Сказ о колдуне, царевиче и чудовище - Гладыш Ираклиий

Ближе к полуночи чудовище проснулось. Учуяв запах свежей крови, оно потеряло страх, выскочило из убежища, прыгнуло прямо в середину круга и попало в ловушку. Чародей вышел из тени и увидел Стрыдню. Тело гладкое, на человечье похоже, вроде даже на женское. Голова волчья и лапы с когтями огромными. Пасть огромная, зубы в три ряда — острые, кривые. Глаза желтые, а зрачки — как у змеи, узкие, поперек глаза идут. Нечисть рычала, пыталась вырваться из круга, но заклинания ее обжигали, не давали перешагнуть преграду.

Колдун покачал головой: «Сильный чародей работал. Еще сутки до полнолуния, а эта почти обратилась. Уже заклинания не пугают, кровь подавай».

Чудище взвыло, поняв, что из ловушки не выбраться. Колдун взялся за меч, прочитал про себя слова, дух укрепляющие. Собрался с силами и осторожно, будто приплясывая, начал подкрадываться к кругу.

И тут, откуда не возьмись, Иван с криком «За Алену!» вылетел с мечом и встал рядом с Колдуном. Увидело чудище царского сына, затряслось, уши прижало. Скулит, словно плачет живой человек от тоски смертной. Иван, глядя на это, опешил и оружие опустил.

— Отойди! — Колдун плечом отпихнул Ивана. Тот неожиданно схватился за его руки мертвой хваткой, дернул прочь от круга и оба упали. Колдун рухнул на спину, Царевич удерживал его, прижав грудь правой рукой. Но мелок он был против соперника. Колдун дернул его запястье и крепко зажал под левой подмышкой. В то же самое время без жалости оттолкнул левое бедро наследника престола и изо всех сил потянул руку юноши на себя. Сустав натянулся и царевич взвыл от боли. С недобрым прищуром книгочей, прижав Ивана локтем к полу и глядя в глаза горе-помощнику произнес: «Каждому чудищу на земле нашей подлежит смерть!», легко вскочил на ноги и снова поднял свой меч. Иван опередил его на долю мгновения, рыбкой нырнул в круг, где металась загнанная тварь. Колдун даже глаза прикрыл — не жить сыну царскому, без наследника страна останется, а виноват в этом он!

Но нет. Не нападает чудище на Ивана. Присмотрелся Колдун внимательнее — а глаза-то у чудища человеческими стали. Стрыдня дрожит, голову к коленям царевича прижимает, не шевелится. И слышит Колдун ее голос: «Руби голову, Иван. Лучше от твоей руки смерть принять, чем таким чудовищем жизнь проживать, да несчастье людям приносить». Разглядел в глазах Стрыдни Колдун столько страдания и любви истиной, которой даже проклятия не страшны, что опешил.

Бросил Иван меч, сел в круг рядом с чудищем, гладит ему голову:

— Ничего, Аленушка, не бойся, мы с тобой подальше от всех уйдем. В горы. Ты прятаться в пещере будешь, а я тебе еду добывать стану. Никто не догадается.

Сам плачет. Чудище ему руки лижет да щеки, по которым слезы горючие текут.

Посмотрел Колдун на это все и вышел из пещеры. Уж и ночь прошла, солнце начало приподнимать голову из-под земли, когда услышал он за спиной шаги: легкие — девичьи, а рядом уверенные, почти царские. Обнимаются оба, глаз друг от друга оторвать не могут.

Кашлянул Колдун для приличия. Иван встал между Аленой и чародеем:

— Сначала мне руби голову. Не позволю её убить!

Вздохнул Колдун, плечом легко отодвинул защитника:

— Рассказывай, девица, давно ты такая?

— Скоро две седмицы будет, как это со мной произошло, — и Аленушка зарыдала, вспомнив ту страшную ночь. И рассказала, как утром проснулась в крови, от одежды одни клочья остались, весь двор разгромлен. На следующую ночь, и на третью повторилось тоже самое. Испугалась, что либо отца поранит, либо Ивана, и решила бежать. В пещере этой пряталась. Днем людской облик принимала, а с заходом солнца чудищем становилась.

— Сама как думаешь, за что тебя прокляли?

— Не знаю, — Алена вновь залилась слезами. — Зла никому не делала.

— Понятно, что ничего не понятно, — задумчиво сказал Колдун. — Будем разбираться. А пока каждый час ты должна пить по глотку этого настоя, — чародей протянул девице коричневую склянку. — Так мы попробуем сдержать окончательное превращение. Потому что, если ты обратишься еще раз, спасти тебя станет невозможно.

Наказал Ивану следить, чтобы его зазноба ничего не пила и не ела, кроме лечебной настойки, а сам сел на коня и что есть мочи поскакал обратно в город, сразу в Настасьин терем. Хотели его стражи остановить, да сказал Колдун, что от Ивана вести есть, но скажет он их только царской невесте, ибо не для чужих ушей эти новости. Заинтригованная Настасья приняла его в светлице. Дождался Колдун, пока лишние люди выйдут и начал, не откладывая дела в долгий ящик:

— Расскажи-ка, красавица, как проклятие на Алену наложила.

Изогнула Настасья прекрасные, как две черные стрелочки брови, сверкнула зелеными глазами:

— Велю тебя, Колдун, казнить, за наговоры.

— Воля твоя. Только снял я проклятие с Аленушки. Через три ночи вернется оно к тому, кто его создал, и спасения не будет. Если не твоих рук дело, так прости за наветы. А если ты зло совершила, то быть тебе чудищем до последнего дня своего. За границы страны тебе не выйти — заклятия помешают. А здесь я тебе найду и убью. Сама знаешь — не жить тварям рядом с людьми в Долине благоденствия.

Закусила Настасья губы, страшно стало от слов этих. Созналась, что прочитала старую бабкину книгу, наложила проклятие на разлучницу. Давно догадалась, что равнодушен Иван к ее чарам. И она к нему страстью не пылала. Но ведь Указ о свадьбе издан, позор-то какой, что ее, первую красавицу, предпочел царевич дочери кузнеца. Вот и решилась.

— Дай книгу сюда, быстро!

Читал заклятие и соображал, как его снять до полнолуния. Сердце ликовало: можно это сделать, можно! Все ингредиенты под рукой и времени займет немного. И не мог избавиться от мысли, как сильна Настасья, если без опыта, без знаний такую силу пробудила да себе служить заставила.

Повнимательнее глянул на заплаканную и перепуганную красавицу.

— Так сильно царицей стать хочешь, что жизнь человеческую ни во что не ставишь? За что на смерть лютую девицу обрекла?

Закрыла Настасья лицо руками, зарыдала:

— Не знала я, что делаю. Прочитала, что в чудовище она превратится. Думала, увидит ее Иван, разлюбит.

— Любишь его так сильно?

Посмотрела Настасья на Колдуна внимательно и сказала, будто выдохнула:

— Нет. И царицей быть не хочу. Душно мне в покоях царских. Бабка у меня непростая была, всегда