Расследование смерти мадам Бовари - Филипп Думенк

Все удалились. Делевуа остался наедине с дʼЭрвилем и Реми.

— Итак, ваше мнение? — обратился он к дʼЭрвилю.

— Какое мнение?

— О деле, естественно.

— Я врач, а не полицейский. Мое мнение касается лишь технической стороны.

— Вот именно, ваше мнение по этому поводу. Самоубийство или убийство?

— Откровенно?

— Да.

— Ну что ж, рискуя разочаровать господина префекта и тех, кто нас сюда послал (в этот момент на его губах появилась ироничная улыбка), я бы рискнул заявить, что если бы не формальные свидетельства моих коллег с медицинского факультета, то я был бы склонен к версии о самоубийстве, причем совершенно обыкновенном. Женщине двадцать пять или двадцать шесть лет, ее общее состояние было хорошим, она была очень красивой женщиной и имела, по крайней мере, если верить тому, что здесь было сказано, большие сердечные и денежные проблемы. Что касается собственно причины ее смерти, то она была вызвана попаданием в желудок большой дозы мышьяка — обычного мышьяка, который можно приобрести по рецепту в любой аптеке под предлогом лечения сифилиса или для приготовления крысиного яда.

— Этого количества было достаточно, чтобы вызвать смерть сразу?

— Да.

— А следы физического насилия, о которых говорил Каниве?

— Они действительно есть, но поверхностные. Вероятно, их нанесли тупым предметом. Но также возможно, что в агонии женщина просто ударилась обо что-то. Во всяком случае, вряд ли смерть наступила из-за этих ушибов.

— Это действительно жена того самого Бовари, которого мы с тобой знали по лицею? — вмешался Реми.

Делевуа усмехнулся.

— Ах, вот оно что! — сказал он. — И ты, Реми, как и господин дʼЭрвиль, знал этого господина Бовари?

— Его — да, но не его жену, — ответил дʼЭрвиль. — И Бог знает, заслужил ли этот бедолага такое несчастье! Наш товарищ по коллежу немного простоват, но именно из таких потом получаются славные мужчины. Вы понимаете, что я хочу сказать. — Он умолк, потом снова заговорил: — В гостинице подадут ужин только через час. Не хотите ли, пока есть время, пройти в дом покойной? Я проводил там вскрытие, и у меня остался ключ. Тело тоже находится там.

— Ну, если оно еще там… — протянул Реми.

— Никаких проблем, — поспешил его заверить дʼЭрвиль. — Предоставьте мне все вам показать.

Все трое вышли.

Оцепеневший от холода жандарм из Руана, привезший дʼЭрвиля, стоял на часах перед домом. Входная дверь со скрипом отворилась, плохо подогнанный деревянный порог затрещал под их ногами, они прошли через небольшой темный вестибюль и попали в гостиную, где оперировал их эскулап. Шторы были задернуты, ставни закрыты, но два больших канделябра обеспечивали почти дневное освещение. В камине горел огонь, и Делевуа бесцеремонно поставил перед ним свой огромный зонт, чтобы просушить его.

Внутри было уютно, и если бы не запах формалина, не беспорядочно расставленные оцинкованные ванночки и сосуды, и, главным образом, не прикрытое простыней тело, вытянувшееся на столе, который принесли, вероятно, из смежной столовой, то можно было бы подумать, что они просто пришли в гости. Стучали часы с маятником, потрескивали поленья в огне. Внизу слышался веселый перезвон стеклянной посуды и металлических приборов, словно там орудовала ретивая кухарка. А может быть, кто-то помогал судебному медику мыть инструменты, или это было что-то совсем другое.

— Это Фелисите, их служанка, — пояснил дʼЭрвиль. — Она готовит поминальную трапезу к сегодняшнему вечеру, и нам надо освободить для нее место. Я почти закончил. Мне осталось только зашить, чтобы тело выглядело надлежащим образом.

Результат его работы — десяток склянок с образцами тканей — был выставлен на камине. Каждый сосуд был запечатан воском и имел каллиграфически выполненную этикетку.

— Не желаете ли, — продолжал он, — выслушать первые официальные выводы из отчета, который я представлю? Стало быть, в желудок попал порошок мышьяка, растворенный в воде. Кровоподтеки на шее и теле, как я уже сказал, слабо выражены и, судя по состоянию сосудов, образовались они за много часов до наступления смерти. Деталь, не отмеченная моими коллегами (но это вполне естественно, поскольку они не обследовали тело досконально), — это наличие царапин и грязи на ногах, а также запачканный подол платья. Понимаете, как будто перед смертью она бегала по пересеченной местности. Еще одна деталь: она легла в постель одетая (или ее положили), и одежда ее была сырая. Вот она здесь. Я подумал, что это может заинтересовать вас.

