Воспоминания кавказского офицера - Федор Торнау

Много времени отнимали у нас также переправы через бесчисленное множество речек, выступивших из своих берегов, по причине ростепели и морского прибоя, останавливавшего их течение. В Анаклии, мингрельском пограничном местечке, со смешанным населением из турок, мингрельцев, абхазцев и армян, мы переправились через широкий Ингур. Это была единственная переправа по всей дороге от Редут-Кале до Бамбор, на которой я нашел паром, хотя и плохой, но на котором все-таки можно было перевезти в один раз небольшое число лошадей и повозок, и при нем несколько человек перевозчиков. На всех других речках мы встречали только два выдолбленных из дерева и сплоченные между собою каюка, на которых едва становилась одна лошадь, и виноградную лозу, перекинутую вместо каната с одного берега на другой, за которую держались руками во время переправы. Случалось и так, что один маленький каюк, вытащенный на берег, обозначал место, где следовало переправиться. О перевозчиках не было и помину. Жители, на которых лежала обязанность оберегать переправы и содержать на них перевозчиков, исполняли кое-как свою обязанность, пока войска находились вблизи. Вслед за удалением их они сами разбегались и уносили сверх того канаты, доски и все железо, находившееся на паромах. Строить на каждой переправе посты и занимать их командами было бы затруднительно и дробило бы войска, а оставлять по нескольку человек, для присмотра за туземными перевозчиками, было опасно.

Мои конвойные казаки, хорошо знакомые с существующим порядком, завидев издали речку, тотчас бросались отыскивать паром или каюк в кустах и в затопленном водою камыше, снимали вьюки, расседлывали лошадей, и переправа начиналась. Лошадей пускали обыкновенно вплавь, для чего один казак садился, раздевшись, на лучшую лошадь и плыл впереди, зная, что другие лошади от нее не отстанут. Людей, поклажу и седла перевозили в каюке, на дне которого помещались с трудом два или три человека, занятые одной мыслью и одним делом – удержать в равновесии каюк, который подпрыгивал и крутился, как щепка, под напором быстрой речки, стремившейся в море, и прибоя, отбрасывавшего назад ее течение. Донские казаки, содержавшие в Абхазии конную почту, были вообще хорошие пловцы, как все русские, живущие на берегу больших рек; поэтому я не боялся потонуть, хотя сам не умел плавать.

В первый день моего отъезда из Редут-Кале я добрался с большим трудом, поздно ночью, до первого поста, сделав не более двадцати верст. Объезды, которые мы принуждены были отыскивать беспрестанно в лесу, для того, чтобы избегнуть мучения ехать по разработанной дороге, и частые переправы нас совершенно измучили. Люди и лошади едва дотащились до ночлега. На другой день, испытав те же самые напасти, я переехал в Илори, на границу Абхазии, где в прошедшем году наши войска построили укрепление на берегу Гализги. Настоящая граница Абхазии начиналась на правом берегу Ингура. Гализга служила прежде только для разделения двух абхазских округов – Самурзаканского и Абживского. По причинам, которых я не мог никогда понять ясным образом, Самурзаканский округ был причислен нами к владениям князя мингрельского, и абхазская граница отодвинута с Ингура к Гализге. Последствием этого отчисления было то, по крайней мере в мое время, что самурзаканцы, избавленные от послушания своему природному князю, отказывались также повиноваться и новому владетелю; а независимое направление своего образа мыслей принялись обнаруживать воровством и разбоями.

Илорский редут, если только можно назвать этим именем неправильные кучи грязи, означавшие места, на которых следовало находиться брустверу, вмещал в своей окружной черте роту грузинского гренадерского полка. Солдаты, жившие в балаганах, построенных из жердей и из камыша, буквально утопали в грязи. Ротный цейхгауз, провиантский магазин, конюшни и кухни не имели места в укреплении. Желая осмотреть его внутренность, я оставил в грязи солдатские сапоги, надетые мною вместо калош, сверх тонкой черкесской обуви, и был очень доволен, когда сам из нее освободился с помощью взявших меня под руки солдат. Трудно было понять, для какой надобности редут был построен в Илори, где он ничего не защищал кроме оборонявших его солдат; а зачем они здесь находились, и притом в числе одной только роты, еще менее того можно было объяснить. Самый редут исполнял очень дурно свое официальное назначение, потеряв под потоком абхазских осенних дождей всю оборонительную силу своего профиля. Смотря на него, невольно рождалась мысль, почему не строили тогда в Абхазии, чрезвычайно богатой строевым лесом всех родов, деревянных оборонительных казарм, укреплений из палисада, хотя бы даже из плетня, увенчанного колючим кустарником, а усиливались вскидывать насыпи из жирного иловатого грунта, совершенно неудобного для земляных построек. Человек полтораста солдат, помещенных в редуте, ни в каком случае не были в силах ни предупредить, ни остановить беспорядков, если б они возникли между жителями.

Для надзора за переправою через Гализгу и для перемены лошадей достаточно было бы иметь здесь казачий пост, усиленный десятками двумя пехотных солдат. К нашему несчастью, в то время на Кавказе делалось множество подобных ошибок. Беспрестанно занимали места без всякой надобности, строили укрепления, неприспособленные ни к местности, ни к роду войны, помещали в них гарнизоны слишком слабые для того, чтобы держать в страхе жителей, раздробляли таким образом свои силы, войска подвергали без всякой пользы болезням и всевозможным лишениям, а горцам доставляли этими фальшивыми мерами только случай обкрадывать и убивать русских солдат. Причина этому заключалась в невозможности главным начальникам все видеть своими глазами и обсудить собственным умом, и в неспособности и неопытности частных командиров, особенно таких, которые прибыв из России, получали, по своему чину или по какому-нибудь другому поводу, отдельные начальства и, не слушая старых кавказских служивых, принимались распоряжаться в горах или посреди абхазских и мингрельских болот по правилам воинского устава и школьной фортификации того времени. Не забуду, как один из инженеров, укреплявших береговую линию, спросил с удивлением: из какой фортификации взято это правило, когда ему советовали вместо палисада, располагаемого на кроне бруствера, усадить его колючим кустарником, что было бы не только дешевле, но и действительнее. Надо прибавить, что колючий кустарник употреблялся с большою пользою еще во времена Ермолова, при котором все укрепления на Кабардинской плоскости были усилены этим оборонительным средством, и благодаря ему всегда избавлялись от несчастья видеть в своих стенах неприятеля, что случалось с некоторыми укреплениями черноморской береговой линии, строители которых были весьма ученые теоретики.