Новые идеи в философии. Сборник номер 6 - Коллектив авторов

Если даже оставить в стороне чисто физиологические приемы исследования, особенно приложимые при изучении фактов рефлекторных, то и то едва ли можно признать, что при исследовании инстинктов, помимо тех трех методологических приемов, которые разработал Вл. Вагнер, не может быть никаких других. Наука все время двигается вперед, открывает для себя при этом движении все новые и новые области, и это порождает и новые задачи и новые приемы исследования. В частности для зоопсихологии можно указать и теперь один из новых путей, который только еще начинает намечаться.

Последнее десятилетие характеризуется в биологии больше всего подъемом интереса к вопросам наследственности и их экспериментальному изучению. Одним из путей в этом направлении является образование и изучение помесей или гибридизация, иначе «менделизм» от имени Менделя, открывшего те законы, которые лежат в основе этого явления. Можно думать, что при этом «менделистическом» исследовании ряда форм получатся интереснейшие результаты и по отношению к наследственности инстинктов. По крайней мере и теперь имеются уже данные Каммерера о наследовании инстинктов, связанных с размножением, у жабы повитухи, при чем эти данные находятся в полном согласии с законами преобладания и расщепления, открытыми Менделем16. Во всяком случае, от этого направления в биологии, от экспериментального исследования помесей, можно ждать и теперь много интересного и для психологии животных. Столь же неожиданно могут открыться для нас и другие новые пути исследования.

Нам остается теперь коснуться лишь спора об объективном и субъективном методе в зоопсихологии. Оба этих термина принадлежат также Вл. Вагнеру, причем под субъективным методом он понимает тот путь исследования психологии животных, когда главным мерилом для оценки психической жизни животных признается наша собственная психика, душевная жизнь человека.

Большинство психологов стояли и стоят именно на этой точке зрения, т. е. считают, что обойтись при суждении о психической жизни животных без учета психики человека совершенно невозможно. «Единственное правило, пишет, например, Вундт, на основании которого мы можем судить о действиях животных, состоит в том, чтобы мерить их нашим собственным масштабом, рассматривать как действия одушевленных созданий». В том же духе высказывается и Роменс, именно, что психическая жизнь животных может быть понята лишь по аналогии с психической жизнью человека, почему и самый метод изучения ее он называет методом аналогии. Наконец, у Васмана, которого трудно упрекнуть в некритическом отношении к фактам зоопсихологического характера, мы опять-таки читаем: «и для научного понимания душевной жизни животных ключом должно будет служить также сравнение с человеческой душевной жизнью. Ибо человек не обладает способностью непосредственного проникновения в психические процессы животного, а может заключать о них только на основании внеш них действий, которые он воспринимает при помощи своих чувств» («Итоги сравнит. психологии», стр. 9).

Решительным противником этой точки зрения является во всех своих статьях и книгах Вл. Вагнер. Метод аналогии он называет не только субъективным, но и антропоцентрическим, иначе – «монизмом ad hominem», «монизмом сверху», так как при этом исходным пунктом является психология человека. Судить по ней о психической жизни животных представляется ему глубоко неправильными так как, идя этим путем, мы неизбежно придем к очеловечиванию животного, неизбежно припишем ему и разумные способности и многое другое, свойственное лишь человеку.

Вместо этого субъективного метода он предлагает метод объективный, который исходит из совершенно противоположной точки зрения и держится других приемов сравнения. По Вагнеру необходимо сравнение психики какого-нибудь животного не с психикой человека, а с формами, непосредственно предшествующими данной группе и за ней следующими (что и достигается разобранным выше филогенетическим методом). В этом отношении объективный метод всецело примыкает к учению, развитому еще Ламарком, о коренном различии психических способностей животных на разных ступенях их системы. Введение в изучение этого вопроса еще психики человека (кроме, конечно, тех случаев, когда дело идет о близких к последнему формах) является не более как методологической ошибкой. Предложенные Вл. Вагнером специальные методы или приемы для изучения психологии животных (определение типа данного инстинкта, филогенетический и онтогенетический методы) являются, по его мнению, лишь частными случаями и в то же время наглядной иллюстрацией сущности объективного метода.

Что касается до всех этих соображений, то нельзя не признать, что во многом нападки Вл. Вагнера на метод аналогии совершенно правильны. Именно благодаря некритическому применению этого метода создалась та «ходячая психология» животных, согласно которой последние наделены теми же душевными способностями, что и человек, и те «охотничьи рассказы», как метко назвал их Вундт, которыми изобилуют книги Бюхнера, Брэма и даже Ромэнса. Считать подобную психологию антропоцентрической и все ее приемы «монизмом ad hominem», конечно, совершенно правильно.

Но имеем ли мы право из-за этого отрицать метод аналогии целиком, как это делает Вл. Вагнер, может ли обойтись без аналогии даже самая объективная психология, не перестав при этом быть тем, что она есть, т. е. прежде всего психологией? Нам думается, что в этом отношении воззрения Вл. Вагнера представляют другую крайность и что без некоторого элемента аналогии с психикой человека невозможна никакая психология.

