Лирика. Т2. Стихотворения 1815-1873 - Тютчев Федор Иванович

Смерть Денисьевой от чахотки 4 августа 1864 г. потрясла Тютчева. Он, видимо, в действительности, а не только в стихах винил во всем только себя. Воспоминанию о смерти возлюбленной посвящена едва ли не треть стихотворений «денисьевского» цикла – «Весь день она лежала в забытьи…», «Есть и в моем страдальческом застое…», «15 июля 1865 г.» («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло…»), «Накануне годовщины 4 августа 1864 года», «23 ноября 1865 г.» («Нет дня, чтобы душа не ныла…») и др.

Сразу же, в августе 1864 г., Тютчев уезжает за границу к находившейся там семье. Осень и зиму 1864 г. он проводит в Женеве и Ницце, но почти во всех написанных там стихотворениях звучит тема смерти любимого существа, что позволяет также отнести их «денисьевскому» циклу:

О, этот Юг, о, эта Ницца!..О, как их блеск меня тревожит!Жизнь, как подстреленная птица,Подняться хочет – и не может…Нет ни полета, ни размаху —Висят поломанные крылья,И вся она, прижавшись к праху,Дрожит от боли и бессилья…

(«О, этот Юг, о, эта Ницца!..»)

Здесь сердце так бы все забыло,Забыло б муку всю свою,Когда бы там – в родном краю —Одной могилой меньше было…

(«Утихла биза… Легче дышит…»)

В 1868 г. вышел второй сборник стихотворений Тютчева, подготовленный И.С. Аксаковым, мужем старшей дочери поэта Анны, но былого энтузиазма он даже среди литераторов не вызвал. Короткая поэтическая эпоха 1850-х гг. закончилась, и стихи снова вышли из моды (воскрешение интереса к поэзии Тютчева произойдет только на рубеже XIX – XX вв.). И, кроме того что в новом сборнике резко увеличилась доля стихов политического содержания, которые не могли вызвать сочувствие читателей, не сочувствовавших политическим взглядам поэта, многие из них могли показаться слишком официальными и необязательными относительно повода их сочинения. Между тем именно в них в первую очередь и выразилось новое направление его поэзии, которое один близкий Тютчеву критик, Н.В. Сушков, еще в 1854 г. охарактеризовал как «религиозно-политическое» и «православно-патриотическое». В 1860-х гг. это были стихотворения к юбилеям М.В. Ломоносова, Н.М. Карамзина, П.А. Вяземского, А.М. Горчакова и др., а также ряд программных стихотворений, приуроченных к торжествам в Славянском благотворительном комитете («Гус на костре» и мн. др.). В них Тютчев не только высказал свои задушевные убеждения, но и по-новому возродил традиции дидактической поэзии и официальной торжественной оды XVIII в., которые так импонировали ему в юности.

В последние годы жизни Тютчева постигла череда утрат. По возвращении его из-за границы в 1865 г. один за другим умерли двое рожденных от Денисьевой детей и мать поэта, в 1870 г. – единственный брат Николай и сын Дмитрий, в 1872 г. – дочь Мария. В одну из горьких минут, за год до собственной кончины, поэт посвятил жене такое четверостишие:

Все отнял у меня казнящий Бог:Здоровье, силу воли, воздух, сон,Одну тебя при мне оставил он,Чтоб я ему еще молиться мог.

Но и стоя «на роковой очереди» у смерти, Тютчев не изменил себе и избежал «малодушных укоризн» «на изменяющую жизнь», не утратив способности видеть в ней сразу преходящее и вечное:

Чему бы жизнь нас ни учила,Но сердце верит в чудеса…<…>И увядание земноеЦветов не тронет неземных,И от полуденного знояРоса не высохнет на них.

(«А.В. Плетневой», 1870)

Жгучего интереса к политике он не утратил – даже в предсмертной болезни и на смертном одре, когда слово уже плохо слушалось поэта. Последним его прижизненным выступлением в печати стал саркастический и глубокомысленный стихотворный отклик на позорный плен и смерть Наполеона III. Наблюдая, как торжествует спаянная «железом и кровью» объединенная Бисмарком Германия и как «все гуще сходят тени на одичалый мир земной» («Памяти М.К. Политковской», 1872), Тютчев продолжал надеяться, что Россия одолеет Революцию.

