Первое второе пришествие - Алексей Слаповский

– Вот я его поймаю, – пообещал он, наливая Ивану Захаровичу стаканчик.

Иван Захарович стаканчик выпил: с тех пор как он почувствовал себя опять нормальным, ему не хотелось чураться обычных человеческих привычек. Вот только не закурил – потому что не успел научиться курить в тот год, когда сошел с ума. Не курил и Петр, бессознательно уважая свой организм. Выпив, Иван Захарович сказал:

– Трус ты. Ссыкло, по-нашему, по-простому говоря.

– Кого я боялся? – снисходительно спросил Петр.

– Сам себя боисься! – повысил голос Иван Захарович. – Юдоли страшисься своей! – говорил он все громче с полынским выговором. – Опасаисься насмешек и гонений, кои выпали на твою долю две тыщи лет назад, когда Его в своем отечестве не признавали, так их так! Тебе-то, чай, тоже не сразу в ножки кланяться будут!

– Да с чего?! – рассердился Петр. – Читай вон, читай! – тыкал он в книгу. – Иисус одним касанием лечил!

– А ты?

– Что я?

– Ты не пробовал?

– Дурак я, что ли? Я же не этот, как их… Не экстрасенс я. И он все больше прокаженных лечил, а у нас их вроде нет.

– Прокаженных нет, точно. А вот Зоя-то, вдова-то деда твоего, мать тетки твоей и Петра-Антихриста, Зоя-то Завалуева, у нее болезнь на коже, сколько лет страдает. Пойдем к ней!

– Зачем? – даже испугался Петр.

– Пойдем, говорю!

4

Зоя Завалуева, дети которой, Петр и Екатерина, жили в центре Полынска в отдельных благоустроенных квартирах, сама осталась в доме покойного мужа, храня о нем память.

По возрасту она годилась Петруше Салабонову в матери, но, как жена деда, оказывалась вроде и бабушкой. Впрочем, с детства, когда Петруша частенько бывал в этом доме, играя с одногодкой и тезкой Петром, он называл ее «мама Зоя» – и так осталось.

Она действительно страдала вот уж двадцать лет псориазом. Болезнь, по счастью, не распространялась дальше рук, но досаждала некрасотой, а главное – мучительно чесались руки, так бы и разодрала их ногтями, а нельзя. Издавна ее лечила бабка Ибунова, или, как ее все ласково называли, бабушка Ибунюшка. Она пользовала словесными заговорами, травными настоями, еще колола шильцем в известных ей местах. Таким образом она предвосхитила и психотерапевтов, и гомеопатов, и иглоукалывателей, расплодившихся в последнее время, поэтому они не смогли составить ей конкуренции. В областном Сарайске экстрасенсы собирали битком набитые дворцы спорта и культуры, к иглоукалывателям записывались на год вперед, травы покупали на вес золота, Полынск же эта лихорадка миновала, Полынск имел бабушку Ибунюшку, к которой, правда, обращались не так уж часто, в обычных случаях обходясь поликлиникой. Если что-то настоящее: тяжелая сердечная болезнь, запой, диабет – вот тогда к бабушке Ибунюшке, как к последнему средству. Она была бы еще популярней и авторитетней, догадайся брать за лечение много денег, но Ибунюшка, раз и навсегда установив цены: полтинник за пучок травы, рубль за заговор и рубль же за обкалывание шильцем, не обращала внимания ни на какие инфляции. Уже даже и совестно было людям давать ей рубль, ставший фактически копейкой, они пытались – ну хоть три, пять, – бабушка Ибунюшка молча поджимала губы, поворачивала голову чуть вбок и ждала своего законного рубля.

Она умела снимать на время чесотку у Зои Завалуевой, но совсем вылечить не могла, честно сказав, что тут всю кровь надо менять, да и то вряд ли поможет. Лет десять назад, устав от болезни, Зоя поехала в областной Сарайск и легла в больницу. И натерпелась же она там стыда! Больница ведь называлась: кожно-венерический диспансер. Венерическое отделение находилось в другом крыле двухэтажного здания; кожники и венерики имели возможность общаться, но не общались: венерики брезговали кожниками, боялись подцепить от них заразу. Эй, вы! – кричали издали сифилитики. – Нам-то что! Нас пенициллином прокачают – и до свиданьица, а вы всю жизнь чесаться будете, сволочи!

По ночам, когда на два этажа оставались дежурный врач и пара робких юных медсестер, запирающихся в ординаторской, начиналось: тени с первого этажа – на второй, мужской. В процедурных и подсобных помещениях, к которым больные давно подобрали ключи и отмычки, в туалетах и умывальных комнатах, а то и в палатах – не обязательно при этом выгоняя из них желающих мирно спать, воцарялась общая любовь с негласным эпиграфом: болезнь к болезни не прилипает.

