Арье «Баал-Гуф» - Хаим Нахман Бялик

— Ага, реб Цодек. Марш, марш! Нет у меня денег! Нет! Не туда попал. Проваливай, голубчик.

Когда нельзя было совсем ничего не дать, Арье отсылал «пиявок» к жене; та строго блюла годовщины смерти обоих родителей. Шамес должен был помнить об этих годовщинах и зажигать поминальные свечи, кантор читать «мишнайот», говорить «кадиш»[9] и совершать заупокойную молитву. За это они получали по пятаку на брата.

Само собой, Арье без процентов никому не одалживал. И не удивительно, что некоторые роптали на Бога и жаловались: «Не знает, видно, Бог, куда деньги складывать. Не нашел лучшего места!»

Смертельно ненавидели Арье мелкие, захудалые лесоторговцы, — в глаза ему льстили, а за спиной честили почем зря. «Видали вы этого Исава, чтоб он пропал, видали, как он и его ублюдки вырывают последний кусок хлеба у нас изо рта?» — жаловались они то и дело. «Ублюдки», то есть три сына Арье, помогавшие отцу в деле, когда стояли у ворот склада, зазывая покупателей, или ходили по базару, скупая лес у крестьян, были страшнее хищных зверей. Не сдобровать тому, кто их тронет, не лучше и тому, кого они тронут. Они перехватывали покупку, подскакивая и набавляя две гривны[10] за воз дров, который с большим трудом выторговал какой-нибудь захудалый еврей, — и им это сходило с рук. Но если кто чем затронет их интерес или просто постоит за свой, они с таким наглецом жестоко разделывались. Кроме смертоубийства, Арье и его сыновья и других угроз не знали. «Не уйдешь отсюда, паршивец, подохнешь здесь на месте! Не уберешься, гадина, я тебе все потроха выпущу!» И если у Арье это были только слова, то сыновья его — люди дела. Так они забирали себе весь базар, все лучшие товары, на зависть остальным торговцам, подбиравшим то, что не приглянулось Цапу и его ублюдкам. А как Арье везло! Чуть ли не все крестьяне, торговавшие лесом, плясали под его дудку! Мало что уважали за крепкую руку, мало что любили за общительность, за понятный язык, за беседы и рассказы, — неизвестно почему они почитали Арье за человека честности исключительной, который никогда не проведет и не обманет, хотя если послушать врагов, все эти доблести Арье нужны были только затем, чтоб половчее выманивать и выжимать деньги.

Вот взошло солнце базарного дня. Все торговцы встали до зари и спешат на дневную работу. Они снарядились еще затемно и выехали к старой корчме, версты за четыре от города, навстречу запоздавшим крестьянам, которые не успели приехать на базар затемно: авось смилостивится над ними Господь и пошлет им хороший заработок, чтоб было на что справить субботу. Но, увы, теперь и мужик, видно, за грехи наши, стал умнее и слышать не хочет о том, чтоб совершить сделку по дороге, норовит непременно в город. «Там есть пан Арье», — помнит он и спешит себе дальше, в упор не видя какого-нибудь Менделя или Янкеля.

— Подожди, Иван, подожди минуту, — кричит Янкель вслед отъезжающей телеге, забегает вперед, бежит вслед, как собачка, звенит деньгами перед Иваном, сует их ему за пазуху, когда Иван, поравнявшись с корчмой, чует запах водки и почти готов поддаться соблазну. — Ума не приложу, Иван! Ты ж не дурак, Иван! Да ты не узнаешь меня, что ли? Вспомни, Иван, старую дружбу… Побойся Бога, Иван! — Но все напрасно. Иван поворачивается вполоборота к Янкелю, колеблется, как будто хотел что-то сказать, да передумал, сердито ударяет кулаком по усталым лошадям и кричит: «Но-но!»

А в это время Арье Цап расхаживает по большому дровяному рынку, протискивается и пробирается между подвод и телег, груженных всяким лесным товаром, справляется, как добрый знакомый, о здоровье стариков-крестьян, которые стоят поблизости, добродушно шутит с молодыми, того дернет за ухо, этого щелкнет по носу, а там забавляет их грубыми шутками, как бы невзначай пощупает мешок на одной телеге, тюк на другой, одну лошадь потреплет по животу, другой посмотрит в зубы — кажется, будто у него и в мыслях нет ни дров и ничего такого, будто он затем только и пришел, чтобы расспросить их о здоровье и с ними покалякать. Между тем вокруг уже собирается кружок крестьян. Снова приветствия, вопросы и разговор о том, отелилась ли уже корова Петра, ожеребилась ли лошадь Митрия (Арье хорошо знает, как идут дела у многих крестьян), о прошлогоднем снеге, о предстоящей ярмарке; Арье тем временем лезет мужику в грязный карман, берет оттуда табаку, листок бумаги, крошит и закуривает — не то, чтобы табак доставлял Арье удовольствие, а чтоб еще больше подкупить крестьян простотой и особой симпатией, которую он им выказывает.