— Давай, сынок, сними-ка простыню, — попросил Делевуа.

Реми первый раз видел труп на задании, так что послушался скрепя сердце. У молодой женщины даже не были закрыты глаза. Она словно пристально смотрела на вас, и в глазах читалась какая-то растерянность. Великолепные длинные темные волосы в беспорядке рассыпались по столу. Плохо удаленные остатки рвоты виднелись в уголках рта и на жемчужных зубах. Лицо было красивым, молодым, и на нем как будто виднелась легкая улыбка.

Реми продолжил поднимать простыню, и показалось все тело. Живот был разрезан так, чтобы можно было изучить все внутренние органы. Это напоминало классический учебный анатомический макет из папье-маше или воска, который используется на медицинском факультете для обучения студентов. Женщина была мертвенно-бледной. При свете свечей она напоминала те иконы, на которых изображались первые христианские мученики.

Реми хорошо запомнил содержание предварительного отчета дʼЭрвиля и был этому очень рад, потому что позднее представленный дʼЭрвилем в префектуру документ исчез, как и многие другие вещи, касающееся данного дела. Переложили его в другое место, уничтожили или украли? По какой причине? По возвращении в Руан Реми искал его вместе с другими бумагами, но так ничего и не нашел.

ДʼЭрвиль описывал в нем жертву как молодую женщину с длинными темными волосами, среднего роста, возрастом от двадцати до двадцати пяти лет (в действительности ей было чуть больше двадцати пяти). Он отмечал, что если яд был принят 23 марта во второй половине дня, то смерть наступила на следующий день — 24 марта, сразу после полудня. Значит, она агонизировала всю ночь и следующее утро.

В первую очередь в отчете упоминалось, что имело место характерное трупное окоченение (rigor mortis), глаза оставались открытыми и были слегка навыкате, в уголках рта скопилась влага. На трупе виднелись следы рвоты и воды, а также были хорошо видны пять небольших ушибов: один на шее, два на туловище, один на предплечье и один на бедре.

Эти ушибы, говорилось в отчете, были схожи между собой, что, по всей видимости, исключает версию о случайном падении или повреждениях, нанесенных больной самой себе в приступе агонии. Скорее, наоборот, ушибы могли быть нанесены тупым предметом закругленной формы, средней твердости, например ручкой какого-нибудь инструмента, верхней закругленной частью трости или скалкой.

Вскрыв желудок, дʼЭрвиль обнаружил довольно большое количество порошка мышьяка: тридцать граммов, или около того. Порошок в виде белых гранул был перемешан с желудочным соком и настойками, с помощью которых у Эммы Бовари пытались вызвать рвоту. Для нее эта доза — если учесть еще и тот мышьяк, который находился в тазу с рвотой, — превышала смертельную. Это подтверждает мнение Ларивьера о том, что удары не были причиной смерти.

Затем дʼЭрвиль упоминал об образцах тканей пищевода, желудка и двенадцатиперстной кишки, необходимых для того, чтобы узнать, не принимала ли женщина какое-либо иное ядовитое вещество, перед тем как проглотить мышьяк.

Руки и ноги покойной были исцарапаны, словно ветвями и колючками — создается впечатление, что перед смертью она бегала по лесу. Ноги были обуты в тонкие кожаные ботиночки, промокшие и заляпанные грязью (странно, что никому не пришло в голову снять их, пока этого не сделал дʼЭрвиль). К нижней части тонкого шерстяного платья пристали колючки с какого-то кустарника — их же обнаружили в волосах и на шали, в которую, судя по всему, женщина куталась. Молодой врач снова обратил внимание, что ее даже не раздели при оказании помощи. Единственная вещь, не отмеченная в отчете (но какому функционеру, какому служащему префектуры интересна подобная деталь?), — это исключительная красота молодой женщины.

— Куда, черт возьми, эта дамочка могла захотеть пойти с такой поспешностью перед смертью? — спросил Делевуа, складывая простыню. — Кто это зимой побежит за город в такой красивой обуви, в снегопад, по обледенелым дорогам?

ДʼЭрвиль с присущей ему тщательностью укладывал свои материалы, а комиссар и Реми осматривали комнату. Это была прямоугольная гостиная средних размеров, обитая обоями в индийском стиле, меблированная с хорошим вкусом и, для маленького провинциального городка, даже с очевидной претенциозностью. Новые портьеры с подхватами украшали два окна, выходившие на улицу, и в то время закрытые ставнями; мебель была красного дерева, в гостиной стояли четыре кресла и пуф, обитые желтым шелком, невысокий стол и фортепьяно с нотами. На камине стояли часы с амурами и две керосиновые лампы Карселя,[5] в корзине возле одного из кресел лежал моток пряжи со спицами и несколько зачитанных журналов. Реми посмотрел на названия: «Корзинка. Журнал для дам» и «Салонный сильф».