятение.

– Да…

Герман налил себе ещё одну рюмку. Из его трясущихся пальцев выпала трубка. Слёзы оставляли мокрые дорожки на загорелых щеках. Длинные ресницы мелко дрожали, будто его колотил озноб.

– Когда ты успел с ней… с графиней… того… познакомиться?

– Батя, кончай пить! – не выдержал Андрей. – Мне, конечно, водки не жалко, но ты теряешь человеческий облик. У тебя ещё осталась красота, но скоро её не будет. – Он отставил бутылку подальше. – Мы познакомились первого июля, то есть месяц назад. Как раз в тот день, когда мы впервые увиделись и с тобой. Перед тем, как встретить тебя в аэропорту, я давал ей интервью. Она интересовалась деятельностью шайки, которая промышляла продажей квартир. Помнишь, как ты вместе с Ритой Апостоловой, Женькой и Лёлькой ездили в Петергоф?

– Помню, – кивнул Герман.

Он очень хотел ещё выпить, но бутылку уже отняли.

– Так вот, а мы с Франсуазой отправились в ресторан гостиницы «Астория»…

Озирский встал из-за стола и прижался лбом к стеклу. Какая-то машина через подворотню выехала на набережную. В окне напротив ревела и вовсе нечеловеческая музыка. Андрей радовался, что окна детской выходят на Фонтанку. Сейчас там было куда тише, чем во дворе.

Поняв паузу, как надо, Герман понимающе усмехнулся.

– У вас вот так всё сразу и вышло?

– А чего тянуть? – Озирский сел на табуретку верхом. – Мы уже понимали, что оба этого хотим. Фрэнс встретилась со мной не только по служебной необходимости. Она очень хотела меня утешить, потому что знала про мать. А потом сказала, что полюбила с первого взгляда – будто стрела Амура попала в сердце. Какая-то сила тянула её ко мне, да и меня к ней тоже…

Андрей, похоже, кого-то ждал, и с каждой минутой всё больше тяготился присутствием отца.

– Да уж, чья бы корова мычала! Не мне задавать такие вопросы. – Пухлые, словно отполированные губы Германа дрожали, складывались в трогательную «дудочку».

– Ну, вот кто я, сынок? Кто? Ты – герой, имеешь ранения и награды; целиком пошёл в Озирских. О тебе в обеих столицах легенды ходят. Я даже не знаю, верить или нет, настолько всё ирреально выглядит. Ты видел и смерть, и любовь. А я? На двадцать три года тебя старше, а насколько меньше имею опыта! Болтался, как дерьмо в проруби. Сначала был любимчиком в семье, с меня пылинки сдували. В школу на машине возили, нанимали воспитателей и репетиторов. Во дворе я не гулял, в магазин не ходил, даже в трамвае не ездил. Закончил два творческих ВУЗа, но ничего не добился. Был на побегушках у маститых режиссёров, мечтал о самостоятельности и возможности реализоваться. И вот сейчас, когда уже пенсия видна, что имею? Рекламные ролики шлёпаю да откровенную порнуху, от которой самого по ночам мутит. Изольда, жена, смотрит на меня зверем, и правильно делает. Две дочки у нас с ней, внуки. Жить надо, а как? Ведь нужно выглядеть респектабельно, иметь машину, хотя бы «Опель». А где брать средства на всё это? Староват я уже брыкаться и ждать лучших времён. Андрюшка, ты меня можешь презирать, твоё право… Не могу я иначе! Подонком становлюсь, хрюкаю, как свинья. Но вымя и ляжки снимаю! Это нужно народу. А ведь, представь себе, я был романтиком! Так любил – до боли в сердце… Маня недотрогой была всё время, несколько раз пощёчины мне давала, когда руки распускал. Говорила, что отдастся только после свадьбы, как честная католичка. При Советской власти – и такие слова! А она ничего не боялась. Я уже и не надеялся ни на что. Пригласили нас в компании, на Бармалееву улицу. Студенты гуляли по случаю Седьмого ноября, после демонстрации. Собрали стол в складчину, накупили «Араплы» и «Столичной». Девчонки винегрет сделали, салаты, бутерброды. Не знаю уж, что Маню толкнуло в мои объятья. Как-то так получилось, что все разбились на пары и уединились для интима. На этом фоне как-то неуместно было блюсти невинность. Это было уже не модно – сталинские времена прошли. Выпила она, конечно, раскомплексовалась. И, вроде, даже первая шаг мне навстречу сделала… Как бы подарила себя. Я глазам своим не поверил, когда она стала платье расстёгивать… Сказала мне: «Всё равно когда-то придётся, так лучше пусть с тобой…»

Герман завёл глаза под мокрый лоб. Его соболиные брови удивлённо приподнялись над глазами.

– Это было в квартире у Тольки Коняхина. Они две комнаты занимали, но родители как раз уехали в гости, с ночёвкой. Мы за ширмой спрятались, долго целовались, а потом… Я проснулся уже под утро. Ещё было темно – Питер же, ноябрь, сам понимаешь. Маня спала на диване – такая красивая, что я оцепенел. И вдруг вижу – над ней будто кто-то порхает… – Герман сделал рукой движение в воздухе. – Такой прозрачный, лёгкий, светлый. Короче, нечто неземное, божественное. Я лежу и вздохнуть боюсь. От счастья чуть не умер, честное слово. Ведь Маня Озирская, генеральская дочь, одна из первых красавиц в городе, отдалась мне! А потом она сказала, что будто голос свыше был. Захотелось родить такого сына, какого ещё не было на земле…

– Батя, да ну тебя, в самом деле! – рассмеялся Озирский. – Перебрал ты, вот и пригрезилось. Кто мог над вами порхать, да ещё седьмого ноября? Что вам всем одно и то же в голову приходит? – Он вспомнил Сашу Минца. – Только потому, что она – Мария?

– И поэтому тоже, – согласился Герман. – Нет, я тогда ещё алкоголиком не был. Ничего мне не показалось. Потом светлый дух исчез, и стало темно. Ты ведь совсем на меня не похож. У тебя лицо Мани. И, представь, у неё ведь ни до меня, ни после никого не было! Разве обычная женщина на такое способна? Вот и соображай…

Переливчато запел звонок у входной двери. Андрей вскочил, полыхнув радостной улыбкой.

– Батя, иди, отдохни немного. Хватит нести околесицу – потом самому стыдно станет. А у меня дела, понимаешь…

– А что? Почему ты меня гонишь? Надоел тебе старик? Не уважаешь… Конечно, за что меня уважать? – Герман достал платок, вытер слёзы и чихнул. – Э-э, где моя косорыловка? – Он похлопал ладонью по столу.

– Иди, иди, потом договорим! – Озирский сунул отцу в руки недопитую бутылку «Сибирской». – И чтобы тихо сидел, ясно? Не смущай моего дорогого гостя. Когда освобожусь, позову тебя…

Закрыв за Германом дверь комнаты, Андрей пошёл к двери. Он сам заметно покачивался от выпитого и ругал себя за это. Звонок опять резанул по барабанным перепонкам – уже зло и нетерпеливо. Только бы никто не вышел до ветру или блевать, потому они с Обером должны встречаться наедине.