Лунный удар - Жорж Сименон

Тимар по-прежнему сидел за столиком, уставясь в пол.

Последний из столующихся допил рюмку и снял с вешалки шлем. Сердце Тимара забило тревогу: какие слова могут быть произнесены им и ею?

Шаги затихли. Тимар, с усилием поднял голову. Он решил тоже потребовать рюмку спиртного, чтобы ничего больше не сознавать весь оставшийся день.

Но в тот миг, когда он принял решение, Адель вздохнула, как человек, без охоты принимающийся за какое-то дело, заперла выдвижной ящик кассы и ушла, ничего не сказав Жозефу не взглянув на него. Еще несколько мгновений он видел ее по ту сторону кухонного столика.

Адель вполголоса отдавала какие-то распоряжения. На конец она стала подниматься по лестнице, и ее шаги послышались над головой Тимара.

Глава третья

Обеденный час не отличался от часа завтрака, если не считать того, что труп наверху больше не лежал на кровати Тимара, а был уложен в гроб, покоившийся на двух стульях.

Некоторые завсегдатаи обменялись многозначительными взглядами, как бы напоминая друг другу о каком-то общем решении, и по окончании еды лесоруб, похожий на мясника, подошел к стойке.

— Скажи-ка, Адель, ты не считаешь, что следовало бы закрыть кафе?

— Я и собираюсь это сделать.

— И.., мне кажется, не будет ли.., не следует ли кому-нибудь дежурить у тела? В этом ты, конечно, можешь рассчитывать на нас.

Смешон был контраст между его зверской внешностью и детским выражением лица школьника, обращающегося к учительнице с просьбой.

— Зачем дежурить? Он никуда не убежит.

Глаза лесоруба блеснули. Он сделал над собой усилие, чтобы не улыбнуться, и пять минут спустя все уже покинули отель, в том числе и Тимар. Уходя, люди держали себя с напускным равнодушием, с плохо маскируемой нерешительностью.

— Надо погулять часок, прежде чем ложиться.

— До завтра, Адель! Лесоруб дотронулся до плеча Тимара:

— Едем с нами. Она хочет остаться одна.

Кафе опустело. Шесть мужчин сели в грузовичок.

Светила луна. Посеребренное море шумело за завесой из кокосовых пальм. В Европе Тимар точно так представлял себе ночь на тропических островах.

Он оглянулся на кафе, пустота которого действовала ему на нервы. Бой убирал со столиков. Адель, сидя на своем месте за стойкой, распоряжалась.

— Ух! Адель нас перекармливает, — сказал один из лесорубов. — Под конец обеда я совсем не мог дышать.

— Послушай, — наклонясь к водителю, попросил другой, — остановись у моего дома. Я захвачу перно.

Лица были плохо видны, вернее — сияние луны их искажало. Шесть силуэтов покачивались и подпрыгивали на рытвинах.

— Куда мы едем? — понизив голос, спросил Тимар у заместителя директора банка.

— Мы знаем одну хижину. Проведем там вечер.

И Тимар заметил необычное выражение его лица.

Это был высокий молодой человек, очень худой, с головой прекрасной лепки, белокурыми волосами и размеренными движениями. Но сейчас его глаза подозрительно поблескивали и во взгляде была какая-то странная растерянность.

Пока ждали перно, Тимар вполголоса обменялся с соседом несколькими словами. Он узнал, что Буйу, человек с лицом мясника, учительствовал в одной из деревень Морвана. Посреди фразы на «банкира» вдруг напала благовоспитанность. Он протянул руку:

— Разрешите представиться: Жерар Маритен.

— Жозеф Тимар из «Сакова».

Машина покатила дальше. Она направилась по дороге, неизвестной Тимару, громкий шум двигателя мешал разговаривать. Шаткая колымага была кое-как собрана из старого железного лома, что не мешало ее хозяину брать повороты на полном ходу. Седоки при этом каждый раз валились друг на друга.

Сначала с обеих сторон дороги попадались огни, дальше уже не было ничего. Еще дальше показался свет и черные конусы негритянских хижин.

— К Марии? — спросил кто-то.

— К Марии.

С этой минуты Тимар погрузился в какой-то кошмар. В первый раз он кутил ночью в Либревиле. Лунный свет придавал всем предметам чуждый облик. Жозеф не знал даже, куда едет.

Тени шарахались от автомобиля. Несомненно, это были негры, тотчас же сливавшиеся с лесом. Заскрежетали тормоза. Буйу сошел первым, направился к хижине, где царил мрак, и постучал сапогом в дверь.

— Мария!.. Эй, Мария!.. Вставай!

Сошли с машины и остальные, Тимар по-прежнему держался возле Маритена, который более других был похож на него.

— Кто эта Мария? Проститутка?

