Игры ветра. Рассказы, миниатюры - Ольга Мацкевич

В другой раз он встретился с этим в подвале церкви, разглядывая церковную утварь конца XIX века, старые книги, потемневшие от времени иконы. Было холодно и безлюдно. Сначала он почувствовал и только потом увидел, это были частички церковного облачения из вскрытого захоронения. Кусочки были грязными и совершенно истлевшими, в них с трудом угадывалась красивая когда-то ткань с золотой вышивкой. Он подумал о том, что совсем недавно, каких-нибудь 100 лет назад, человек, носивший эту одежду, может быть вышел на улицу покурить. Он вдыхал холодный воздух и смотрел, как ветер бьет по спине весеннее небо темными, тонкими, лишенными листьев ветками черной ивы, оставляя на нем шрамы, сочащиеся молоком облаков. Потом священник поежился и пошел во флигель, и вязкая, размякшая от воды земля хлюпала у него под ногами.

Вдруг человек с полной ясностью ощутил, что это и сейчас происходит будто бы где-то параллельно, совсем рядом, но в то же время недостижимо. Его охватило щемящее чувство, похожее на жалость. Он не просто жалел эти истлевшие вещи или умершего, которому они принадлежали, или себя, ведь так легко переставить в уравнении переменные. Все дело было в этой тонкой, но непреодолимой границе, от которой веяло тоской, может быть по уходящему времени, может быть по чему-то большему, может быть по Богу.

С течением дней, он стал чувствовать эту границу постоянно, и взгляд его приобрел отстранённое и рассеянное выражение, будто бы он отныне жил в двух мирах. В то утро, когда я встретила его на мосту, было солнечно. Воздух казался прозрачнее, холоднее и чище весеннего льда, но ветра почти не было. Когда я вышла на мост, он уже перешел его наполовину, двигаясь рывками, будто с каждым шагом преодолевал сопротивление воздуха, какую-то невидимую границу. Когда я поравнялась с тем местом, где его впервые увидела, ему оставалось всего пара шагов до конца моста.

Он сделал шаг, и сердце мое неожиданно забилось быстрее.

Он сделал шаг, и воздух вокруг него задрожал.

Он сделал шаг, и исчез в одно мгновение, будто время раскрыло перед ним тайную дверь и увлекло его… куда?

Мне хочется верить, домой.

ПУТЕШЕСТВИЕ

Человек подходит к своему месту и со странным каким-то смущением заглядывает в завиток плацкартного вагона. Все попутчики уже там: молодая девушка – синее платье, волосы схвачены лентой, в глазах искры; мужчина – бакенбарды, кроссворд и широкие руки; старик – ванильная борода, вязаная жилетка и шляпа в сеточку. Они раздвигаются в стороны и наблюдают за тем, как он неловко запихивает сумку под чужое сидение (у него верхняя полка), потом небрежно, но вежливо знакомятся.

Человек садится с краю и вместе со всеми смотрит в окно.

Во всем вагоне пассажиры уже собрались и все ждут отправления: кто-то нетерпеливо стучит ногой о скамейку, кто-то шуршит копченостями, объясняя, что просто не успел поесть утром, кто-то стучит в окно – «Пока! Пока! Счастливой дороги!», кто-то тоскливо вздыхает, кто-то пилит ногти…

«Провожающие, покидаем вагоны! Покидаем вагоны!».

Девушки на перроне смеются и делают знаки подруге. У каждой кольцо на пальце, а у нее – нет. Оттого ли она уезжает в большой город, что бы начать совсем другую, новую, лучшую, настоящую жизнь. Она смотрит на них из окна поезда, и глаза ее излучают огонь. Искры его, как ополоумевшие, летают по всему вагону, стучась в каждое уставшее, измученное, запутавшееся, одинокое сердце.

Сначала поезд резко дернулся, потом зашипел и, наконец, медленно тронулся в путь. Девушки пошли следом, улыбаясь и махая руками. Сидевший рядом с человеком старик прильнул к стеклу как мальчишка и все повторял – Смотрите! Смотрите!

Человеку вдруг показалось, что старик отчаянно хочет сообщить окружающим, что девочки улыбаются и машут им всем, также как много лет назад другие девочки улыбались и махали составу, уходящему на фронт. Он будто открыл скрытую дверцу, ведущую в дальние уголки своей памяти, и обнаружил там настоящее сокровище, что-то, чем всегда хотел поделиться, но не знал, как это сделать, потому что никогда бы не смог передать словами того, что все они чувствовали тогда в тот момент, в том душном и пыльном вагоне, стоящие рядом плечом к плечу и обернутые, как в саван, в запах полевых цветов и прощальной женской нежности.

