Путеводитель по оркестру и его задворкам - Зисман Владимир Александрович

Блин, вашу мать! Значит, провести всю жизнь с правой рукой в раструбе валторны под художественным руководством не пойми кого – это работа, а самому заниматься интересным делом на свободе и еще получать за это пристойные деньги – это не работа!

Подавляющее большинство моих коллег, невзирая на здравый смысл и жизненный опыт, учат своих детей играть на том, на чем играют сами. «А чему я могу его (ее) научить? Я больше ничего не умею». Так и дети не будут больше ничего уметь.

Насколько я смог заметить, начиная с глубоких советских времен и по сей день зарплата оркестрового музыканта приблизительно равнялась зарплате водителя трамвая, точно так же как стоимость бутылки пива при всех властях примерно соответствовала цене литра бензина (с незначительными флуктуациями).

При советской власти профессия музыканта была одной из немногих выездных. И это был мощный бонус. Сейчас он практически обесценен, зато зависимость оркестранта от работодателя достигла почти того же уровня, что и у актеров.

Ладно уж я, грешный. В детстве я хорошо и чисто пел, и это дало бабушке основания отправить меня туда, где я нахожусь и поныне. Другое дело, что, как только я поступил в школу, петь перестал раз и навсегда. Видимо, сказалась слишком тонкая духовная организация.

А вот мой мудрый младший брат, когда к нему приходила учительница фортепиано, просился на секундочку в туалет и закрывался изнутри. Надолго. Интеллигентнейшая Анна Константиновна пила с нами чай, а потом, исчерпав лимит времени, уходила. Так брата ничему и не научили. Зато теперь он дантист. Конечно, целый день заглядывать всем подряд в рот в полусогнутом положении тоже не подарок, но профессия не менее уважаемая и даже более нужная, чем музыкант. Мы с ним в этой книге еще встретимся. Как с гобоистом.

И вот мои коллеги, милые, хорошие, добрые и интеллигентные люди, плодят музыкантов, как кролики котят. Скрипачей, пианистов, флейтистов, ударников… Озадачиваются инструментами, педагогами, школами, занятиями, доставкой детей в школу (что такое ребенок с виолончелью зимой и в транспорте?), а впоследствии и пристраиванием их на работу. А ведь некоторые из коллег многодетные. Вы представляете себе выводок фаготистов?

На себя посмотри

Нет на мне греха. По крайней мере этого. Он сам. Мы с женой сразу договорились: никаких гобойчиков. Ребенок должен расти здоровым. Уж так сложилось, что ему все равно пришлось играть на фортепиано. За день до зачета два пофигиста, папа и сын, садились у синтезатора и учили менуэт Моцарта. Я ему играл, он по слуху повторял – так было быстрее и эффективнее. Ноты тогда толком так и не выучились, да они ему и не нужны – зачем ему ноты, если он работает в другой знаковой системе? Мама, отправляя сына на очередной зачет в очередной раз играть менуэт Моцарта (а он, кроме менуэта Моцарта, по-моему, больше ничего и не выучил), заботливо поправляла ему прическу и наставляла: «Ты уж во время игры постарайся не материться». А вечером, возвратившись домой, ребенок на естественный вопрос «Ну как?» еще не сломавшимся голоском гордо отвечал: «Ни разу!»

Забудьте все, чему вас учили в институте

Нет, все, конечно, не настолько радикально и драматично. Но, положа руку на сердце, скажу честно: учили не тому.

Учили не тому

Citius, altius, fortius!

Этот девиз Олимпийских игр, звучащий по-русски как «Быстрее, выше, сильнее!», изумительно точно отображает абсурдность и парадоксальность нашего бытия в подавляющем большинстве случаев. Начиная с того, что девиз почему-то звучит на латыни, в то время как Игры, вообще-то говоря, были явлением греческим.

Этот гордый слоган в значительной степени применим и к системе музыкального образования. Весь вектор развития homo musicus от смены молочных зубов до постпубертата подчинен этой генеральной линии рer aspera ad astra, то есть от бетховенского «Сурка» к Концерту Листа или от народной песни «Перепелочка» к «Полету шмеля» Римского-Корсакова, виртуозно исполненному на любом инструменте – от бубна и ксилофона до тубы – в качестве духовного и технического подтверждения своей профессиональной состоятельности.

Некоторым умницам и красавицам удалось остановиться на уровне Лунной сонаты Бетховена и отчасти благодаря ей удачно выйти замуж. Их счастливая судьба выходит за рамки рассматриваемого предмета, поэтому вернемся к тем, кому от судьбы увернуться не удалось.

Кстати о тех, кого музыкальное образование не затащило в капкан профессиональной деятельности. Как показывает жизнь и судьба, через какое-то время (это могут быть десятки лет), отойдя от шока и моральных травм, нанесенных родителями и педагогами, эти люди возвращаются к музыке уже с парадного входа и даже находят в ней некоторое удовольствие. И таких людей довольно много. Это не может не радовать нас, профессиональных музыкантов, потому что в результате мы хоть кому-то нужны и интересны, кроме самих себя.

Судьба музыканта

Первый прыжок с парашютом. Новичок с опаской выглядывает из люка самолета и спрашивает у инструктора:

– А если парашют не раскроется, то сколько лететь?

– Всю жизнь.

Из всего вышесказанного следует, что в учебных заведениях подобного профиля готовят солистов. В этом смысле очевидно, что самая незавидная судьба ожидает пианистов. Простая статистика показывает, что количество лауреатов Конкурса им. Чайковского и легионов дипломированных пианистов разнится на несколько порядков. Для них, конечно, тоже находится работа и применение, но шансы большинства из них исполнить когда-нибудь Концерт Прокофьева для фортепиано с оркестром стремятся к нулю. Кто-то работает в оркестрах (там тоже нужен пианист, и мы еще узна́ем, что он там делает), кто-то в театрах, многие уходят в неакадемические жанры, некоторые работают концертмейстерами в школах и вузах, аккомпанируя следующему поколению потенциальных солистов, значительная часть усугубляет ситуацию в геометрической прогрессии, становясь педагогами.

Самая драматичная иллюстрация этому хранится у меня в памяти уже лет двадцать.

Похороны на Николо-Архангельском кладбище. Ну, дело житейское, бывает. Ведущая церемонию дама произносит подобающие слова, заглядывая в бумажку в тех случаях, когда в ее памяти появляется прочерк для ФИО, скорбящие скорбят. И тут из-за органа появляется синюшного вида существо, явно проспиртованное не хуже, чем египетские фараоны в свое время были пробальзамированы. Существо садится за инструмент, если пользоваться местной терминологией, «после тяжелого и продолжительного запоя, не приходя в сознание».

Пара органных хоральных прелюдий И. С. Баха была исполнена так, что я до сих пор это помню. Я в изумлении уставился на органиста. Это было как минимум гениально.

Он закончил, снова сдулся, посинел и уполз за инструмент.

Дай, Господи, граммулечку ему по милости Твоей.

Практически все остальные инструменталисты – струнники, духовики, ударники – тоже всю свою жизнь будут заниматься совершенно не тем, чему учились. Доведенные до совершенства сонаты Баха и Генделя, концерты Моцарта, Мендельсона, Вебера, Дворжака и т. д. и т. п. будут ими сыграны на конкурсах в оркестры, чтобы в случае успеха все оставшиеся до пенсии годы они могли время от времени исполнять аккомпанемент этих произведений для других.