Я люблю другого - Барбара Картленд

– Да знаю я, знаю! Но при этом чувствую себя чертовски старым. Неприятно, понимаешь?

По-моему, тебе нечего беспокоиться из-за своего возраста, – с улыбкой заметила Фенела. – Тем более что для мужчины он не имеет большого значения.

– А вот и имеет! – упрямился Саймон.

– Ну ладно, пусть будет… Саймон, но если я уступаю тебе, то надеюсь на ответные уступки и с твоей стороны, а именно: прямо сейчас же выпиши мне чек.

– Но я не могу, Фенела! И не надо на меня давить…

– Но послушай, – настаивала Фенела, – мы что, должны одним воздухом питаться? Ты же не посылал денег уже почти целых четыре месяца! Больше того, не ответил ни на одно мое письмо, где я просила об этом!

– Да знаю я, знаю, – раздраженно твердил Саймон, – но денег у меня нет!

Последние слова он просто выкрикнул в лицо дочери.

Фенела прошла через комнату к окну и выглянула наружу. Ее всегда расстраивали крики отца. Причем с ее стороны обижаться было просто глупо, потому что она прекрасно знала, что Саймон не придает своим воплям никакого значения.

Однако она также знала, что обязана во что бы то ни стало стоять на своем, поэтому, когда спустя минуту девушка обернулась к отцу, решение было ясно написано на ее лице.

– Очень жаль, – спокойно произнесла она, – но тебе придется выслушать. Мы по соседству одолжили двести фунтов. Окрестные жители нас не любят, и тебе известно об этом лучше, чем кому-либо. Более того, они никогда не доверяли и не будут доверять художникам; люди считают вас транжирами, и они недалеки от истины. В школе за My не заплачено; что касается Нэнни, то она уж и не помню, когда в последний раз получала жалованье. Детям нужна новая одежда, я не могу ничего заказать в кредит, потому что у нас нет открытых счетов в лондонских магазинах. Вот так обстоят дела, Саймон, и ты обязан взглянуть правде в глаза!

Саймон посмотрел через всю комнату на дочь, уже открыл было рот, готовый разораться, но потом вдруг передумал и промолчал.

Фенела, переполненная радостной благодарностью за его сдержанность, и понятия не имела, чему этим обязана: просто в этот миг она как две капли воды походила на свою мать, и почти невыносимая боль утраты пронзила Саймона.

Ведь в точности так говорила и Эрлайн, если всерьез хотела чего-то добиться, спокойно, доходчиво и с чисто шотландской рассудительностью, помогавшей ей непоколебимо держаться затронутой темы, как бы ее супруг ни старался уклониться или замять разговор.

– Остается одно, – решил Прентис, поднимаясь с места, – я должен немедленно взяться за работу. Богис уже давным-давно пристает ко мне с просьбой написать что-нибудь. Что ж, он получит желаемое, а мы сможем немного поправить наше финансовое положение.

– Ну, раз ты готов начать хоть сейчас, – подхватила Фенела, – я позвоню мистеру Богису и получу у него аванс: он даст, можно не сомневаться.

– Он даст аванс тебе?! – вскипел Саймон. – А писать-то картину кто будет, спрашивается?!

– Ты, – спокойно парировала дочь, – и если ты не поспешишь, то семья Прентиса будет выпрашивать милостыню под дверями соседей. Не думаю, чтобы это пошло на пользу твоей репутации.

– Черт бы тебя побрал, ты хуже надсмотрщика на галере! – разорался-таки Саймон, однако при этом сгреб свою дочь за плечи и сжал в медвежьих объятиях. – Ей-богу, я самый паршивый отец на свете! Нэнни тысячу раз права, когда ругает меня, но я готов немедленно исправиться, хотя, боюсь, мое духовное преображение долго не продлится…

И, посмеявшись над своим же собственным непостоянством, он с бодрым свистом отправился вниз, предоставив Фенеле собирать его одежду, небрежно разбросанную по полу и кровати, и аккуратно развешивать ее в шкафу.

А внизу Илейн капризно надула губки в ответ на заявление Саймона, что тот избрал ее моделью для своей новой картины.

Вместе с тем она втайне была польщена: с самого начала короткого, но страстного романа с красавцем художником она надеялась, что тот предложит написать ее портрет, и была слегка уязвлена, что предложение запоздало.

Слава и популярность, всегда сопутствовавшие моделям Саймона, уже сами по себе были достаточной платой за скуку и тяготы позирования.

– Самое лучшее для этих целей платье у меня наверху в коробке, – заметила Илейн. – Оно из белого шифона. Саймон, почему бы тебе не написать совсем белую картину, всю в белых тонах? Это было бы оригинально!

– Оригинально! – передразнил Саймон. – Вот именно этим так называемые портретисты и занимаются на втором году обучения в художественной школе! Ради бога, женщина, не суди о том, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия, – об искусстве, а рассуждай только на близкие тебе темы! Теперь дай-ка я прикину…

Он принялся ходить взад-вперед по мастерской, потирая руки и ероша пальцами волосы.

– Ты слишком худа для обнаженной натуры, разве что я соберусь дать публике урок анатомии.

– Не говори глупостей, Саймон! – рассвирепела Илейн. – У меня великолепная фигура, все говорят!

– Дорогая, у тебя модная фигура. А это совсем другое дело. По мне, так ты можешь служить аллегорическим изображением жизни в оккупированных странах.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, – недовольно надулась Илейн, – я вообще не стану тебе позировать.

– Конечно, станешь! – отвечал Саймон. – Куда ты денешься? Ведь это лестно, уж мне ли не знать! Говорю же тебе, далеко не каждая подружка Саймона Прентиса удостаивается чести послужить ему натурщицей.

– По-моему, ты невыносим, до омерзения нагл и самонадеян!

– А почему бы и нет? – пожал плечами Саймон. – Кого из художников можно сейчас поставить вровень со мной? Сама знаешь – никого. И никто, моя милая глупышка, не сможет так прославить тебя, как я, ты и это прекрасно знаешь! Так что давай садись вон на тот стул, и посмотрим, что из тебя получится.

Прентис усаживал Илейн то так, то эдак – все никак не находил удовлетворительного ракурса, и в результате окончательно вывел ее из себя.

– Ладно уж, иди надевай свое белое платье! – согласился он под конец. – Чувствую, что оно премерзкое, но будь я проклят, если сумею писать эти юбку и жакет! Всегда терпеть не мог рыжих в черном – уж больно откровенный контраст!

Илейн поднялась наверх, а Саймон начал готовить свои краски и кисти, счастливый, что его наконец-то принудили взяться за работу.

До возвращения Илейн прошло минут двадцать. Она изрядно потрудилась над своей внешностью, словно приготовилась идти к фотографу.

Белое платье (как и было обещано Саймону) оказалось просто восхитительным, шифон окутывал ее тело легкой дымкой, а мастерство кроя свидетельствовало о руке истинно французского модельера!