Администрация диспансера об этих ночных праздниках знала, но знала и то, что предпринимаемые раньше попытки пресечь безобразия успеха не имели: традиции венерического отделения крепки и нерушимы, сама атмосфера, когда все как бы повязаны одним пороком, когда нечего друг друга стесняться, когда в ночи и днем слышны веселые рассказы о приключениях, приведших людей в это заведение, требовала исхода, разрядки. Условие было одно: к дежурному врачу и медсестрам ночью не стучаться, намеков через дверь не делать, спирта не просить, – и это условие выполнялось безукоризненно.

Зоя Завалуева желала скорей выписаться. Тем более что процедуры ей не помогали. Боль снимали, да, но это и бабушка Ибунюшка умеет. И вот ей предложили (прозорлива оказалась Ибунюшка!) перелить кровь. Зоя отказалась. Кто знает, что за кровь, чья кровь? От одной болезни отцепишься, другую подхватишь, рассуждала она, имея в виду сифилисное отделение. Кровь будет проверенная, чистая, обещали врачи. Нет! – как отрезала.

И вернулась невылеченной. Так и жила.

Привыкла в общем-то.

Думала лишь об одном: что делать, когда бабушка Ибунюшка умрет?

И вот к ней зашли, слегка навеселе, Петруша и Иван Захарович, гость в этом доме невиданный.

– Тебе чего тут, псих? – спросила хозяйка.

– Он теперь, мам Зой, не псих. Он выздоровел, – сказал Петруша.

– Совершенно верно, – сказал Иван Захарович, глаза которого, как у всякого русского умеренно выпившего человека, стали умней, чем у него самого же, но трезвого. И добавил: – Твой родственник, Зоя Васильевна, меня вылечил.

Петруша хотел что-то возразить, но Иван Захарович, торопя события, настойчиво продолжал:

– Необычные способности у Петра обнаружились, не то что у бабки какой-нибудь. Над головой руками поводил – и открылись мои безумные глаза. Я прозрел.

– Прям как в телевизоре, – сказала Зоя.

– Не веришь?! – с каким-то даже торжеством спросил Иван Захарович. – А ты попробуй! Ты попробуй!

– Да ну вас! – сказала Зоя. – Я вам лучше ради выходного чекушечку поставлю.

– Чекушечка не помешает, – согласился Иван Захарович, – но дело – вперед. Ну-ка, засучай рукава, Зоя Васильевна, тут все свои!

Стесняясь и посмеиваясь, Зоя все ж показала свои красные наросты.

– Приступай! – велел Петру Иван Захарович.

Петруша был в благодушном настроении и начал дурачиться: вознес руки, будто хотел вороном напасть на маму Зою, покружил вокруг нее, стал водить своими руками над ее руками, чего-то там себе под нос завывая.

– Сосредоточься! – приказал ему Иван Захарович.

– Да ерунда все это! – сказала Зоя. И вдруг застыла, прислушиваясь к себе.

– Что чувствуем? А? – требовал Иван Захарович голосом, не сомневающимся в результате.

– С утра так чесалося, аж жгло! – удивленно произнесла мама Зоя. – А теперь гляди-ка: отходит!

– Правда, что ль? – растерянно спросил Петруша.

– Ты работай, работай! – понукал его Иван Захарович.

Петруша сделал серьезный вид, нахмурил брови, шевелил губами, на этот раз без дураков, хотя, честно сказать, в этот-то момент его физиономия и стала дурацкой.

– Нет! – заявила мама Зоя, распробовав ощущения внутри себя. – Нет, все-таки чешется!

– Пройдет! – сказал Иван Захарович. – С первого раза ничего не бывает. Вот выпьем – и повторим сеанс.

Выпили.

Но от повторения сеанса мама Зоя отказалась, со смехом выпроводила непрошеных целителей.

– Это ничего, – говорил Иван Захарович Петруше через несколько дней вечером. – Вполне может статься, что ты и не способен творить чудеса. Бог, наверно, так рассердился на людей, что решил свои намеки очень тонкими сделать. Явился Христос – но без чудес, с виду совсем обычный. Вот если такого примете, такому поверите, тогда спасетесь. Шанс, надо сказать, весьма проблематичный. Но другого человечество просто и не заслуживает!

(Речь Ивана Захаровича, не трудно заметить, часто бывала строго правильной и научной: результат внимательного слушания радио и чтения газеты «Гудок», в которой, если взять ее на протяжении десятилетий из номера в номер, накопилось немало человеческой мудрости помимо той политики, которой эта мудрость заслонялась, но Иван Захарович умел видеть – сквозь.)

– Маловато намеков получается! – сказал Петруша. – Думаешь, я один родился у матери, которую отец не трогал? У меня одного в соседях какой-нибудь Иоанн есть? Маловато!

– А родился ты в декабре, как Иисус?

– Маловато!

– А Полынск?

– Маловато!