Дворцовые тайны - Евгений Анисимов

Да, «пятна» бывают не только на солнце, были они и у Ягужинского. Но недостатки Павла Ивановича являлись естественным продолжением несомненных государственных и человеческих его достоинств. Он был человеком прямым, откровенным, вспыльчивым и неуживчивым. Часто (а к концу жизни — почти всегда) он, нетрезвый, громогласный и решительный, не выбирал в богатом ненормативной лексикой русском языке выражений и никого не щадил, обличая грехи и грешки петровских сподвижников. Прямота генерал-прокурора нравилась государю (который сам мало считался с этикетом и любил принародно выводить воров и проходимцев на чистую воду), но страшила других «птенцов гнезда Петрова», которые могли похвастаться многим, но только не честностью и неподкупностью. Больше всего генерал-прокурор досаждал вору из воров — Меншикову, которого, в отличие от других сановников, совсем не боялся и разоблачал его с пеной у рта, как только представлялся к этому случай. А случаев этих было предостаточно, как можно догадаться из помещенного выше рассказа о жизни светлейшего.

Неудивительно, что как только Петр Великий умер, Меншиков и другие сановники, оказавшиеся у власти при Екатерине I, постарались «задвинуть» Ягужинского. Они создали Верховный тайный совет, но Ягужинского в него не только не включили, а далее должности генерал-прокурора лишили — кому же нужен был такой обличитель их пороков? Между тем в управлении страной они активно пользовались идеями Ягужинского. Именно он уже в первые месяцы после смерти Петра Великого стал инициатором изменения политического курса страны, подал Екатерине I «Записку о состоянии России», в которой оценил это состояние как критическое. Он предлагал облегчить для народа налоговое бремя, сократить военные расходы, отказаться от завоевания новых территорий: известно, что в конце жизни Петр устремился мечтами к Индии, готовил туда поход, собирался послать корабли на остров Мадагаскар, чтобы создать там базу для завоевания Индии.

Меншиков и другие «верховники» (члены Верховного тайного совета) своего добились. Ягужинского сначала сделали штальмейстером — главным начальником царских конюшен, а потом вообще отправили с глаз долой — послом в Пруссию. Но перед отъездом Ягужинский все-таки сказал Меншикову все, что о нем думал. Больше им судьба не предоставила возможности поругаться. Когда Ягужинский вернулся в Петербург, сосланный Меншиков уже устраивался на новом месте, в Сибири. Но к этому времени карьера и самого Ягужинского была сломана — «око государево» в России уже не требовалось.

Ягужинский был мужчина красивый и очень нравился женщинам. С нескрываемой симпатией пишет о нем леди Рондо, жена английского посланника при дворе Анны Иоанновны: «Его наружность прекрасна, черты лица неправильны, но очень величественны, живы и выразительны. Он высок и хорошо сложен. Манеры его небрежны и непринужденны, что в другом человеке воспринималось бы как недостаток воспитания, а в нем столь естественно, что всякому видно: он исполнен достоинства, привлекающего к себе взоры даже в очень большом собрании, словно является в нем центральной фигурой».

Выходец из низов, он женился на богатой невесте, Анне Дурново, родившей ему четверых сыновей. Но в начале 1720-х годов у нее началось расстройство психики. Ее дальнейшее буйное помешательство на эротической почве сделало жизнь Ягужинского невыносимой. Он безуспешно добивался развода, основанием для которого в то время могла стать только супружеская неверность. Высшие церковные иерархи терпеть не могли громогласного разоблачителя грехов и долго не разводили супругов. Лишь летом 1723 года Синод издал указ о разводе четы Ягужинских. Анна была заточена в монастырь, а Павел Иванович смог вновь жениться в октябре 1724 года.

Новый брак — и по расчету, и по любви — оказался удачным. Ягужинский взял в жены хотя и рябую (последствие оспы), но грациозную, образованную и — под стать себе — веселую и обаятельную Анну Гавриловну, дочь канцлера Головкина, да заодно получил за ней богатое приданое. В отличие от первой Анны вторая рожала мужу исключительно дочерей.

В последние годы жизни штоф с водкой стал главным утешителем и товарищем бывшего генерал-прокурора, а характер его испортился окончательно. Он стал вздорен и неуживчив, часто скандалил при императорском дворе, ввязывался во все конфликты. В 1730 году, когда члены Верховного тайного совета попытались ограничить самодержавную власть Анны Иоанновны, Ягужинский даже пострадал, тайно предупредив новую государыню о намерениях верховников сделать ее императрицей, не имеющей фактической власти. Его посадили в тюрьму. Это краткое заточение обеспечило ему кредит доверия у Анны Иоанновны, но ненадолго. Ягужинский поссорился с новыми сподвижниками императрицы, в том числе с ее фаворитом Бироном, с которым был то «не разлей вода», то на ножах, страстно обличая установленные им при дворе порядки. И когда весной 1736 года Ягужинский умер, многие вздохнули с облегчением — отныне уже никто публично не мог обозвать их ворами и ничтожествами.

