Сийм-Силач - Эмэ Бээкман

— Шельма! Шельма! Заяц в коляске!

Шельма вскинул голову, оглянулся, но сделал вид, будто не замечает спрятавшегося под скамейку зайчишку.

Дети громко кричали:

— Заяц под скамейкой!

Наконец Шельма внял их подсказке, согнул передние ноги, как складной нож, заглянул под скамейку и увидел там зайца-безбилетника. Ну и рассердился же Шельма на озорника! Он укоризненно закачал головой, так что черный цилиндр с одного уха скатился на другое. Зайцу стало стыдно. Натянув треух на самые глаза, он сжался в комок и соскочил с коляски. Сделав вид, будто аплодисменты зрителей испугали его, косой притаился под платформой. На самом деле он просто хитрил. На следующем кругу, когда умаявшийся Сийм снова зафыркал и стянул с головы свою треуголку, плутишка воспользовался случаем и прыгнул прямо в шляпу. Сийм испугался, как бы не уронить зайчонка, и быстрым движением напялил шляпу на голову. Пускай косой у него на макушке покатается, раз уж в коляске для него нет места.

Зрители смеялись так заразительно, что лицо Сийма само собой расплылось в улыбке. Проказы находчивого зайчишки рассмешили лошадок. Они заржали звонкими голосами и так ловко застучали никелированными подковками, что из металлического перезвона стала складываться известная песенка:

Славное местечко это, на гнездо похожее…

Заяц, сидевший под треугольной шляпой Сийма, и впрямь чувствовал себя как в гнезде.

Представление подошло к концу. Сийм свернул с круга и покатил за распахнутый бархатный занавес.

Аплодисментам не было конца. Цирковые служители выпрягли из коляски тяжело отдувающегося Сийма, лошадки соскочили на пол, и вся процессия вышла на манеж кланяться зрителям. Впереди всех Сийм с коренником, который семенил на задних ногах, а передней дружески держал Сийма под руку. Остальные лошадки трусцой поспешали за ними, и их цилиндры и шляпы с перьями смешно прыгали вверх-вниз.

На середине сцены Сийм, как положено вежливому артисту, приподнял шляпу. Зайка, внезапно оказавшись на виду, кубарем скатился вниз, так что на манеже взвился фонтан опилок. Но заяц был тоже не лыком шит. Чинно прижав передние лапки к груди, он приветственно затряс хвостиком.

Сийм-Силач разделил между лошадками сахар, потом пошарил за полями шляпы, вытащил четырехлистный клевер и дал его за труды зайчонку.

А назавтра пришла-загудела дружная весна. Весело забарабанила капель, со звоном посыпались сосульки, снежные сугробы оседали прямо на глазах. У Сийма-Силача жалобно защемило сердце, и странное беспокойство снова завладело им. Но ведь он был человек служивый, да к тому же знаменитый, и должен был каждый вечер выходить на арену.

По всей земле прошел слух об умных пегих лошадках и о Сийме-Силаче. Цирк всегда был набит до отказа. Из дальних далей приезжали в город люди на автобусах, чтобы полюбоваться удивительными лошадками.

Кто знает, как сложилась бы дальше жизнь Сийма, если бы однажды вечером в цирке не появился Кутть-комбайнер.

Перед началом представления Сийм любил разглядывать через щелочку в занавесе публику. И вот как-то в первом ряду увидел своего закадычного друга. На коленях Куття лежала шестиугольная фуражка, и он старательно надраивал носовым платком металлическую кокарду. Покончив с этим делом, Кутть расстегнул пальто и стал глазеть по сторонам.

Сийм ужасно расстроился. Подумать только, форсистый Кутть, тот самый, который косил комбайном картофельную ботву и разбил в лепешку выигранный в лотерею автомобиль, увидит его в роли рысака, который катает лошадей. Кутть и так заносится больше, чем надо: мол, он, Кутть, — комбайнер, специалист, а Сийм — силач, и все.

Стал думать великан, как бы ему хоть разок при Кутте разыграть из себя важную шишку. И не придумал ничего лучше, чем изменить номер.

Прогнал он услужливых конюхов и стал сам мудрить над коляской и серыми лошадками.

Когда подошло время выхода и служители подали знак, серебристая коляска выкатила на арену.

Только на этот раз все было наоборот. Сийм запряг лошадок в коляску, а сам развалился в ней барином. Ребята, уже знавшие всех пони по именам, прямо-таки замерли от изумления. Да и лошадкам совсем не понравилось ходить в упряжке. Они упрямились и вставали на дыбы. Известное дело, легче кататься, чем саночки возить.