«…Человек не обладает способностью непосредственного проникновения в психические процессы животного, а может заключать о них только на основании внешних действий… Эти проявления душевной жизни животных человек затем должен сравнивать с собственными проявлениями, внутренние причины которых он знает из своего самосознания», пишет Васман, и против этого, конечно, трудно чтонибудь возразить. Если речь идет о строительных инстинктах животных, сравнение их с психикой человека, может быть, и не необходимо, но можно ли отрицать наличность элемента аналогии, как только речь заходит об инстинкте заботы о потомстве, о памяти, опыте, способности к ассоциациям и тому подобном?

Впрочем, необходимость подобных сравнений не отрицается, в конце концов, и самим Вл. Вагнером. В последней книге его мы читаем, например: «объективная биопсихология для решения своих задач также пользуется сравнением психических способностей животных и человека, но совершенно иначе… как по материалу сравнения, так и по способу его обработки» («Биол. основания». Т. I, стр. 250). Следовательно, стоя на самой объективной точке зрения, трудно избежать аналогий с психикой человека (нам единственно и доступной в полном объеме), почему нужно бороться не столько с самими аналогиями, сколько с тем антропоцентризмом, «монизмом ad hominem», который получается от некритического применения метода аналогий.

Зоопсихологии трудно не учитывать данных психологии человека еще и потому, что она является младшей сестрой последней, зародившейся значительно позже своей старшей сестры, которая во многом ее успела обогнать. Здесь повторяется то же явление, что и при развитии всех биологических наук: дисциплины, изучающие низшие формы, зарождаются позже подобных же дисциплин, посвященных высшим формам или человеку. Анатомия беспозвоночных животных зародилась, например, значительно позже, чем анатомия высших представителей животного царства, и долгое время носила на себе следы влияния последней: то же справедливо для эмбриологии, физиологии и т. д. Зоопсихология не составляет в этом отношении исключения из общего правила.

Однако, каждая из подобных «низших», если можно так выразиться, дисциплин оказывает по мере своего развития все большее и большее влияние на аналогичную «высшую» дисциплину и, наконец, сливается с ней в единое целое. То же самое будущее предстоит, вероятно, для зоопсихологии и психологии человека. Тем не менее и теперь уже мы можем сказать вместе с Вл. Вагнером, что «без полного знания биопсихологии полное знание психологии человека невозможно».

С. Суханов.

Патопсихология

С давних пор внимание исследователей психических явлений обращалось также и на проявления последних в аномальных состояниях; но надо сказать, что в течение длинного периода времени патология человеческого духа не давала сколько-нибудь прочного и интересного для психологов материала. Это объясняется отчасти, по крайней мере, тем, что и сама психопатология сравнительно недавно вошла в кадр признанных научных дисциплин, не так давно выработала свою методику; и в таком положении научная психопатология нового периода находится лишь немногим болеe одного столетия. Так как в психопатологии прежде обычно сводилось дело лишь к выяснению клинической стороны, – к описанию различных признаков, из которых со временем были выделены нозологические единицы, то понятно, что психопатология того периода не могла привлекать особенно внимание психологов, ибо она была погружена, главным образом, в собственные узкие интересы. Да и методика ее была еще настолько несовершенна, что не позволяла заниматься изучением более легких аномальных состояний; грубое же расстройство психической деятельности представляло интерес, преимущественно, для психиатра-клинициста. После того, как было выделено, оценено и классифицировано все то, в чем выражалось резкое поражение психики, явилась возможность заняться наблюдением и исследованием более тонких патологических состояний, считавшихся прежде относящимися к норме или не замечавшихся наблюдателями. За последние десятилетия в области психопатологии стали, между прочим, заниматься изучением так называемых функциональных расстройств; тут были выдвинуты на первый план различные психогенные признаки. Достаточно будет упомянуть пока, например, об истерических явлениях. Эти последние, странные и курьезные иногда с внешней стороны, заинтересовали не только психиатров, но и профессиональных психологов; и в западной Европе не раз в собраниях ученых обществ и на научных съездах те и другиеe совместно обсуждали вопрос об истерических явлениях. На гипотезах и теориях, предлагавшихся для объяснения истерии, лежит, без сомнения, печать представителей отвлеченной мысли. И если последние оказали здесь свою ценную услугу, то надо добавить, что и психопатология дала психологам богатый и обильный материал для решения, может быть, даже некоторых частных психологических вопросов. С другой стороны, с тех пор, как мы детальнее познакомились с психическим состоянием субъектов, стоящих на границе патологии и нормы, необходимым стал для психопатолога более обстоятельный и научно-психологический анализ наблюдаемых аномальных явлений; и это требовало от психопатолога углубления в вопросы чисто психологические, иногда далеко уводящие его от области клинической психиатрии.