— Нет. Такая же негритянка, как другие. Они послушно принимают белых. Раз кафе в Либревиле закрыто, пришлось на этот вечер…

Было знойно, несмотря на ночную пору. Б других хижинах — полная тишина. Дверь же этой отворилась, в ней обрисовалась фигура голого негра. Отвесив беглый поклон, он растаял в густой тьме.

Тимар лишь впоследствии понял, что это был муж Марии, которого послали погулять, пока жена принимает гостей.

В хижине вспыхнула спичка, зажгли керосиновую лампу.

— Входите! — крикнул Буйу, пропуская товарищей вперед.

Здесь было еще жарче, чем на дворе. Тошнотворный жар разгоряченных человеческих тел.

Женщина, зажигавшая лампу, умудрилась одной рукой укрепить на голом теле набедренную повязку, но Буйу сорвал ее и бросил в угол хижины.

— Сходи за своими сестрами. Да не забудь привести малышку.

Белые были здесь как дома, кроме, может быть, Маритена: тот держал себя менее развязно. В хижине стояли стол, два старых палубных шезлонга, дрянная раскладная кровать, еще хранившая вмятины и влажность от лежавших на ней тел.

Трое мужчин все же уселись на одеяло.

— Располагайтесь, дети мои!

Никогда еще, даже в полдень, Тимару не было так жарко. Ему казалось, что это нездоровый жар, жар лихорадки, жар больницы. Было физически противно прикасаться к чему-либо, даже к стенам. Он пристально смотрел на Маритена, который тоже оставался на ногах, не в глубине хижины.

— Это похуже Адели! — издали крикнул Жозефу Буйу. — Ну-ка, выпей! Тебе станет лучше…

По рукам ходил стакан и дошел до Тимара — один из трех стаканов. Их никто не подумал вымыть. Буйу держал в руке другой. Третий был у кривоглазого.

— За здоровье Адели!

Они пили чистый перно. Тимар проглотил его, не смея противостоять пяти мужчинам. Пил, зажав ноздри, — и стакан и вино были равно ему противны.

— Это очень шикарно делать вид, что ничего не понимаешь. Но когда все мы…

Несомненно, произошло бы столкновение, если бы в эту минуту не открылась дверь. Первой вошла Мария с покорной улыбкой на губах. За ней семенила негритянка, очень молоденькая, очень юная, и ее тут же облапил белый, сидевший ближе всех к входу.

Дальше все смешалось — хижина была недостаточно просторна, чтобы вместить всех находившихся в ней.

Одни наталкивались на других.

Негритянки почти ничего не говорили. Несколько не связанных между собою слов, обрывки недоговоренных фраз. Гораздо чаще они смеялись, и тогда видны были сверкающие белые зубы. Мария достала из-под матраца бутылку мятной настойки, и ее распили после перно.

— Что говорят в деревне о смерти Тома? — спросил кривой лесоруб, и всем на миг стало не по себе.

С трех черных лиц исчезла улыбка, исчезла приветливость, исчезла даже покорность. Женщины молчали и смотрели себе под ноги.

Но Буйу восстановил веселое настроение, закричав:

— Ладно, ладно! Что нам за дело до какого-то негра?

Ваше здоровье, дети мои! Знаете, что я предложу? Махнем все вместе в лес.

Как и во время обеда, люди переглянулись, и Тимар не сомневался, что сказанное Буйу имеет особое значение, что речь идет о каком-то заранее обдуманном плане.

— Минутку! Послушай, Мария. Сто франков, если ты где-нибудь откопаешь бутылку виски или что-нибудь в этом роде!

Она нашла требуемое — в этой деревне, где, казалось, все спят, где не слышно было ни малейшего шума или шепота и не видно света, но где во всех хижинах не могли не слышать, что происходит.

Обрывки фраз среди толкотни при посадке в машину. Под сырным деревом стояла негритянка, которую заметили лишь в последний миг.

— Влезай и ты!

Загремел стартер, затрещал двигатель, застонали рессоры, и уже ни слова нельзя было разобрать.

Тимар ничего не хотел видеть. Он упрямо вглядывался в вершины проносившихся мимо деревьев, чьи контуры рисовала луна. Машина шла по песку, и водитель без конца переключал скорости.

Жозефу сунули в руку бутылку виски, наполовину опорожненную, горячую, с липким горлышком. Он не мог пить, но сделал вид, будто пьет, и спирт лился ему на подбородок, на грудь.

— …раз мы все прошли…

Его томило мучительное нетерпение. Единственной мыслью было — подойти к Буйу, этой зверской роже, и потребовать объяснения. Это не могло быть правдой!

Это было немыслимо. Буйу вовсе не был любовником Адели, как не был кривоглазый, как не был…

Тимар испытал всю гамму чувств — от ярости до отчаяния, хотел потребовать, чтобы машину остановили и высадили его. Но, не имея понятия о том, где находится, волей-неволей вынужден был оставаться с другими до конца.