Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович

Старик Вааль бросил ему небольшую косточку. Чегыт вскочил и с жадностью проглотил ее. Он широко раскрыл глаза и уставился на старика, ожидая еще чего-нибудь.

Ваамчо, обгладывая кость, искоса посматривал на Чегыта. Ему жалко стало голодную собаку. Он повертел кость в руке и после некоторого раздумья тоже швырнул ее Чегыту.

Пес на лету схватил кость и ушел в угол. Раздался хруст.

Старуха Илинеут — мать Ваамчо — убрала деревянное корытце и села около потухающего жирника. В полумраке Илинеут закурила. Высохшей рукой она поддерживала большую деревянную трубку и угрюмо-спокойно пускала клубы табачного дыма, безучастно посматривая выцветшими глазами на огонек. Накурившись до головокружения, она передала трубку сыну, растянувшемуся на шкурах.

Ваамчо привстал и, сидя на корточках, стал докуривать.

Молчание нарушила старуха Илинеут:

— Плохо без жира. — Она опять замолчала и спустя немного сказала: Сходи, Ваамчо, к Алитету. Он ведь всем дает. Пурга надолго затянется. А в пургу не пойдешь на охоту за нерпой.

Старик Вааль откашлялся и медленно, как бы нехотя, стал чистить трубку от образовавшихся в ней нагара и пепла. Он молча набил ее табаком, перемешанным с мелко нарубленными древесными крошками, и, глядя на сына, глухо сказал:

— Жена — источник беспокойства. Ступай, Ваамчо. Отдай ему песца. Он всегда добрый при виде песцовой шкурки. Пушистый мех зверька щекочет ему ноздри. Может быть, поймаем еще. — Старик вздохнул и добавил: — Только песцов надо бы поберечь на покупку нового ружья. Без хорошего ружья охотник не человек. Но что поделаешь? Расслабленному человеку и ружье без пользы. Без света и тепла человек то же, что тюлень без воздуха.

— Мозг в костях сохнет: еды нет, — проговорила Илинеут.

Старик Вааль затянулся, пустил дым и, снова откашлявшись, продолжал:

— Много зим молчал я. Язык свой держал на аркане. Теперь язык рвется говорить. Разум непослушным становится.

— Расскажи, отец. Сыну расскажи, — сказал Ваамчо, надевая торбаза.

Вааль молчал, обдумывая и колеблясь. Наконец, опустив голову, не глядя ни на кого, он тихо начал:

— Давно это было. Глазам моим не посчастливилось тогда. Они увидели, как Алитет собирал песцов из чужих капканов. Это оче-ень худое дело! Народ наш непривычен к этому. Стало больно глазам. Сердце обжигало огнем. Из горла лезли безумные слова, хотелось их выкрикнуть, но я… молчал тогда. Молчать было легче, чем кричать, — почти шепотом сказал старик. — Я спрятался за холмик, чтобы не увидел меня Алитет. Мне стыдно было, зачем мои глаза увидели это. А вскоре и Корауге обманул всех охотников стойбища. Лисьи и песцовые шкурки, принесенные в жертву, оказались у Алитета. Я узнал своего песца и песцов других охотников, когда Алитет обменивал их на вельбот у Чарли. Черный носик песца был срезан, как срезаю только я. Это был мой песец. Я узнал бы его из множества песцов даже в складе Чарли Красного Носа. На вельбот пошли наши песцы. Теперь вельбот стал помощником Алитета, а мы опять должны носить ему шкурки зверей. Вот такая новость, тряся головой, говорил старик. — Но все равно, Ваамчо. Ступай к Алитету. Попроси у него моржового жира и мяса, которым он кормит собак.

Ваамчо сорвал с себя торбаза и необычно резко сказал:

— Нет, отец! Я не пойду к нему. Ноги не пойдут. Я лучше сейчас оденусь и в пургу во льдах буду сторожить нерпу.

Черные глаза Ваамчо впервые сверкнули злобой.

— Ваамчо, — тихо сказал старик. — При этом ветре нерп не бывает. Ты забыл? Твоя молодая кровь кипит и в холоде. А вот Илинеут замерзает. Ступай, Ваамчо! Забудь, что я рассказывал про Алитета. Не надо помнить плохое. И шамана Корауге надо остерегаться. Ведь тебе еще долго придется жить. Они и так не любят нас. Не нужно часто вызывать у них гнев.

Ваамчо молча стал обуваться.

Старик проглотил дым и продолжал:

— И таньги[5] своими огненными ружьями распугали зверей. Угасают лежбища. Теперь все меньше и меньше зверя выходит на берег. Раньше моржи крепко спали на берегу. Мы ходили по их спинам, и они не слышали топота наших ног. Мы кололи только старых самцов. А теперь бьют зверя без разбора. Сколько мяса побросал за лето Алитет в море! Чарли Красному Носу нужны только бивни. А ведь бивни не еда. — Старик затянулся трубкой. — Я ловко, бывало, колол моржей прямо в сердце! — И Вааль взмахнул трубкой, как копьем.

В складках глубоких морщин пробежала чуть-чуть заметная улыбка и тотчас угасла. За лето Алитет привез с моря больше шестидесяти моржей. А сколько их брошено в море!

Пурга неистовствовала. О выходе на охоту нельзя были и думать. В эти дни многие охотники побывали у Алитета. Алитет каждому давал кусок мяса и жира. Людям надо помогать. Без них тоже нельзя жить.

С жиром и мясом вернулся от него и Ваамчо.

Смоченный жиром мох загорелся широким языком пламени и осветил темный и холодный полог. Яранга ожила. Как приятно теплое и светлое жилище. Илинеут повеселела и торопливо принялась хозяйничать. Вскоре закипела вода. Старуха каждому налила горячего чаю. Но Ваамчо хмуро и недовольно посматривал на жирник, от которого исходило тепло.

— Зачем у тебя, Ваамчо, печаль в глазах? Вот видишь, и огонь завелся у нас, — сказала повеселевшая Нлинеут.

— Алитет просил мою собаку — Чегыта. Слова его обожгли мне сердце. Я сказал: нет. Ведь я тоже охотник. Разозлился он. Пусть. И еще новость я узнал, отец…

Ваамчо помолчал и с большим волнением и тревогой начал опять говорить:

— Ты помнишь, отец, я поставил капканы на песцов у Трех Холмов? Это очень хорошее место. Я много натаскал туда приманки. А песцов так и не поймал. Приманка пролежала нетронутой. От приманки шел дурной запах. Откуда такой запах в тундре, я не знал. А сейчас, когда Наргинаут давала мне жир и мясо, она уронила бутылку. Бутылка разбилась. Из нее потекла вонючая вода: вот понюхай, отец, я испачкал в ней руки.

Ваамчо поднес руку к носу отца, и старик с брезгливостью отвернулся.

— Это таньгинский светильный жир. Чарли Красный Нос наливает его в железный светильник. Неужели Алитет залил нашу приманку этим вонючим жиром? — удивленно спросил старик. — Тогда, пожалуй, он совсем негодный человек.

— Тот же запах. Такой противный запах нельзя забыть, — сказал Ваамчо.

Старик тяжело вздохнул.

Этот мужской разговор проходил мимо ушей женщины. Илинеут занималась своими делами. Она понесла кадку с помоями. Но едва она приоткрыла наружный полог, как порывистый, со свистом ветер вырвал кадку из ее рук. Кадка покатилась от яранги. Старуха бросилась догонять ее и скрылась в темноте.

В ярангу Илинеут не вернулась. А ветер гудел и рвал крышу. Казалось, поднялся весь снежный пласт.

Он кружил в воздухе и с шумом проносился к морю. Со стоек сорвало крепко привязанную байдару, и она, переваливаясь по снежным сугробам, покатилась к обрыву.

Глава четвертая

Алитет лежал на пушистых оленьих шкурах после сытного завтрака. Он съел большой кусок моржового недоваренного мяса, ломтиков десять китового жира, напоминавшего шпиг, выпил две большие чашки крепкого чая и почувствовал приятную леность, располагающую ко сну. На его голом животе верхом сидел сын Гой-Гой. Мальчик звонко смеялся, изредка посматривая на мать. Наргинаут разливала крепкий душистый чай «липтон», чтобы подать Корауге, сидевшему в углу жилища. В пологе было душно. Голые темные тела обитателей этой яранги в ярком освещении трех жирников лоснились, словно кожа мокрого моржа.

Шаман Корауге сидя дремал. Борясь со сном в ожидании чая, он то вздрагивал, пробуждаясь, то снова погружался в дремоту.

— Чарли быстро-быстро бегает… Чарли — вожак, — говорил Алитет сыну про свою передовую собаку.

Алитет из лучших чувств к приятелю-американу назвал своего любимого умного пса именем мистера Томсона.

— Такой собаки ни у кого нет. Только у меня.

Алитет, надувая живот, поднялся на локтях. Гой-Гой свалился на шкуры, рассмеялся и, как медвежонок, опять полез на отца.