Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - Александр Валентинович Амфитеатров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Акт Искупления свершился, но мир его не ощутил или ощутил столь частично, что за Сатаною, потерявшим из ада великое множество спасенных Христом мертвых, остались неисчислимые миллионы живых в настоящем и будущем, причем последнее оставлено бессрочным. Течение веков после Искупления не явило себя в человеческих глазах практически различным от течения веков до Искупления. Последнее, таким образом, принимает в воображении верующих вид как бы счастливого перерыва между двумя долгими пытками. «Христос разбил врата адовы, проник в царство мрака, вывел населявших бездну; но вслед за тем врата снова укрепляются, мрак сгущается, и бездна вновь заселяется». И никогда на земле не было столько речи о Сатане и не боялись его столько, как в искупленном христианском человечестве, после победы Христа над вечным врагом. Напрасно апостол Павел уверял свою паству, что победа эта совершенная и окончательная и что царь смерти уничтожен смертью Христа. Зрелище настоящего было против него, и христиане, веря в решительность победы Христа над Сатаною, предпочитали, однако, относить ее, вслед за Апокалипсисом Иоанна, на конец мира. В текущей же жизни, среди разлагающейся языческой культуры, они чувствовали Сатану и трепетали пред ним более чем когда-либо. Отпечаток извечного зла, зримый каждому хоть сколько-нибудь философскому уму, не мог быть стерт одним прикосновением религиозной доктрины. На Сатану было взвалено так много ответственности, что убрать из мира столь деятельную и творческую силу оказалось весьма нелегко: она густо обволокла землю своими следами, и «нежный, душистый цветок учения Христова едва пробивался сквозь эти слои» (А. Граф). Не творением ли Сатаны был пестрый политеизм, который очаровывал и соблазнял души? Юпитер, Минерва, Венера, Марс и все боги Олимпа не были ли его воплощением или, по крайней мере, служителями его воли, исполнителями его планов? Жизнерадостная, роскошная культура язычества, процветание искусств, отважная философия, власть богатства и честолюбия, идеалы любви и праздности, беспредельный разврат — не его ли все это обманы, не способы ли и орудия его владычества? Римская империя — не царство ли Сатаны? О, конечно. Это Сатану обожают в храмах, это его славословят на публичных празднествах, это Сатана сидит на троне цезарей и триумфатором восходит на Капитолий. Во всяком проявлении практической жизни, вокруг шумевшей, христианин видел отражение вечного врага Христова, который после своего поражения как будто еще больше обозлился, осмелел и усилился. Ядовитее Гидры и многообразней Протея полз он из каждой щели житейской, наполняя ужасом и унынием христианские души. Тертуллиан[9] и другие советуют и внушают прекратить всякое общение с язычниками, отказаться от их игрищ и празднеств, от профессий, так или иначе соприкасающихся с идольским культом. Ну а тогда — жить-то как же? И если умудришься, как быть уверенным на этой земле и в этом воздухе, пропитанных нечестием и грехом, что сохранишь чистыми мысль свою и сердце?
Но Сатане мало соблазнов и казней, так сказать, оборонительных. Он переходит в наступление, со всех сторон осаждает вновь основанную Церковь, день и ночь таранит он ее стены и успешно пробивает их, то стараясь утопить Христову веру в крови воздвигаемых гонений, то увлекая бесчисленное множество агнцев паствы Христовой в пагубные ереси. Наглядность столь очевидно царящего зла все более и более смущает веру в победу Христову как факт, уже бывший, и обостряет надежды на второе пришествие, которого ждут скоро, и вдохновенные ясновидцы, вроде автора Апокалипсиса, упования эти подогревают своими обещаниями.
Но второе пришествие не спешит, и извечное зло стоит, как было, и даже растет. Тогда в христианстве начинается реакция в сторону дуализма. Возникают еретические секты, которые проповедуют дуалистическое христианство, мало чем отличающееся от персидского язычества. В теориях гностиков Сатана вырастает значением, это уже не порочный и падший узурпатор, подхвативший отпавшие от божества средства и свойства зла, а создатель вещественного мира, самостоятельное и независимое злое начало, современное добру и находящееся с ним в борьбе. Это возвеличение Сатаны влияет на теорию Искупления. И если Климент Александрийский[10] (ум. 217) и Ориген[11] (ум. 253) еще утверждали, что вся тварь, не только люди, но и сам дьявол, рано или поздно возвратятся к Богу, то бл. Августин[12] (354–430) уже полагает, что Бог спасет лишь немногих избранных, большая же часть рода человеческого достанется в добычу дьяволу.
В столкновении противоположных доктрин и влияний, во взаимообмене философских миросозерцаний, в особенности в соприкосновениях неоплатонизма с каббалою, в блестящей фантастике ересей и борении их с еще колеблющимся ортодоксальным догматом, в наплывах из чудовищного языческого синкретизма последних лет римского язычества сложилась почти не поддающаяся определению смесь нелепых верований и безумных культов, из хаоса которых, конечно, не один элемент вошел в состав все растущего и крепнущего образа Сатаны. И когда наконец Церковь, восторжествовав и над язычеством, и над собственными внутренними бурями, вознесла над миром и властно утвердила свой догмат, то одинаково был готов уже и новый христианский Сатана с новою, паче прежнего страшною властью.
Христиане считали языческий мир созданием Сатаны. История скажет: напротив, Сатану воображение христиан создало по языческому миру. Без нравов Римской империи Сатана был бы очень отличен от того, каким он явился в Средние века. Весь разврат, все гнусное и дьявольское, чем облепилось в упадке своем величие языческой культуры, объединяется и сгущается в идее Сатаны; он делается естественною приманкою для всего бесконечного разнообразия слов, дел, помышлений, обычаев, всего ведения и неведения,