Но Сийм-Силач совсем не думал об этом. Натянув вожжи, он восседал в серебристой коляске, как турецкий султан, не понимая, чем сегодня недовольны зрители. Сийм заставил упирающихся пони пройти один круг, потом второй, но в зале никто даже не улыбнулся. Тогда он вспомнил, что публика особенно весело смеялась, когда коренник Шельма раскручивал бумажный рулон и показывал, что там написано.

Сийм подумал, что у него сильные руки, и ему не обязательно раскатывать рулон губами. Широким жестом распахнул он транспарант, на котором большими буквами было выведено: «Плацкарты для одиннадцати уважаемых граждан-лошадей». Но никто из зрителей даже рта не открыл. Люди пожимали плечами и перешептывались.

Тут как раз подоспел заяц. Косой выскочил на середину арены и уставился круглыми глазками на лошадей, которые сегодня почему-то были не пассажирами, и на Сийма, который не был лошадью. Хорошо еще, что из-под съехавшего на нос треуха не видел он сидевшего в первом ряду Куття комбайнера, у которого лицо прямо-таки перекосилось от скуки. А то бы заяц с перепугу тут же убежал за занавес. Там, за кулисами, видно, тоже все переполошились — тяжелая ткань шевелилась как от сквозняка.

А Сийм все крепче натягивал вожжи и посылал в зал счастливые улыбки.

Зайчонок набрался храбрости, зажмурился и вскочил на полном ходу в коляску, как всегда это делал. Великану места было не жалко, и он посадил зайчишку себе на колено.

Понукаемые Сиймом лошадки еле-еле плелись, понуря головы. Кое-кто из них даже потерял головные уборы. Цилиндры и шляпы путались под ногами у лошадок, они втаптывали их в опилки.

Кто знает, как долго кружила бы по арене серебристая коляска, если бы озорные мальчишки не стали пронзительно свистеть, сунув два пальца в рот.

Серые лошадки, привыкшие к аплодисментам и веселому смеху, испугались и понесли. Не приди им на помощь конюхи, они, чего доброго, изорвали бы красивый, бархатный занавес в клочья.

И вдруг Сийм все понял. Он нравился зрителям только до тех пор, пока возил коляску и громко фыркал.

Зато волшебник с магическим взглядом думал совсем иначе. Он сказал, что Сийм-Силач подобен лягушке, которая надулась и себя напоказ выставила, а искусство чванства не терпит.

СИЙМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ОТЧИЙ ДОМ

Призывное журчание весенних ручейков донеслось до цирка. Великан был уже не в силах противиться охватившей его жажде дальних странствий. Ноги, обутые в красные сапоги, так и чесались, так и зудели, Сийм просто не мог больше сидеть на месте. Сапогам надоело топтать опилки, они стосковались по дождю и ветру.

Конечно, жалко было расставаться с лошадками. До самой полночи сидел незадачливый ездок возле своих серых в яблоках пони и гладил их шелковые гривы. Будь его воля, Сийм просто-напросто забрал бы лошадок с собой, но циркачи рассудили иначе. Маг-волшебник был убежден, что Сийм не настолько жесток, чтобы забрать четвероногих артистов и лишить зрителей радости. Канатоходцы тоже считали, что нехорошо думать только о своем удовольствии. Ведь цирк для того и создан, чтоб добрые люди мо[ли здесь повеселиться. Ловкий жонглер пообещал, что в разгар лета цирк за свой счет повезет пони купаться и загорать к морю. Так что Сийм может о них не тревожиться.

Ну, да ладно, вот и пробил час разлуки. Ресницы у Сийма, у циркачей и даже у серых лошадок были мокрые, в уголках глаз стояли слезы. Но пони стряхнули с себя печаль, застучали никелированными подковками, и в этом перестуке снова зазвучала знакомая песенка:

Славное местечко это, на гнездо похожее…

Сийм-Силач отдал последний листок клевера понуро сидевшему зайцу, который то и дело прикладывал к глазам клетчатый шарф, вывернул наизнанку карманы и роздал весь сахар четвероногим артистам, чтобы подсластить им горечь разлуки.

Все вздыхали, Сийм обещал вскоре навестить друзей, и не успели циркачи глазом моргнуть, как носок красного сапога с любопытством выглянул за дверь и почти силком утащил за собой Сийма.

Первый же встретившийся на пути ручеек промочил красные сапоги. Но выглянуло солнышко, высушило сапоги, а заодно выдубило и лицо Сийма, так что стало оно по-весеннему загорелым. Ну, да ладно. Расстегнул Сийм золотые пуговки сюртука, сдвинул на затылок зеленую треугольную шляпу и пошел дальше. В груди у него запело, и с губ сорвался свист. И вот странно, высвистывалась все время одна и та же знакомая песенка: