Ледяная Эллада - Иван Катаев

В другом, давно сложившемся и разведанном городе может пройти незамеченным такое крохотное событие, что вот на детско-пионерском слете выступила Четвертая школа и показала отличную синеблузную ораторию к годовщине Красной Армии: четкая дикция, бойкая маршировка, все слажено и отделано на совесть. Но здесь это в первый раз. И Семячкин, секретарь горкома партии, заметит и на другой день скажет:

— А вот ребята-то с Красной Армией… Ловко они это. И ведь рудничная школа, в горах!.. Молодцы! Надо премировать как-нибудь, а?..

И запомнит Четвертую школу.

Его почин — создание рабочего университета, горного музея, туристской базы, звукового кино и даже вечерней консерватории.

Консерватория на Вудъявре! Скажут: зачем так торопиться? Освоение спусковых механизмов на руднике и процесс флотации важнее. Ясно, важнее. Семячкин и затрачивает две трети дневных забот как раз на механизмы и флотацию. Но ему хочется поскорей обогатить будни города так же, как обогащают руду, наполнить их наибольшим смыслом и живостью. Приохотить новоселов к новоселью, крепче осадить их в чуждом и диковатом краю, заплотинить возвратный отлив, текучесть, — разве это не важное, не спешное дело?

Семячкин приехал в Хибиногорск с ленинградского завода имени Сталина, где был секретарем парткома. Говорят, что это его вывели во «Встречном» — молодым, жизнерадостным секретарем. Непохоже. Жизнерадостность? Не тот оттенок. А потом, он же въедливый! Острые глаза, запрятанные под белые брови, длинная пролысинка с последним пятном волос над крутым лбом. Он — тульский мастеровой, чуть-чуть Левша, только без косноязычия; великолепный митинговый оратор и сам любит вставить на рабочем собрании:

— Мы тоже мастеровыми были, знаем…

Со сталинского завода Семячкин привез орден с белым профилем и длинную вереницу заводских людей, которых расставил на самых жарких местах: и на руднике, и на ЦЭС, и на Обогатительной. Оттого ему быстро удалось одухотворить своим беспокойством всю городскую организацию, всему придать свою складку. Под его рукой работают быстро, увлеченно и общественно. Есть и преданные ему с оттенком делового обожания.

Про одну здешнюю хлопотливую комсомолку было сказано в разговоре:

— У нее, как у средневековых католичек, уже стигматы появились на ладонях: П. С. Только бы выполнить все задания…

Как-то на бюро горкома Семячкин крикнул одному плохо отчитавшемуся партийцу:

— Ты же самый спокойный человек во всей хибиногорской организации!

И это прозвучало убийственно.

IX

Чем же здесь люди живы?

Каковы их страсти, заботы, мечты?

Партийно-техническая конференция Обогатительной фабрики. Это вроде приборки загроможденной, засоренной в работе комнаты. Обдумывается то, над чем недосуг было подумать в спешке. То, что стесняло движения, прилипало к локтям, больно жало ногу. Все анализируется, сопоставляется. Просматривают на свет, как монтажер киноленту, весь производственный процесс.

Вот — на выборку — несколько волнующих проблем.

Как устранить в бункерах смерзание руды, поступающей туда после дробления?

Руду постоянно приходится шуровать и держать на этом четверых рабочих; полгода назад один из них погиб, похороненный в бункере обвалом. Как механизировать это бесконечное шевеление тысячетонных груд?

Предложения. Пропустить через бункер непрерывную вращающуюся на барабане цепь. Подложить цепь, которая при натяжении прорезала бы весь слой снизу доверху.

Оппоненты возражают. Ну, что ж, цепь будет себе спокойно вращаться, в другом случае прорезать, а все, что по сторонам, останется нетронутым. Выход в том, чтобы утеплить бункер.

Но следующий оратор валит под корень идею утепления. Страшно не смерзание руды, а слеживание ее от влажности. Влажность — от снега, который прибывает вместе с рудой из забоев. Утепление только увеличит влажность. Выход? Выход в том, чтобы отделять в самом начале процесса рудную мелочь, которая слеживается скорее всего. Ее нужно отсеивать грохотами.

Как одновременно обслуживать апатитовым концентратом внутренний и иностранный рынки?

При флотации руды с торфяной смолой концентрат получается желтоватого цвета. Это никак не отражается на качестве продукта, и наши суперфосфатные заводы не возражают. Но иностранные контрагенты требуют также «красоты» продукта — полной белизны. Как быть?

