Время взаймы - Александр Левин

– А что вы меня затыкаете? Я имею право говорить все что думаю. Мы живем в свободной стране!

Демократке было лет двадцать, плюс-минус. Она учится в том же университете, что и племянник, получает степень бакалавра. Вроде как эта феминистка пятой волны даже где-то работает, но точно Ларин не помнил. Он видел отрезанные головы, держал на руках умирающего товарища, которому два раза выстрелили в живот, – крови слишком много, слишком красной – видел, как наказывают блатных за «косяки» и как безумная мать держит у горла четырехлетней дочурки огромный кухонный нож, а что «волн» феминизма есть несколько и что феминистки бывают разные, до сих пор и не слышал.

Конечно, он понимал, что наступает будущее, какое-то их будущее, видел это каждый день, но пока не был готов поднять белый флаг.

– Говори, да не заговаривайся. Закрыли тему.

Ларин честно старался не сорваться, но не мог себе позволить оставить последнее слово за ней.

– Нет, не закрыли, – фыркнула девчонка. – С чего это мы тему закрыли и кто вам дал право решать, что мне говорить, а что нет? Вы знаете…

Димка взял ее за руку и попытался что-то прошептать на ухо, но та вывернулась.

– Дима!

Быстро посмотрела на Цезаря.

– Ты правда позволишь своему дяде надо мной издеваться?

Димка поменялся в лице. Ларин в этот момент хотел остановиться, чем бы дитя ни тешилось, мол, но не смог.

– Ладно, не закрыли. И чего ты конкретно от меня требуешь?

– Уважения к женщине. Не как к объекту сексуального влечения, а, в самую первую очередь, как к человеку. Какое, скажите, право вы имеете обсуждать коллегу вашей бывшей супруги в таком… скажем, не знаю, ключе? Это недопустимо. Я прекрасно понимаю, что язык – система самоорганизующаяся, и действительно повлиять на то, чтобы в нем искусственно прижились какие-то понятия мы не сможем, но если не делать ничего, то такие как вы никогда не перестанут оперировать категориями, будто бы походя оскорбляющими женщину.

– Если человек тупой и жирный, – перебил Цезарь. Он было попытался сделать над собой последнее усилие, но не вышло.

– Я так ему, человеку, в первую очередь, и говорю. А если коллега была бы мужчиной, я так понимаю, то вопросов у тебя не возникло бы? Так, что ли?

– Нет, не так, и коллега не мужчина. И вы позволили себе лишнее. И ее здесь нет, ответить она вам не может. Вы понимаете, Цезарь Геннадьевич, то, что вам кажется неважным, ну есть и есть, ну сказал и сказал, на самом деле определяет…

– Так, – опять пресек Цезарь, – отвечать за нее, как я понимаю, будешь ты? Хорошо, давай. Отвечай.

Галя и сестра молчали. Хорошо, что маленькая с бабкой в доме. Цезарь отпил пива, перевернул готовый шампур справа на мангале.

– Только отвечать человек должен за себя сам. А с природой ты не поспоришь, Лана. Есть женщина, есть мужчина. У них разные биологические и социальные функции. Обязанности, особенности и привилегии. Давай-ка ты лучше поживешь с мое, как бы это по-стариковски ни прозвучало, я понимаю, что ты думаешь… но однажды мы и правда вернемся к этому вопросу, и ты, гарантирую, посмотришь на ситуации другими глазами.

– Какими это?

Цезарь помолчал.

– Сейчас эта твоя война против мужчин выглядит смешно. Фыр-фыр-фыр. А уж рот бы тебе вообще с мылом помыть, я тебя старше раза в три.

Лана сжала челюсти. Медленно выдохнула.

– Феминизм борется не с мужчинами, а с патриархальным строем. Сто лет назад такие, как вы, думали: нет никакой проблемы с правами женщин. Этим избирательным правом для баб нас отвлекают от действительно гораздо более важных проблем. Думали об этом? Сегодня вам кажутся неважными и ненужными проблемы гендерной дискриминации, а что завтра?

Даже не понимает, о чем говорит…

– А что завтра?

– Завтра гендерные стереотипы будут полностью разрушены, мы на пути к этому, вы знаете, если читаете новости, и вы окажетесь в непростой ситуации, Цезарь Геннадьевич. Не думали об этом? Многие мужчины искренне уверены, что феминистки просто обязаны каждому встречному-поперечному проводить ликбез, что-то доказывать, пояснять. Но никто ничем никому не обязан. Мой опыт говорит, что с мизогинами, гомофобами и прочими… такого плана… – немного осеклась, но тут же опомнилась, – такого плана людьми, высказывающимися о том, чего просто не понимают, спорить бесполезно. Их не интересуют аргументы. У меня просьба, нет, у меня требование. Не нужно при мне говорить подобных вещей, пожалуйста. Старый…

Цезарь усмехнулся.

– То есть ты мне можешь диктовать, что говорить, а что нет, но не я тебе, верно я понимаю? Я гомофоб, прости господи, и – как там? – старый мизогин, и разговаривать со мной дело бесполезное, можно только лаять на меня, как Моська, приказывая, чтобы я затыкался в моем доме. Все ли я правильно понял, Лана?

– Я не это хотела… Хотя, какая разница, вы все равно, скорее всего, уже меня не слышите. А опыт истории показывает, что гендерные конструкты разбиваются не дискуссиями, а в первую очередь законодательно и, как следствие, экономически. Как только быть таким, как вы, станет невыгодно, мир поменяется автоматом. На самом деле, Цезарь Геннадьевич, как только это произойдет вы увидите, где и как жили. Вы не глупый человек, и я надеюсь…

– Пошли вон, – спокойно сказал Ларин. – Оба.

– Дядя Цезарь, я…

– Вон, оба. Затыкать меня в моем же доме не нужно, ясно? Если я такой ужасный, то рядом со мной вам делать нечего.

Не сорвался в итоге. Хорошо. Могло быть гораздо хуже.

– У-би-рай-тесь.

И тишина. До города пятьдесят километров, воскресенье, чахлый рейсовый автобус появляется на пыльной дороге в девяти километрах от дачи раз в два или три часа. Приехали они все на «Тундре» Цезаря. Сестра, видно по лицу, хочет просить за молодежь, но понимает, что если откроет рот, все может кончиться плохо. (Или, если быть честным, просить-то хочет и имеет право, но делает вид, что боится, чтобы поддержать брата). С женщинами, кроме дочки, пожалуй, и, собственно, сестры, у Ларина никогда не получалось ничего путного.

– Чего стоим?

Лана махнула гривой и пошла в дом, Димка какое-то время переступал с ноги на ногу, как бы не решаясь кого-то выбрать, но все же кинулся за своей зазнобой. Галя молчала. Правда, недолго.

– И чего ты добился?

У нее был рычаг давления – Маруся. Если раньше Ларин жену мог заткнуть, когда она хватала лишнего, то теперь чуть что и «не увидишь дочь».

– Ничего.

– Никуда они не поедут. Хочешь – ты сам и езжай.

И тоже ушла. Сестра не уходила, молчала. Они многое прошли вместе. Некрасивая, порядочно за пятьдесят, Алина доживала третий неудачный брак. Димка был от второго мужа. Первого, тоже редкого говнюка, но хоть с характером, поэтому тоже жалко, разорвало на мине в Чечне.

– Дети же, Барсик, сам понимаешь.

– Я таких детей, знаешь ли…

– Коньяку принести?

– Давай.

Согласившись на повышение, Цезарь обрек себя на часы бесполезного и муторного ковыряния в бумагах, которое по договору называлось «административной работой». Это у них там, в башнях, будущее, дополненная реальность и контроль над разумом, а здесь четыре допотопных компьютера и старая база данных.

Будущее, оно, конечно, наступает, но наступает неравномерно. Кусками. Да и так ли уж нужно оно кому-то, это будущее? Ведь кроме борьбы у них и нет ничего. Сражаются, сражаются, а когда победят, наконец (а они победят), сядут у разбитого корыта так, будто только что вышли из тюрьмы, где провели последние пятьдесят пять лет.

Нет, Цезарь и сам когда-то хотел свободы: настоящей, как в книгах про французскую революцию. Он даже в органы пришел для того, чтобы победить административно-командную систему, но быстро понял, что кабы она не работала, то издохла бы сама… Хотя, ничего не поделаешь. Герои мертвы.

Именно в такие моменты Цезарю больше всего хотелось в поле, хотелось почувствовать в руке тяжесть пистолета, хотелось, чтобы адреналин в кровь и так далее, но теперь не по чину, отступать некуда, позади… Ничего позади и нет. Брак, развалившийся на самом интересном месте и ревматизм. Но все равно каждый нервный стук в дверь подсознание Ларина расценивало как призыв к действию. Без вас никак, товарищ подполковник! Вы нужны!

Однако прежде, чем в дверь в тот день действительно постучали, прошло часа четыре, если не больше.

– Входите!

Появился Климов. Высокий, плотный, черноволосый, без лишних движений.

– Цезарь Геннадьевич, там…

Быстро оглянулся, и показалось, будто говорить дальше ему не особенно удобно. Но надо.

– Там вас опять требуют, в общем. Истерика.

– Чего?

– По пятничному дураку ситуация. Пришла девушка, сотрудник психологической поддержки из церебрального. Документы в порядке, а дурака требует отпустить под подписку.