Конец в замурованной камере: архиепископ Феодосий

Весной 1710 года Петр I приехал к устью впадавшей в Неву речки Черной, названной вскоре Монастыркой, чтобы присутствовать при закладке нового монастыря во имя «Живоначальной Троицы и Святаго Благовернаго великаго князя Александра Невского». Так был основан Александро-Невский монастырь. Политический и религиозный смысл этого действа прост и понятен. На берегах Невы Россия оставалась навсегда, и это подкреплялось церковной легендой и самой историей. Идею эту царю подал Феодосий Яновский, ставший архимандритом нового монастыря. Он больше всех суетился на торжестве у Монастырки, водружая на ее берегу закладной крест и показывая царю план новой обители. Это была его громкая победа.

Личность Феодосия не являет собой загадки. Выходец из Польши, воспитанник знаменитой Киево-Могилянской академии, он слыл чужаком в среде московского духовенства. Так было со многими учеными украинцами и поляками, без церковных знаний которых в России все-таки обойтись не могли. Но Феодосий прославился не ученостью. Его имени нет в знаменитом «Словаре писателей духовного чина» митрополита Евгения, его не упоминают также среди русских святых и подвижников XVIII века. И правильно делают, что не упоминают! Не за что! Феодосий прославился тем, что в старину называли «пронырством» — подлым приспособленчеством, умением держать нос по ветру, извечной готовностью к предательству. Он выдвинулся, «затоптав» своего благодетеля, митрополита Новгородского Иова, в епархию которого входила Ижорская земля. Именно митрополит Иов, освящавший в 1703 году закладку крепости на Заячьем острове и Кроншлота у Котлина, пригрел Феодосия, сделав его архимандритом знаменитого Хутынского монастыря. Но Феодосию этого было мало, он ловко втерся в доверие к царю Петру и сумел опорочить в царских глазах своего покровителя. Основав Александ-ро-Невский монастырь, Феодосий фактически отделился от Новгородской епархии, а впоследствии сам занял новгородскую кафедру, перенеся ее с берегов Волхова на берега Невы. Не сидеть же ему в Новгороде, вдали от милостей государя!

Можно с уверенностью сказать, что не было ни одной моральной преграды, через которую не переступил бы Феодосий. Он был в числе ближайших сподвижников Петра I, и его можно было видеть как на торжественных церемониях, так и на попойках знаменитого своим кощунством Всепьянейшего собора. Он сопровождал Петра в заграничной поездке и особенно увивался возле царицы Екатерины; в 1724 году в Москве он вел церемонию ее коронации. Феодосий отпускал государю все тяжкие его грехи, в 1718 году он стоял рядом с ним, когда тот посылал в Петропавловскую крепость надежных людей, чтобы они под покровом ночи задушили его несчастного сына, царевича Алексея. Тем самым архимандрит благославил один из смертных грехов — сыноубийство.

Феодосий был одним из тех, кто стоял у истоков так называемого «синодального» периода истории Русской православной церкви, когда во главе ее в течение двух столетий стоял не патриарх, а Священный синод — коллегиальный орган управления церковными делами, образованный Петром в 1720 году. С той поры Русская православная церковь превратилась в идеологическую контору самодержавия, духовную «обслугу» светской власти. В церковной иерархии Феодосий вытеснил с первого места патриаршего местоблюстителя Стефана Яворского (тоже выходца с Украины) и стал в Синоде первым.

Согласно легенде, кто-то из церковников попросил императора восстановить патриаршество. Но Петр, не терпевший никакой конкуренции своей власти, в ярости выхватил кортик, воткнул его в стол и сказал: «Вот вам патриарх, ему и подчиняйтесь!» Феодосий-то как раз и был одним из послушных слуг царского кортика. Он беспрекословно исполнял волю Петра, внося немыслимые для православных перемены в обряды русской церкви. Он превратил священника в доносчика, обязанного ради интересов государственной безопасности нарушить одно из священных таинств веры — таинство исповеди, если духовный сын, каясь в грехах, признавался в оскорблении чести государя или «злом намерении» против его власти. После этого миллионы русских людей, шедших в церковь на обязательную для верующих исповедь, были поставлены перед страшной альтернативой: солгать своему духовному отцу (и соответственно Богу) и спасти свою жизнь или сказать правду и подвергнуться по доносу священника аресту, пытке, казни. В таком же ужасном положении оказывался и священник, который боялся нарушить закон, предписывающий ему доносить на своих прихожан.