Русские войска тогда с победами проходили Среднюю Азию, и последним вопросом, который задал ненадолго пришедший в сознание поэт собравшимся у его постели, был вопрос о политике: «Какие получены подробности о взятии Хивы?»

В.Л. Коровин

Стихотворения

* * *

Всесилен я и вместе слаб,Властитель я и вместе раб,Добро иль зло творю – о том не рассуждаю,Я много отдаю, но мало получаю,И в имя же свое собой повелеваю,И если бить хочу кого,То бью себя я самого.

1810-е

Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду

Приди, желанный гость, краса моя и радость!Приди, – тебя здесь ждет и кубок круговой,И розовый венок, и песней нежных сладость!Возженны не льстеца рукой,Душистый анемон и криныЛиют на брашны аромат,И полные плодов корзиныТвой вкус и зренье усладят.Приди, муж правоты, народа покровитель,Отчизны верный сын и строгий друг царев,Питомец счастливый кастальских чистых дев,Приди в мою смиренную обитель!Пусть велелепные столпы,Громады храмин позлащенныПрельщают алчный взор несмысленной толпы;Оставь на время град, в заботах погруженный,Склонись под тень дубрав; здесь ждет тебя покой.Под кровом сельского Пената,Где все красуется, все дышит простотой,Где чужд холодный блеск и пурпура и злата, —Там сладок кубок круговой!Чело, наморщенное думой,Теряет здесь свой вид угрюмый;В обители отцов все льет отраду нам!Уже небесный лев тяжелою стопоюВ пределах зноя стал – и пламенной стезеюТечет по светлым небесам!..В священной рощице Сильвана,Где мгла таинственна с прохладою слиянна,Где брезжит сквозь листов дрожащий, тихий свет,Игривый ручеек едва-едва течетИ шепчет в сумраке с прибрежной осокою;Здесь в знойные часы, пред рощею густою,Спит стадо и пастух под сению прохлад,И в розовых кустах зефиры легки спят.А ты, Фемиды жрец, защитник беззащитных,Проводишь дни свои под бременем забот;И счастье сограждан – благий, достойный плодТвоих стараний неусыпных! —Для них желал бы ты познать судьбы предел;Но строгий властелин земли, небес и адаГлубокой, вечной тьмой грядущее одел.Благоговейте, персти чада! —Как! прах земной объять небесное посмеет?Дерзнет ли разорвать таинственный покров?Быстрейший самый ум, смутясь, оцепенеет,И буйный сей мудрец – посмешище богов! —Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне,Сорвать один цветок, ловить летящий миг;Грядущее не нам – судьбине;Так предадим его на произвол благих! —Что время? Быстрый ток, который в долах мирных,В брегах, украшенных обильной муравой,Катит кристалл валов сапфирных;И по сребру зыбей свет солнца золотойИграет и скользит; но час – и бурный вскоре,Забыв свои брега, забыв свой мирный ход,Теряется в обширном море,В безбрежной пустоте необозримых вод!Но час – и вдруг нависших бурь громадыИзвергли дождь из черных недр;Поток возвысился, ревет, расторг преграды,И роет волны ярый ветр!..Блажен, стократ блажен, кто может в умиленье,Воззревши на Вождя светил,Текущего почить в Нептуновы владенья,Кто может, радостный, сказать себе: я жил!Пусть завтра тучею свинцовойВсесильный бог громов вкруг ризою багровойЭфир сгущенный облечет,Иль снова в небесах рассыплет солнца свет, —Для смертных все равно; и что крылаты годыС печального лица землиВ хранилище времен с собою увлекли,Не пременит того и сам Отец природы.Сей мир – игралище Фортуны злой.Она кичливый взор на шар земной бросаетИ всей вселенной потрясаетПо прихоти слепой!..Неверная, меня сегодня осенила;Богатства, почести обильно мне лиет,Но завтра вдруг простерла крыла,К другим склоняет свой полет!Я презрен, – не ропщу, – и, горестный свидетельИ жертва роковой игры,Ей отдаю ее дарыИ облекаюсь в добродетель!..Пусть бурями увитый НотПучины сланые крутит и воздымает,И черные холмы морских кипящих водС громовой тучею сливает,И бренных кораблейРвет снасти, все крушит в свирепости своей…Отчизны мирныя покрытый небесами,Не буду я богов обременять мольбами;Но дружба и любовь среди житейских волнБезбедно приведут в пристанище мой челн.