Готовить отдельно для тех и других? Но это означает — раздвоить производство, заводить второе складское помещение или делить склад пополам. Сложно и дорого.

Отпускать белый концентрат и своим заводам. Но это, не улучшив качества, уменьшит количество продукта.

Как сократить потери?

От четырех до пяти процентов концентрата уходит в воздух в виде пыли. За прошлый год это составило — ни мало, ни много — десять тысяч тонн. Десять тысяч тонн пущено в городской воздух! И это самый тонкий, самый ценный продукт. К тому же санитария: нижний парк, прилегающий к фабрике, летом весь в белых тучах; трава, деревья белеют…

Ввести пылеуловители.

Много концентратов уходит вместе с «хвостами» в реку Белую — иногда столько, что Белая, оправдывая свое название, течет молочной рекой. Фабрика с этим борется, регулярно берет воду из речки, делает анализы на содержание фосфорного ангидрида и принимает нужные меры на флотационных машинах.

Заведующий техническим контролем треста проходится на счет этих фабричных проб:

— Ходит баба на речку Белую, зачерпнет в ведерко, где вздумается, потом проанализируют па Р2О5, и технический директор по этим данным изволит судить о потерях…

Техдиректор с места смущенно:

— Не баба, а девочка ходит…

Завконтролем язвительно:

— Может быть, это для вас важно, что девочка. Для меня безразлично…

Ошибки, ссоры, сарказм, веселье, горечь — не в семейном, не в квартирном, а в деловом, производственном. Посмотреть только, как идет выступать Стрельцын, молодой инженер по исследовательским работам — вечная техническая оппозиция и наскок. Он всходит на трибуну, черный, горячий, взвихренный, в больших очках, и с полминуты молчит, ехидно улыбаясь. Он предвкушает удовольствие, с каким покроет тезисы докладчика.

И кроет.

На конференции я видел одного местного работника — женщину. Сегодня утром она погорела — в том самом доме на главной улице. Потеряла комнату, погибли все вещи. Она тревожно переживала весь ход конференции, смеялась, аплодировала, заговорщицки перешептывалась с соседями, посылала записочки.

Я спросил ее:

— У вас, говорят, несчастье?

— Да, — кивнула она рассеянно. — Так жалко! Все книги пропали.

— А где же вы будете жить?

— Я уже устроилась. Вот здесь, в одной клубной комнате. Временно…

Председатель назвал ее фамилию. Она устремилась к трибуне.

Выступала она широко, пылко, делая размашистые обобщения и не упуская из виду скромных деталей.

X

На совещании хозяйственников докладывает Кондриков, управляющий трестом. Он говорит с той же трибуны, на которой недавно сменяли один другого ораторы технической конференции. Ни у одного из них я не видел такой свободы движений, голоса, интонаций. Внутренний размах его в жестикуляции, в округлом, широком разводе рук, в частом закидывании ладонью тонких прямых волос, зачесанных по-фабрично-слободскому — на два крыла без пробора. Ему едва за тридцать. Лицо — юношеское, гладкое, что-то даже мальчишески легкомысленное в глазах. Но корпус мужа: под хорошим пиджаком — широкие плечи, грудь, рост. Ремешок часов, продетый в петлицу лацкана.

Его слава — молодой талантливый хозяйственник, с полетом, с весельем в делах. И есть, есть — едва-едва — взнузданная суровостью времени и высотой положения эта моцартовская, юношеская беспечность таланта, то, что как будто бы подтверждает разговоры о некоторой неразборчивости его в людях, в помощниках, знакомое и по другим крупным хозяйственникам этой же породы. Но, может быть, это только ропот обойденных?

Доклад он сделал превосходный: урок управления своим директорам и заведующим отделами. Урок из двадцати пяти остро подмеченных, тонких, реальнейших проблем хозяйствования в сложной, щепетильной, противоречивой обстановке.

Вот некоторые, по живой записи.

«…На Обогатительной два раза за прошлый год сменилась рабочая сила. Текучесть. Увольнение и прием рабочих часто производятся без ведома директора, — иной раз мастером. Рабочий уходит с производства!.. Ведь это же живой человек! Директор обязан его выслушать — „как он дошел до жизни такой“. Через это ему откроются больные места предприятия. И никто, никто без подписи директора не имеет права принимать или увольнять. Директор фабрики обязан знать каждого из четырехсот своих рабочих, обязан помочь им осесть, квалифицироваться, устроиться. Изгнать обезличку в руководстве рабочей силой! Иначе нам не колонизировать Хибинского края».