Мало-помалу поток красноречия Арье все сильней, язык его все больше развязывается, речи льются рекой, и в ней тонет он сам: начинает рассуждать о еврейских обычаях, которые он любит высмеивать к вящему удовольствию крестьян: о пасхальном седере, о других праздниках, выбирая то, что может рассмешить и удивить его слушателей. Особенно он смакует те обычаи, которые стоят евреям денег, расписывает приготовления к Пасхе, раздачу пожертвований в канун Судного Дня, показывая, как тяжела жизнь еврея, с какими расходами и бесчисленными тратами она сопряжена. «Так-то, добрые люди, — кончает Арье свой рассказ, — у нас не так, как у вас. У нас на каждом шагу законы. Наши расходы куда больше ваших». Подобными разговорами Арье притягивает к себе крестьян, притягивает, притягивает, пока не притянет вместе с телегами и товарами на свой двор. Сделка у него заключается сразу, он улучает подходящий момент среди перескакивающей с одного предмета на другой беседы — и десять телег всякого добра с шумом и скрипом отправляются с базара к складам Арье в сопровождении одного из его сыновей.

Но не бывает правил без исключений. Не всегда удается Арье мирно уйти с базара. Бывает, что базар доставляет ему большие неприятности и хлопоты, о которых он помнит не один день. Прискорбнее всего, когда Арье сталкивается с Алтером Курицей… Но здесь я должен прервать свое повествование и рассказать вкратце, кто таков этот Алтер Курица.

По своему положению Алтер — средний домохозяин и средний лесопромышленник. На вид это низенький человечек, худой и невзрачный — потому его и прозвали Курицей; его сердитое лицо, острый нос и мутные глаза испещрены множеством синих жилок. По натуре он вспыльчив, горяч и раздражителен, один из тех характеров, в которых желчность сочетается с меланхолией. Он всех ненавидит, и все платят ему тем же. Даже когда он молчит, его маленькое тело кажется бочкой смолы, которая все кипит, кипит, кипит… Раскрывает рот он только для того, чтобы ругать и проклинать целый свет, яростно потрясая маленьким кулачком и брызгая слюной тоже на весь свет. Это тщедушное существо приходится мужем большой бабе, рослой и сильной, которая славится тяжелым кулаком, нередко опускающимся на голову мужа, и удивительным засолом огурцов. Сия прекрасная пара произвела на свет пятерых сыновей, статных юношей, унаследовавших от маленького отца желчность и горячность, а от большой матери — рост, осанистость и силу. Надеясь на такое потомство и на свою половину — Бобу (так зовут ее), это ничтожное насекомое, этот Алтер Курица никак не желает преклониться перед могучим львом, Арье Цапом, и их встреча всегда чревата последствиями. Вот вам образчик подобных столкновений.

Арье замечает, что на базаре Алтер торгует воз досок у одного крестьянина, из его добрых приятелей. Эта дерзость Арье явно не по вкусу. Что это? Да это ж его крестьянин, значит, и доски принадлежат ему. А тут какая-то курица становится поперек дороги! Надо ее шугануть.

— Кыш-кыш-кыш! — гонит Арье Алтера, намекая на прозвище.

Синие жилки на лице и на носу Алтера вздуваются, яд, текущий по ним, закипает, начинает клокотать, доходит до мутных глаз, и они краснеют. И все же Алтер на мгновение задерживается на точке кипения, поворачивает свою маленькую головку к Арье, укоризненно ею покачивая, и смотрит на Арье снизу вверх злым испепеляющим взглядом.

— День добрый, Митрий, — обращается Арье к крестьянину, как бы вовсе не замечая присутствия Алтера.

— Что это с тобой, Митрий? Ты привез на базар просо, а мне и не сказал? Вот тебе и на! Ты ведь знаешь, что я держу во дворе кур, а им нужно просо, курам этим… Да что такое? Я не разглядел, ты никак доски привез, а не просо. Так зачем курам доски? Кыш-кыш-кыш…

Чаша переполнилась. Кончик носа Алтера все более и более заостряется, брови его сдвигаются, как будто он хочет сосредоточить весь свой гнев, собрать всю желчь и злобу в одну точку и брызнуть ядом на Арье, вмиг испепелить его. «Цап, чтоб тебя черт побрал со всей твоей родней!» — хочет закричать Курица, но поблизости нет цыплят, чтоб в минуту жизни трудную защитить его от этого козла, и сердце его охватывает трепет. Это печальное обстоятельство заливает холодной водой пламень благородного гнева. Однако, чтобы не покориться врагу без сопротивления, Алтер вдруг отчаянно кричит: