Воспоминания кавказского офицера - Федор Торнау

Между горцами существует такое множество различных наречий, что мне всегда было возможно выдавать себя за человека, принадлежащего к племени, которого языка не понимали жители того места, где я находился.

По этим причинам многие на Кавказе, долее меня имевшие случай ознакомиться с горцами и вообще с местными обстоятельствами, считали подобного рода путешествие делом совершенно несбыточным. Но чем более представлялось препятствий и затруднений, тем сильнее укоренялось во мне желание исполнить путешествие вопреки всем предсказаниям; я, впрочем, нисколько не скрывал от себя, что в случае неудачи мое положение в горах делалось действительно безвыходным.

Для того, чтобы скрыть настоящую цель моего отъезда в Абхазию, откуда найдено было удобным начать мои путешествия, я получил гласное назначение состоять при войсках абхазского действующего отряда. Не теряя времени, я выехал из Тифлиса в декабре тридцать четвертого года, хотя ненастное зимнее время обещало мне самую трудную и неприятную дорогу.

Глава II

Не стану описывать подробно моего путешествия от Тифлиса до границ Абхазии; оно было весьма незанимательно. Зимнее время скрывало от меня живописную сторону богатой имеретинской и мингрельской природы. Плохие дороги, дурные ночлеги, холод, грязь и снег попеременно преследовали меня от начала до конца путешествия. До Сурама я ехал на русских почтовых телегах; всем известно, как они покойны. Через Сурамские горы и далее приходилось ехать верхом, на казачьих переменных лошадях. В Кутаисе я остановился на несколько дней, чтобы явиться к управляющему Имеретией, начальнику абхазского действующего отряда, знавшему только о моем гласном назначении находиться при войсках в Абхазии, так как в Тифлисе признано было необходимым никому не поверять тайны моего настоящего поручения, для того чтобы предохранить меня от последствий всякой даже неумышленной нескромности. Оттуда я продолжал свой путь без отдыха. Теперь, говорят, устроена от Тифлиса до Поти дорога, весьма удобная для проезда в самом тяжелом экипаже; тогда было совсем не то; в 1834 году и еще долго после того и верхом было нелегко проехать по этим местам во всякое время года. Особенно последние три почты, не доезжая Редут-Кале, были невыносимы. Дорога, проходившая над болотом, была устлана полуобтесанными бревнами, плававшими в тинистой грязи. При каждом шаге, который делала лошадь, ступая на них, они погружались в грязь. Не попав на бревно, лошадь проваливалась в болото выше колена, падала и нередко сбрасывала с себя седока. Тогда все останавливались, поднимали упавшего, освобождали лошадь из западни, в которую она попала, хорошо еще, если не с переломанными ногами. Не проходило часа без подобного происшествия с кем-нибудь из нашего поезда, состоявшего, кроме меня, из моего слуги, вьюка и обычной команды донских постовых казаков, без которых не ездили в то время даже по Мингрелии. Подобного рода похождениями и чувством постоянного голода, так как на казачьих постах имелись только хлеб да кислое вино, ограничивались мои путевые впечатления. От самого Кутаиса я не пользовался другим помещением, кроме постовых плетневых хижин, ночуя в них, по кавказскому обыкновению, на земле, окутанный в бурку вместо постели и одеяла; поэтому я немало обрадовался, услышав шум моря, означавший близость Редут-Кале, в котором я ожидал найти некоторое вознаграждение за испытанные мною лишения. Когда мы подъехали к Редуту, совершенно смерклось, и только эта темнота помешала моему преждевременному разочарованию. Редут-Кале – земляное укрепление, построенное на берегу моря, около устья реки Хопи, посреди непроходимых болот, был в то время забытый уголок, в котором прозябали, изнуренные лихорадками, несколько солдат, офицеров и карантинных и таможенных чиновников. Внутри укрепления, уставленного небольшим числом деревянных строений, на всем лежала печать скуки, тоски, ветхости и бедности. От дождя, лившегося весь день, я измок до костей и был покрыт грязью, падав с лошадью несколько раз. С нетерпением желал я обогреться и отдохнуть от дороги. По приказанию коменданта мне указали лучшую из комнат, определенных для приема путешествующих по делам службы. Кроме стола, двух стульев и деревянной кровати, без тюфяка, в ней не существовало никакой мебели; зато множество досок, расставленных по комнате в виде колонн, подпирали потолок, угрожавший, без помощи их, накрыть своею тяжестью дерзкого жильца. К моему счастью, в комнате был огромной величины камин, в котором развели огонь, позволивший мне обсушиться, сварить чаю и изжарить тощую курицу, проданную мне сторожем дома за дорогие деньги. На другой день, собираясь в дорогу, я заметил, что дом, в котором я провел ночь, был и снаружи подперт с боков бревенчатыми контрфорсами, без которых он мог легко развалиться во все стороны. Надеюсь, что решились разобрать на дрова его прежде, чем какой-нибудь несчастный путешественник нашел под его развалинами преждевременную кончину.

Сгорая нетерпением скорее приехать в Бамборы, где я должен был найти генерала Пацовского, командовавшего, за отсутствием N., всеми войсками в Абхазии, я не продлил ни на один час своего отдыха в Редут-Кале и с рассветом другого дня отправился в дорогу. Я спешил увидать Пацовского, потому что в Абхазии он был единственный человек, имевший возможность помочь мне в моем предприятии делом и советом, зная край и пользуясь хорошим влиянием на абхазцев.

От Редут-Кале до Сухума вели две дороги. Первая из них, служившая для абхазцев обыкновенным сообщением искони веков, проходила над самым морем по береговому песку и мелким камням. Весьма неудобная для движения артиллерии и обозов, она, кроме того, заливалась водой в ветреную погоду. Другая была проложена нашими войсками в прошедшем году, для избежания этого неудобства, в некотором расстоянии от моря. Небо было покрыто тучами, необыкновенно сильный ветер дул с моря, гряды темных волн, окаймленных белой пеной, мерно разбивались об обрывистый берег, возвышавшийся справа над дорогой, и заливали ее на протяжении, какое мог видеть глаз. Берегом ехать было невозможно. Казаки просили меня лучше переждать погоду, чем следовать новою дорогой, по которой, как они говорили, лошади не дойдут до первого поста, находившегося в двадцати верстах от Редута. Время было для меня дорого, и я, не слушая их совета, отправился по верхней дороге, разработанной генералом N., полагая найти ее все-таки в лучшем виде, чем как говорили постовые казаки. Но скоро я убедился в справедливости их слов. Проходя на большом протяжении через вековой лес, без выбора местности, вдоль глубоких лощин и по топким местам, она извивалась лентой густой черной грязи, в которой лошади утопали выше колена, спотыкаясь на каждом шагу о пни и корни срубленных деревьев. В Абхазии снег начинал таять, и это обстоятельство не служило к улучшению обыкновенных качеств дороги. Не находя никакого способа подвигаться по ней вперед, мы были принуждены объезжать ее по лесу, медленно пробираясь между деревьями, хлеставшими нас ветвями в лицо, и частым колючим кустарником, цеплявшимся за лошадей и рвавшим на нас платье.