Человек почувствовал, как это важно для старика и неловко улыбнулся, встретившись с ним взглядом.

А поезд все набирал ход и девочки уже бежали гурьбой, спотыкаясь, сбиваясь с шага и захлебываясь смехом, счастьем и страхом неизвестности, до тех пор, пока перрон не закончился. Их чувства были настолько неприкрыты, естественны и рельефны, что Человек почувствовал…, что ему пора пойти покурить.

И вот он идет по узкому коридору вагона и ему кажется, что лица всех попутчиков обращены к нему. Все они видятся ему очень знакомыми, будто не в первый раз уже едет он в этом вагоне, сквозь пространство и время, настолько уставший от тоски, вечного ожидания и нерадостных мыслей, что становится подобным улитке, уютно свернувшейся в своей раковине, что бы переждать зиму. Так и он свернется в эту ночь на верхней полке завитка плацкартного вагона, что бы поезд качал его во сне, как мать качает ребенка в колыбели.

Пуская клубы дыма, Человек видит, как возвращается, отвечая на улыбки попутчиков, и все они забираются каждый в свою постель, как опускается темнота и все больное и тревожащее выползает наружу, подступает к самой поверхности глаз и выглядывает оттуда, словно старик, прильнувший к окну вагона, что бы увидеть свое прошлое. И если в эту странную минуту, не отвернуться к стенке, а замереть и прислушаться, в том, как свистит за стеклом ветер, как пролетают мимо окна, будто маленькие огненные звезды, окурки тех, кто также не может уснуть, в размеренном ритме стука железных колес, в бесчисленных оставляемых позади деревнях, дорогах, садах, фонарях, городах, людях, машинах, собаках, лесах, холмах, реках… можно что-то нащупать, что-то услышать, что-то важное, от чего вдруг покажется, что вечность сходит на них всех и, соединив во сне их руки, делает сердце спокойным, легким и радостным.

* * *

– А знаете, что они мне напомнили?

Человек оборачивается и видит рядом с собой мужчину из своего купе. Широкие руки ловко скручивают сигарету, рыжие бакенбарды топорщатся, в глазах добродушная улыбка. Он похож на моряка Папайю из старого диснеевского мультика. Человек смотрит на него, безуспешно пытаясь вспомнить имя, и молчит.

– Знаете? Знаете, что они мне напомнили..?

Человек отрицательно мотает головой:

– Нет. Что?

Моряк широко улыбается и подвигается ближе, предлагая ему сигарету.

* * *

Это было примерно в 70-е. Они шли за партией сахара-сырца, но сухогруз напоролся на один из незаметных рифов Тихоокеанского кольца, и им пришлось несколько месяцев проторчать на о-ве Минданао. В первую неделю они даже думали, что попали в какое-то проклятое место, до того страшными были окружавшие их филиппинцы – все какие-то перекошенные да покореженные… ужас!

Оказалось, что их корабль просто остановился в специальном квартале, где селились исключительно представители касты неприкасаемых.

– У этих неприкасаемых, представляешь, даже если ребенок рождается нормальным, ему специально крутят руки и ноги, или челюсть выворачивают, что бы видно было из какой он касты! И вот эти уродцы за нами по городу прямо толпами ходили! Не знаю, что им было нужно, но нам, что уж говорить, это не очень-то нравилось…

Человек качает головой и закуривает. Солнце за окном бежит по самой кромке леса. Моряк Папайя продолжает свою историю о том, как они, насмотревшись на этих неприкасаемых, через неделю пошли к мэру и попросили какого-нибудь занятия, что бы совсем не сойти сума. А надо сказать, что в том районе часто прятались нелегальные эмигранты, собиравшиеся тихонько улизнуть, сплавившись на какое-нибудь судно. Так они стали дружинниками и помощниками эмиграционной службы Филиппин. В их задачу входило проверять документы у всех, кто попадал под подозрение, как нелегальный эмигрант.

Однажды им повезло напасть на след трех нелегалов. Нелегалы оказались подругами и очень красивыми девушками. Они говорили по-русски и, конечно же, паспорта у них были, просто они зашили их в наволочку, которая хранилась под подкладкой серого драпового пальто, которое они везли дяде на 68-летие и которое у них украл бритоголовый бомж с наглой улыбкой и золотым зубом на одной из вынужденных остановок где-то между северным полушарием и южным. Самое смешное, что все это было правдой!

Когда сухогруз починили, а его трюмы наполнили отборным сахаром-сырцом, они преступили закон Филиппин и закон моря, взяв на борт сразу трех женщин. Филиппинцы, видимо что-то заподозрив, стали обыскивать судно. Тогда моряки взяли под свою опеку каждый по девушке, что бы спрятать их в своей каюте.