Последняя из дома Романовых - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Григорий выпил, поставил бокал на поднос, с усмешкой оглядел играющих. И вдруг нежно обратился к императрице:
– Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтоб с престола тебя сбросить, коли захочу?
Наступила тишина. Екатерина побледнела, молчала.
И тогда Кирилла Разумовский, продолжая игру, сказал, как ни в чем не бывало:
– Что ж, наверное, оно и так, Григорий Григорьевич... Только и трех дней не прошло бы, как мы бы тебя вздернули!
Панин засмеялся, улыбнулась и Екатерина – светски, будто ничего не произошло.
Поняла тогда, что сильна уже не одними нами... И опять он видел торжествующее лицо Григория.
– Наша взяла, Алеша, дотерзал я ее, пойдет за меня замуж. Все как мечтали мы с тобой. Завтра князя Воронцова посылает к старику графу Алексею Разумовскому. Указ подготовлен – объявить его Императорским высочеством. Чтоб тайный брак его с Елизаветой сделать явным. И тем дорогу к нашему с Катериной браку проложить. Она говорит: прецедент нужен... Но Воронцов против, и Панин против, и Кирилла Разумовский... Езжай с Воронцовым, Алеша. Боюсь одного его пускать. Ведь к царству идем, брат...
Воронцов и Алексей Орлов поднялись по мраморным ступеням Аничкова дворца Вошли в залу.
У горящего камина, спиной к ним, сидел старый граф Алексей Разумовский. Он сидел сгорбившись, смотрел в огонь. На коленях у него лежало раскрытое Евангелие.
– Мы пришли от государыни, – начал Алексей.
– Не трудитесь, молодые люди, я знаю причину вашего прихода, – сказал старик, не оборачиваясь.
Князь Воронцов торжественно развернул лист, украшенный гербами.
– Вот проект указа, объявляющего вас Императорским высочеством... В обмен я должен получить от вас бумаги, удостоверяющие действительность некоего события.
– Государыне известно, что бумаги о совершении тайного брака у вас есть, – жестко перебил Орлов.
Разумовский молча взял проект указа из рук Воронцова. Пробежал глазами. И молча вернул Воронцову.
Все так же, не произнося ни слова, он поднялся с кресел. Подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром. Отпер ларец. Из потайного ящичка вынул бумаги, обвитые розовым атласом. Атлас аккуратно уложил обратно в ларец, а бумаги начал читать, не прерывая молчания. Прочитав бумаги, перекрестился. И бросил их в горящий камин.
– Проклятие, – прошептал Алексей. Разумовский опустился в кресло и наконец произнес
– Я был верным рабом Ее величества покойной императрицы Елизаветы. Ничем более. И желаю быть покорным слугой императрицы Екатерины. Просите ее, молодые люди, о благосклонности ко мне.
– Угадал твое тайное желание проклятый царедворец, – шептал старик императрице на потолке, – и ты знала, что он угадает...
Лицо Екатерины. Улыбаясь, она обращается к Алексею Орлову:
– Ну что ж, почтенный старец оказался всех нас умнее... Тайного брака не было, и шепот о нем всегда был для меня противен.
– Вот после того я захворал... да чуть было не помер с обиды за брата... Лицо Екатерины склонилось над Алексеем.
– Сколько в беспамятстве пролежал. – Она улыбалась благодетельной своей улыбкой. – Доктора вылечить не могут, потому что не знают: богатырь ты – и не можешь жить в праздности... Это брат твой по месяцу кутить может, а тебе без дела нельзя – хвораешь без дела... Войну с турками начинаю. Тебе флот поручаю – весь флот в архипелаге под твое начало...
Над кораблями взвивается Андреевский флаг.
– Не ошиблась, – шептал старик, – отменно выбирала людишек... Это я, Алешка Орлов, который моря-то прежде не видел, шлюпкой управлять не умел, загнал турецкий флот в Чесменскую бухту и сжег турецкие корабли...
Вопль «ура!» из тысячи глоток Грохочут пушки.
Картина на стене, изображавшая Чесменскую баталию (как много изображений знаменитого боя развешано по комнатам дворца!), надвинулась на умиравшего старика...
Исполинская фигура Орлова – на адмиральском судне «Три иерарха». Лицо со шрамом, искаженное бешенством, яростью боя...
А потом на том же корабле он увидел...
Григорий Орлов в фантастическом камзоле, усыпанном бриллиантами, стоял на палубе.
– Гришка?! Ну, красавец! Ну, враг!.. Ты тут зачем? Они обнялись.
– Матушка послала – мир добыть у турок...
– И ты... ее оставил?! Оставил Петербург? С ума спрыгнул?
– Глупец ты, Алеша... Я – все для нее! Я ей руку на спину положу – и уж обмерла... Баба, одно слово! Знаешь, как она величала меня, посылая?.. «Ангел...» «Посылаю ангела мира к этим страшным бородатым туркам».
