Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Видимо, ты забыла, что такое Германия! Посмотри на карту! Клок лоскутного одеяла, плевок в озере! Когда планы фюрера осуществятся и наши армии двинутся на восток, когда в каждом государстве протухшей Европы их встретят преданные исторической родине толпы под свастикой, вы… вы оцените то, что я делаю сейчас! Неужели ты не понимаешь, что без опорных баз нам не пройти европейского болота?! Мы попросту увязнем в нем! — Он походил по спальне, потом тряхнул головой, обнял жену и поцеловал. — Прости. До сих пор стоят в глазах эти жалкие трусливые физиономии. Лучше скажи, как дома дела. Адольф звонил? Бормана не съели?

— Адольф звонит каждый день. И всегда просит тебя не будить. А Борманом кто угодно подавится.

Он улыбнулся.

— Ты говорила с Ангеликой? Завтра Адольф вернется. Я должен знать.

В ответ она напомнила, что он собирался принять ванну и что Геринг ждет их к ужину.

— Хорошо, — согласился муж. — После поговорим.

По всей вероятности, Геринг что-то собрался обсудить с Гессом, поскольку в столовой зале он встретил их один. Наблюдательная Эльза едва сдержала улыбку, увидев Германа одетым в историческую коричневую рубашку образца мировой войны из той самой партии, что была закуплена Ремом еще в 1924 году в Австрии, и двумя значками на груди — свастикой участника путча 1923 года и «орлом» Нюрнбергского митинга 1929 года.

Партийные остряки недаром окрестили Геринга «костюмером» — переодевания были для него своего рода языком, орудием, при помощи которого он настраивал себя и собеседника на нужный ему тон.

Гесс знал Геринга с 1919 года, когда они служили в одном авиаполку и Геринг был его командиром. «Костюмных ролей» Германа он никогда не одобрял, однако коричневая рубашка была его любимой одеждой. Кстати, фрау Брукманн, одна из первых поклонниц и покровительниц наци, утверждала, что этот цвет удивительно идет к его зеленым глазам. Сам Гесс явился в обычном костюме и светлом галстуке, так что при виде Геринга почувствовал, как настроение улучшилось.

— Приветствую «старого бойца», решившего вдруг вспомнить об этом, — не удержался он от маленькой колкости.

— Есть вещи, которые у нас в крови, старина. О них не помнишь постоянно, но и не забываешь никогда, как о собственном сердце, — улыбнулся Геринг. — Что будем пить: коньяк, шампанское?

— И по какому поводу? — спросила Эльза.

— По поводу заката, вашей улыбки, возвращения фюрера, венских товарищей… Неужели мы не найдем повода?

— Выпьем за мюнхенскую полицию, — усмехнулся Гесс.

— Ты и в полиции успел побывать? — удивился Геринг. — И что там?

— Пришлось соврать, что я выполнял рекламный полет. Там есть один сыщик, Генрих Мюллер. Он уже оказывал нам услуги… Так вот, он привез художника в авиаклуб, тот быстро намалевал на крыльях моего аэроплана — «Фелькишер беобахтер». Одним словом, я пробыл в Мюнхене не более двух часов.

— И ты, конечно, хочешь предложить этому Мюллеру поменять работу? — несколько озабоченно спросил Геринг.

— Почему нет? Думаю, он давно готов и ждет случая.

— Новые люди — конечно, неизбежность, но… Не чересчур ли активно они сразу начинают работать локтями?

Ради этого разговора Геринг лишил себя общества соблазнительной Елены и потому был энергичен.

Гесс перестал жевать и недовольно прищурился. До него уже доходили слухи о недовольстве «старых бойцов» его неразборчивостью в выборе новых людей, которым он открывал доступ к фюреру. Если бы кто-нибудь решился высказать это Рудольфу в лицо, он сумел бы доказать, что как раз очень разборчив и поэтому ветераны-импотенты остаются за бортом, а всю тяжесть набирающего обороты движения несут на себе новички, у которых нет ветеранских значков, зато есть смекалка и преданность.

— Кого и к кому ты ревнуешь, Герман? Фюрера к делу или дело к фюреру? — прямо спросил он. — Новые люди делают дело!

«Это твоя вечная демагогия, — мысленно возразил Геринг. — Ну погоди, я тебе кое-что покажу».

— Ревнуешь того, кого любишь сильнее, не правда ли? — улыбнулся он Эльзе, которая приучила, себя не включаться в мужские прения и потому имела возможность не соглашаться, но и не возражать.

— Вспомни, как ты косился на Бормана, — заметил Гесс. — А теперь ты его оценил?

— Все же я не желал бы видеть его возле фюрера. И надеюсь со временем тебя кое в чем убедить. А для начала взгляни-ка вот на этот любопытный документ. Он касается другого твоего протеже, Гиммлера. — Геринг достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок. — Хоть он и попал ко мне случайно, я в таких случайностях вижу своего рода перст судьбы.

Гесс развернул листок, положил рядом с тарелкой и начал разглядывать. Эльза, сидевшая напротив, видела, как меняется выражение его лица — сначала на нем появилось недоумение, его сменил интерес, потом Рудольф засмеялся.

— Что, каков? — тоже улыбнулся Геринг.

Документ и в самом деле был любопытнейший. Внешне он представлял собою схему из соединенных линиями четырехугольников, в каждом из которых значилось конкретное имя и звание. Вверху стоял фюрер. Ниже, соединенный с ним прямой линией, — обергруппенфюрер СС Рудольф Гесс. Еще ниже, соединенный линиями с обоими, — сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Под ним в одну цепочку вытянулись четыре прямоугольника — Геринг, Геббельс, Лей и… Борман, группенфюреры. Наконец, в самом низу ступенчато расположились Кепплер, фон Ширах-младший, Франк, Эссер, Розенберг и Дарре.

— Фюрер это видел? — спросил Рудольф.

— Нет. Если хочешь, посмеши его сам. — А что здесь смешно, по-твоему?

— То, чего нет, естественно.

Гесс снова посмотрел на схему. В самом деле, где же Штрассер, Амман, Бухлер? Где Пуци? Где Рем, наконец? Очевидно, их Хайни не берет в дело.

— Ну, что скажешь? — поинтересовался Геринг. — Только ли это психологический феномен Гиммлера или ты видишь еще что-то?

— Я думаю, это… круговая порука.

— ?

— Гиммлеру даны полномочия по формированию личной гвардии фюрера, цели и задачи которой определены, но перспективы пока неясны. Возможно, он готов взять на себя ответственность за работу, от которой прочие структуры станут воротить нос.

Геринг даже свистнул.

— Хорошенькая перспектива — сделать нас всех соучастниками…

— Ты хочешь сказать: сообщниками? Кстати, кто у него украл эту бумажку? Бдительный Хайни, наверное, посыпает голову пеплом.

— Мне ее передал один из его людей. Один из тех, кого он отбирает для себя по расовым признакам. Голубоглазый блондин. Бывший морской офицер из Ганновера. Я записал его имя. Гейдрих, кажется.

— Я думаю, можно поступить по-божески и возвратить Гиммлеру его шедевр, — сказал Гесс.

— Хорошо бы предоставить воришке случай возвратить это шефу собственноручно и понаблюдать… — размечтался Геринг. — Впрочем, такие сцены — не в моем вкусе. И все же я бы его проучил.

— Кого?

— Хайни.

— Пожалуй, ты прав. — Гесс на минуту задумался. — Тогда схему следует сжечь, а Гиммлеру дать понять, что мы с тобой о ней знаем. Пусть проверит свои кадры. «Преторианцев» иногда полезно встряхивать, иначе они утрачивают бдительность, что отрицательно влияет на безопасность фюрера. А это недопустимо.

— Отлично! Именно этого я и хотел!

Про себя Геринг ругнулся. Затевая разговор, он имел в виду что угодно, только не подобную чушь. Уникальная способность Гесса все сводить к идеологии или безопасности Адольфа порой забавляла его, а порой выводила из себя. Если бы речь шла о ком-то другом, Геринг давно бы махнул рукою, но перед ним сидел человек, чье воздействие на Гитлера оставалось неотразимо, — единственный, кому Гитлер уступал просто так, за зеленые глаза, как говорил язвительный ревнивец Пуни.

Когда Эльза в купальном халатике вошла в спальню, муж сидел на постели и с трудом удерживал себя в вертикальном положении.

— Эльза, что-то я хотел…

— Спать, спать… — прошептала она, легонько толкнув его на подушки. И подумала, а не съездить ли ей на пару недель в Неаполь или Вену, на открытие оперного сезона. Можно взять с собой Ангелику…

Двадцать второго в Бергхоф возвратился фюрер и привез дурную погоду. Машины еще катили по дороге, ведущей к дому, а за ними уже шла лавина воды, постепенно заволакивая округу сплошной пеленою. Ливень рухнул стеной и продолжал крушить все с грохотом и сверканием молний, за полчаса обратив райские кущи Бергхофа во что-то мутно-бесформенное.

Гитлер приехал усталый, с больным горлом. Неврастеники из берлинского СА, требовавшие денег и самоуправления, разгромили собственную штаб-квартиру и передрались с СС, так что гауляйтеру Берлина Геббельсу ничего не оставалось, как обратиться за помощью к берлинской полиции, чтобы унять взбесившихся соратников. Штрассер, давно скрипевший зубами на «перебежчика» Геббельса, говорят, хохотал до слез.