Лирика. Т2. Стихотворения 1815-1873 - Тютчев Федор Иванович

Таким образом, по Тютчеву, в мире остались лишь две силы – Россия и Революция, и от исхода борьбы между ними зависит его судьба. В одном стихотворении они олицетворяются в образах утеса и моря, пытающегося подмыть его основание («Море и утес», 1848). Отсюда же страстный призыв поэта к России: «Мужайся, стой, крепись и одолей!» («Ужасный сон отяготел над нами…», 1863). Это не мечты об имперской экспансии и даже не политическая теория, а религиозная историософия, от которой можно отмахнуться, но с которою бессмысленно спорить. Это предмет веры, как сама Россия, уподобленная Тютчевым Ноеву ковчегу в известном четверостишии «Умом Россию не понять…» (1866).

Однако тютчевская историософия, как и следовало ожидать, совершенно разошлась с современной политической реальностью. Словно в насмешку над историческими прозрениями поэта, в 1853 г. грянула Крымская война, которую сам он как-то назвал «войной кретинов с негодяями». Антихристианский Запад в союзе с мусульманскою Османской империей, угнетательницей православных народов, вновь воздвигся на христианскую Россию. При начале осады Севастополя Тютчев взывал к ней:

Ложь воплотилася в булат;Каким-то Божьим попущеньемНе целый мир, но целый адТебе грозит ниспроверженьем…Все богохульные умы,Все богомерзкие народыСо дна воздвиглись царства тьмыВо имя света и свободы!Тебе они готовят плен,Тебе пророчат посрамленье, —Ты – лучших, будущих временГлагол, и жизнь, и просвещенье!

(«Теперь тебе не до стихов…», 1854)

И Запад все-таки победил. Для России война закончилась сокрушительным поражением. Тютчев винил в этом правящую верхушку, слепую, на его взгляд, и чуждую самой России. «Если бы я не был так нищ, – писал он жене незадолго до сдачи Севастополя, – с каким наслаждением я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с эти скопищем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего кретинизма».

И еще: «Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения, как заживо погребенный, который внезапно приходит в себя».

4

Тютчев вернулся к стихам под впечатлением от европейских событий в самом конце 1840-х гг. И, по замечательному совпадению, тогда же состоялось настоящее открытие его поэзии, честь которого принадлежит Н.А. Некрасову. В статье «Русские второстепенные поэты» (1850) он перепечатал все тютчевские стихи, когда-то появившиеся в пушкинском «Современнике», и сопроводил их восторженными комментариями. Некрасов не знал, кто скрывается за инициалами «Ф.Т.», но решительно отнес этого автора «к русским первостепенным поэтическим талантам», наряду с Пушкиным и Лермонтовым.

Авторство стихов скоро выяснилось, и в 1854 г. Некрасов в том же «Современнике» поместил 92 стихотворения Тютчева (среди них множество совсем новых), а сразу вслед за этим издал первый его отдельный сборник. Готовил издание И.С. Тургенев, ставший страстным поклонником поэта. По его словам, Тютчев мог бы сказать о себе, что «он создал речи, которым не суждено умереть». Это были речи возвышенные и не до конца понятные, но обладавшие неотразимым поэтическим обаянием. Человек в них, «как бог», «шагал по высям творенья». В них были пиры богов, на которые допущены только изгнанник домашних очагов и тот, «кто посетил сей мир в его минуты роковые», и непреклонные человеческие сердца, на чью безнадежную борьбу олимпийские боги взирают с завистью. Были «пылающие бездны» и «светлость осенних вечеров», «грохот летних бурь» и «слезы людские» – «безвестные», «незримые» и «неисчислимые». Была жизнь русской женщины, проходящая «в краю безвестном, безымянном, на незамеченной земле», и судьба самого этого «края долготерпенья» – родной земли, которую всю «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».

В одночасье Тютчев стал любимым поэтом едва ли не всех выдающихся русских литераторов своего времени. На этой любви сходились не сходившиеся больше ни в чем Н.А. Добролюбов и А.А. Фет, Н.Г. Чернышевский и Л.Н. Толстой, как-то сказавший, что без стихов Тютчева вообще «нельзя жить». Но сам поэт едва ли мог наслаждаться внезапно обрушившимся на него литературным признанием. Ему, как и «слову русскому» в дни Севастопольской обороны, было «не до стихов». «Ум» его был занят осмыслением поражения в войне и построением дальнейших прогнозов, а «сердце» было погружено в новые «треволнения».

В 1850 г. завязался роман Тютчева с 24-летней Еленой Александровной Денисьевой (1826–1864), племянницей директрисы Смольного института благородных девиц, где воспитывались дочери поэта. Это была единственная русская женщина в его жизни – и самая роковая, «последняя любовь».

Тайна их встреч в нарочно нанятой квартире скоро была разоблачена. От Денисьевой отрекся отец, тетка была с позором изгнана из института. При живой жене и детях от двух браков Тютчев открыто зажил с ней как с законной супругой. Это продолжалось четырнадцать лет, в течение которых родилось трое детей, которых Тютчев официально усыновлял (пережил отца только Федор Федорович Тютчев (1860–1916), ставший впоследствии известным военным писателем). Скандальность положения усугублялась тем, что с действительно законной женой – Эрнестиной Федоровной – он все это время и не думал разводиться, сохраняя к ней не только привязанность, но едва ли не все прежние чувства (были и обращенные к ней стихи – «Не знаю я, коснется ль благодать…», 1851; и др.).

На фактическое двоеженство известного своим экстравагантным поведением поэта и близкого ко двору высокопоставленного чиновника (с 1858 г. Тютчев занимал должность председателя Комитета иностранной цензуры) в свете смотрели сквозь пальцы, но Денисьева от «хорошего общества» была безвозвратно отлучена. Тютчева она любила со всей страстью отчаявшейся женщины, но их «семейная» жизнь, конечно, была тяжела и наполнена нешуточными страданиями. Эта любовь была «слияньем» двух «родных душ» и их «поединком роковым». Самые мучительные любовные стихотворения Тютчева принадлежат именно к так называемому «денисьевскому» циклу, условно выделяемому исследователями. В общей сложности к нему относятся не менее 15 стихотворений, объединенных образом возлюбленной – измученной, погибающей и, наконец, погибшей по вине поэта. В отличие от почти одновременно создававшегося «панаевского» цикла любовной лирики Некрасова, у Тютчева полностью отсутствуют низменные бытовые подробности и связный сюжет, по которому можно было бы проследить историю его отношений с Денисьевой. Стихотворения цикла объединяет обнаженность трагизма и неотвратимость этих отношений и безоговорочное признание того, что возлюбленная поэта – большая страдалица, чем он сам. Это не столько любовная драма, сколько трагедия совести. Самоосуждение и сознание невозможности что-либо изменить – сквозные мотивы этого цикла:

Не говори: меня он, как и прежде, любит,Мной, как и прежде, дорожит…О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.

(«Не говори: меня он, как и прежде, любит…», 1850)

Судьбы ужасным приговоромТвоя любовь для ней была,И незаслуженным позоромНа жизнь ее она легла!

(«О, как убийственно мы любим…», 1851)