И он захохотал.
– Прост ты, Гриша, ох как прост... Неужто не понял, что случилось? Она нас обоих из Петербурга отослала!
Но Григорий только смеялся.
А потом он получил пакет из Петербурга...
Григорий читает письмо – в бешенстве комкает бумагу, топчет ногами. И крик, вопль:
– Лошаде-е-ей!!
И уж карета мчит через всю Россию.
– Гони, гони, – вопит из кареты обезумевший Григорий.
– Куда гнать-то, милок? Во дворце уже другой! – усмехнулся старик.
Улыбающееся благосклонной улыбкой лицо Екатерины.
– Я многим обязана семье Орловых. И осыпала их за то богатством и почестями. И всегда буду им покровительствовать. Но мое решение неизменно. Я терпела одиннадцать лет! И теперь хочу жить, как мне вздумается. И вполне независимо...
– Уже появился во дворце другой Гришка – Потемкин. Главный фаворит. Это мы его во дворец ввели когда-то. И за то ненавидел он нас – ох ненавидел! И мы его...
– Что касается вас, Алексей Григорьевич, расположение мое к вам неизменно. Вы по-прежнему являетесь начальствующим над нашим флотом в Средиземном море. И никто по-прежнему не вправе требовать ни в чем у вас отчета. Надеюсь, что пребывание ваше в Италии и впредь будет столь же приятным, – улыбнулась с портрета Екатерина.
– Это был приказ: сидеть в Италии, а в Петербург ни ногой. Боялась нас матушка, – засмеялся старик, – Гришку-брата целый год в Петербург не пускала. Потом пустила. А меня – нет. Двое Орловых – слишком много для одного Санкт-Петербурга! Крепко запомнила...
Лицо Григория:
– Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтобы сбросить тебя с престола, коли захочу?..
– И вот тогда, в Италии... – прошептал умирающий старик. Екатерина усмехнулась на портрете.
– Никого... Никого ты не любила... ни Гришку Потемкина, ни Гришку-брата... ни всех бесчисленных твоих любимцев случая... И я тогда никого не любил. И оттого мы так хорошо понимали друг друга... пока тогда в Италии...
Старик вновь увидел лицо той женщины. Она склонилась над постелью...
Его сын наклонился над постелью – Александр Чесменский, незаконный сын.
– Папенька, Александр пришел... – сказала Анна.
– И румянец у него чахоточный, – беззвучно шептал старик, – ее румянец.
– Он не узнает, – жалко сказала Анна молодому человеку, – побудьте пока в той комнате, Александр.
– Впору причащать, – сказал сзади Изотов.
– За митрополитом Платоном послали, – пролепетала Анна.
– Тогда в Италии... Тогда в Италии... – шептал старик – Сколько же я не видел тебя? Тридцать три года. Цифра-то особая...
Женщина шла к нему из темноты...
– Он что-то просит, – беспомощно обратилась к Изотову Анна.
– Шандал велят подвинуть, – сказал Изотов, глядя на шевелящиеся губы графа.
Старый сержант поднял бронзовый шандал с экраном, стоявший на бюро.
Перенес к постели. И зажег свечу. На экране проступило изображение той женщины. Она сидела у камина и глядела в серебряный таз. В тазу плавали кораблики с зажженными свечами.
Вошел слуга и тихо сказал Анне
– Митрополит Платон больны-с... Велели сообщить – викария своего пришлют.
– Не захотел!.. Не захотел! – в ужасе шептала Анна. Старик глядел на экран.
И кораблики в тазу превращались в огромные корабли. Она стояла на палубе, как тогда. В том же плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.
Она сбросила капюшон – и страшные, беспощадные, горящие глаза уставились на графа...
Старик захрипел.
26 декабря 1807 года.
Величественный старец сидел за грубой, старинной работы конторкой – митрополит Московский и Коломенский Платон, автор знаменитой «Краткой русской церковной истории». «Этим трудом он достойно завершил XVIII век и благословил век XIX» – так оценил его сочинение великий историк Сергей Михайлович Соловьев.
Митрополит обмакнул перо и записал: «26 декабря 1807 года. Граф Орлов умер. Меня присылали звать... Но могли я согласиться по слабости моей?..»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ОНАБыл сентябрь 1774 года. В Ливорно на рейде выстроились корабли русской эскадры. Ветер – ветер в парусах кораблей, и белые трепещущие крылья чаек, и трепещущие флаги.
И заполнившая набережную вечная итальянская толпа жестикулирует, хохочет. В разноцветной толпе темнеют широкополые шляпы и черные плащи художников. Похожие на карбонариев, они сидят за мольбертами.
Но вот притихла толпа – все смотрят в море: ждут.
